В Центральном доме литераторов все так, будто тут все еще можно встретить Фазиля Искандера. Сплошное дерево в отделке - настенные панели, тяжелые двери, перила, темные паркеты.
О сколько писателей и поэтов повидали эти панели и паркеты!
Сколько историй «хранят эти стены»! Особенно стены ресторана и буфета) Воспоминания о встречах в буфете ЦДЛ - отдельный жанр литературы.
«В буфете дома литераторов пил пиво милиционер»…
За стенами ЦДЛа новая Москва, другая страна, пластиковые остановки и электробусы, а в ЦДЛе все как чуть ли не при Берлиозе и Иване Бездомном. Сюда стоит приходить хотя бы за атмосферой. Стоять у большого зеркала и представлять, что мимо пробежал Андрей Битов или даже Расул Гамзатов.
Зрители, перед тем как пойти в зал, пьют шампанское, как и полвека назад, и в старых интерьерах возникает ощущение, что это то же самое шампанское и те же самые люди.
А зал с люстрами и бархатными креслами! Помню, мы сидели на балконе - под потолком, потому что свободных мест в партере и близко не осталось, и приставные вдоль стен тоже были заняты. И это на лекции Быкова не на какую-нибудь популярную тему вроде «Про Гарри Поттера». 500-местный зал был забит под завязку на лекции про одно стихотворение Мандельштама - «Неизвестный солдат» и жанр «наваждение». Такие были времена.
Радзинский - это вечная ценность. Он как бы над временами. Прийти «к Радзинскому» в ЦДЛ - это как вернуться к себе в прошлом и ощутить, что в жизни есть еще что-то неизменное. Ощутить нечто похожее на стабильность и побыть в поле человека, чей голос, образ, улыбки и усмешки, чьи интонации сопровождали всю жизнь и стали родными с юности, с детства! И вот мы уже давно повзрослели, а Радзинский все тот же и говорит с нами.
А вы знаете, что анонсируя его выступление, организаторам очень сложно узнать у него точную тему?! Он говорит - «Ну напишите «Загадки истории», а я решу по ходу, о чем расскажу».
Мы пишем, но ближе к дате надеемся, что он определился. Нам хочется конкретики. Нам кажется, она важна для зрителя. Света робко намекает Эдварду Станиславовичу, что «Загадки истории» - это довольно неопределенно. Но нет, каждый раз оказывается, что Радзинский еще думает, на чем лучше сосредоточиться на этот раз, а тема зависит от разных факторов. Он говорит «решу в день выступления», и неопытный редактор анонсов «Прямой речи» ужасается, а когда становится опытным, понимает, что зрители приходят не на конкретную тему, а «на Радзинского».
И то, что ему не надо готовиться к выступлению - ну разве это не восхитительно, черт побери?!
Для Радзинского - история представляет собой подвижную целостную картину. Мерцающую, подробную, персонифицированную. Ему надо только приглядеться, «приблизить экран», чтобы увеличить некоторые детали типа надписи внутри книги или улыбки французского солдата, который засыпает, сидя у костра, да так и замерзает насмерть, с улыбкой на лице.
Радзинский видит в общеизвестных исторических событиях собственные сюжеты и иную драматургию. Силой воображения он погружается в историю глубже ученых. Он обнаруживает никем не замеченные мотивы поступков и причины исторических катаклизмов. И вроде не рассказывает ничего сенсационного, но его повествование всегда много интересней, логичней и понятней на уровне сердца, чем любой учебник и даже фильм.
Из чего складывается эта магия, эти драматические эффекты и эффект присутствия, к примеру, при разговоре Наполеона с его адъютантом? Непонятно.
Но понятно, что неповторимо.
Радзинский просто стоит на сцене, ходит по ней и «просто» рассказывает. И за время его рассказа в голове складывается 3D-картина событий, объемный портрет исторической личности и его роли в истории в целом.
Вот ты пришел буквально с мороза, сел в мягкое кресло, погасли люстры, вышел Эдвард Радзинский и рассказывает о Наполеоне то, чего ты никогда о нем не знал. И тогда ты будто выпадаешь из своего мелкого личного хронотопа и перемещаешься в длинное историческое время. На момент рассказа погружаешься в реку вечности, откуда все выглядит иначе.
И в паузах, знаменитых паузах Радзинского тишина такая, что слышно, как пылинки вылетают из вентиляции. Мы слушаем и мучительно пытаемся уловить намеки и параллели с сегодняшним днем. Мы слушаем рассказ
о Наполеоне, который оглох, который перестал слышать голос истории после того, как назначил себя императором.
О Наполеоне, который кричит Меттерниху: «Вы не знаете, что такое привычка презирать человеческую жизнь, когда тебе это нужно».
«Его маршалы будто разучились сражаться.
И он не понимает, что они просто не хотят сражаться».
«Он мечтал завоевать мир, а увидел павшей свою столицу, не видевшую завоевателей 800 лет».
«Наполеон начинал с либеральных идей, а закончил тем, что его стали называть «людоедом».
На сцене всегда стоит кресло, стол, на нем подсвечник, но Радзинский никогда не садится. Три раза он говорит что-то вроде «приближаясь к финалу своего рассказа», а когда через три часа заканчивает и уже стоит с розами и в овациях будто извиняется:
Просто это очень важно было рассказать.
Концовка рассказа была промежуточной - переодетый Наполеон бежал на остров Эльба. 20 декабря последует продолжение. На этот раз мы точно знаем тему.