Микуньское управление. Станция Ворская. Зона. Штрафной изолятор. В камере восемнадцать человек и один голодающий. Отказ от зоны и голодовка прямо с этапа. Голодающий лежит в углу камеры и тяжело дышит. Азербайджанец, отец троих детей, говорит, осужден ни за что. Возраст сорок четыре. Большие умные глаза, щетина, кожа да кости, противный запах. Отголодовав четыре месяца кряду на пересыльном пункте в Микуне, он по наивности поверил партбилету полковника из управления. "Снимай голодовку, Джабаров, мы же не имеем права этапировать в другую республику голодающих. Снимешь— поедешь на родину. Слово офицера! "
Пять дней приема пищи, и Джабаров в колонии строгого режима, в ста километрах от Микуня! Все познается в сравнении, а у него еще все впереди — целых четырнадцать пасок.
Голодающий совсем не встает и иногда просит воды. Уже девятые сутки, но еще не кормят с зонда.
Рядом с ним противно лежать, запах, но возле него единственное место, где не видно с глазка. Можно поспать часок, потом другой, третий. "Спалился" — добавят еще пятнадцать суток, таков порядок.
Контролер, паскуда, наловчился считать людей и быстро определяет спящего. Открывается кормушка, и противный голос говорит: "Иванов... Еще пятнадцать суток за нарушение режима".
Все сидят по тридцать — сорок пять без выхода, Витьке Луганскому умудрились выписать пятнадцать за сушку хлеба на лампочке! Хлеб такой что липнет к рукам , он специальной выпечки и совсем без дрожжей.
На десятые сутки в ШИЗО какой-то странный ажиотаж, нас спешно переводят в другую камеру, что-то белят. Никто ничего не объясняет, но через день мы в сырой, зато побеленной камере.
Видимо едет начальство... Но, бог мой, кто может приехать в такую дыру и что толку?! Персона появляется на следующий день после обеда. Сам генерал Вешков в сопровождении целой свиты!
Все зеки очень возбуждены; кто-то надеется сорваться с кичмана, у многих по шестьдесят суток без выхода, я сижу двадцать восьмые. Вот и шаги... Открывается дверь.
— Встать! — рявкнул наш режимник, толстый бульдог-людоед, тот, кто морит всех нас за бирку, за слово, за взгляд.
— Я начальник управления, генерал Вешков... Вопросы, жалобы, заявления есть? — спрашивает моложавый генерал.
Мы молчим, стоим по стойке "смирно", даем возможность высказаться тому, кому хуже других, Джабарову. Он с трудом, лежа, поясняет генералу суть... Режимник что-то шепчет на ухо представителю управы, тот генералу.
— Вы никуда не поедете отсюда. Можете голодовать бесконечно, это не наша прихоть, а закон. Отбывайте там куда послали. Еще вопросы?
Я быстро выхожу вперед и делаю краткое вступление о преступниках, судах и сроках...
— А им что, все позволено?! — показываю на бульдога...
— Конкретно осужденный! — обрывает меня генерал.
Мгновенно сдергиваю нательную рубаху и показываю ему желто-синее тело, следы на шее, ссадины.
— Я вошел в камеру совершенно здоровым, но ровно через сутки меня выдернули в дежурку... Вернулся вот таким... Брать топор теперь или как?
Короткий вопрос:
—Кто?
Я называю фамилии двух офицеров, солдата и прапорщиков.
—А еще был один, из зеков, завхоз... Этого я проткну, даже если меня на дыбу потянут! Двое суток держали в одиночке, чтоб оклемался, а потом сюда. Здесь все очевидцы, нас не выпускают по шестьдесят суток, а посадили за тапочки и спичку! Ждите резни, она скоро начнется благодаря ему, ему!
Бульдог сопит, но не решается сказать и слово до генерала.
— Изложите в письменном виде и мне. Разберусь.
Банда уходит.
Я писать что-либо отказался и через одиннадцать суток был уже на пересыльном пункте. А еще через семнадцать — на другом краю страны. Двадцать лет сроку говорили сами за себя, такие люди непредсказуемы и опасны.
автор: Павел Стовбчатый