Поднявшись на рассвете, Альдук с надеждой посмотрела на небо. Ни единого облачка. Ни росинки на жухлой траве. Уже вторую неделю она ходила доить свою кормилицу в Тури-Улах.
Всю округу поразил страшный мор. В окрестных деревнях мёрла скотина. Больные коровы жалобно мычали, пуская белую пену до самой земли. От ящура спасались дедовским способом. Варили бересту, добывали берёзовый дёготь, которым обрабатывали зев заражённых животных.
Свою скотину сельчане держали в загоне, в дальнем лесочке, спасая животину от заразы. Загородили подступы к деревне, выставили собственную охрану у подъездных дорог.
Дорогие друзья, сегодня опубликовала эту главу на башкирском языке, хотела сделать ссылку на русский вариант и не нашла его на Дзене.
Публикую повторно. Это отрывок из книги "Цвета холодных лет"
Бабы возвращались с дойки вдоль обмелевшей речки, перебрасываясь скупыми фразами:
– Туман стелется у самой реки, – сокрушалась Мария, тревожно высматривая в окружающей природе обнадёживающие приметы. – Если бы поднимался наверх – быть бы дождю.
– Давеча был закат багровый, – откликнулась Альдук. – Дождя нам сёдня опять не видать.
Не заходя в избу, она спустилась в огород. С замираньем сердца обошла свой крошечный клочок земли. Картошка засохла на корню. Единственная надежда на ячмень, который она посеяла у самой речки. Ячмень взошёл без дождя, питаясь росной водой. Колосья уже налились. Альдук выбрала несколько зёрнышек из тугой золотистой косицы, попробовала на язык сладкие молочные зёрна. Спелое зерно пахло хлебом. К Петрову дню можно снопы вязать. Обмолотить и отвезти на мельницу, к Власу. Наберётся мешок – хорошо, а если два – ещё лучше. Надеяться Альдук не на кого: муж так и не вернулся с войны – пропал без вести, оставил детей сиротами, лишил Альдук крыльев.
Дорогие друзья, прошу ставьте лайки, пишите комментарии, чтобы как-то поднять со дна канал, который лежит там уже полгода. У меня руки опускаются. Дзен нас (авторов) не поддерживает.
Поэтому я открыла канал на Телеграмм. Готовлю запасной аэродром. Там я публикую больше своего, личного. Добро пожаловать на Телеграмм канал https://t.me/dinagavrilovaofficial
«Эх, Микки, где сложил ты свою голову? – смахнула она слёзы. – Видно, доля моя незавидная. Если бы ты вернулся, как бы мы ладно зажили. Кормили бы деток досыта. Нынче крепко почитают фронтовиков, кто с войны живым вернулся. Паёк выдают. Кому пуд муки, кому полпуда. За Михаила, соседа нашего, что погиб под Смоленском, его детишкам пенсию положили. И живётся им полегче. А нашим с тобой деткам ничего не положено. Говорят: похоронки не было, значит, и солдата такого не было. Ничего, ничего. Перебьёмся. Если в войну выжили, то и сейчас не пропадём. А к осени, может быть, подкинут хоть немного зерна на трудодни. Тогда продержимся как-нибудь». Окрик пастушонка, перегоняющего овец на пастбище, отвлёк Альдук от невесёлых размышлений.
На общем сходе решили совершить старинный обряд – хĕрарăм аки[1]. По преданию предков-язычников, женщины должны были встать за плуг и пропахать защитную борозду вокруг деревни, чтобы уберечься от всякой заразы и мора. Выбор пал на самых сильных, крепких баб и молодок. На время совершения ритуала наложили запрет на разведение огня в очагах и домашние работы. Альдук наскоро перекусила холодными лепёшками из конского щавеля. Собираясь на женскую пахоту, облачилась в новое платье из белёного холста, подобрала волосы под белый платок. Завернув в тряпицу ещё парочку лепёшек и подхватив деревянный горшочек с кислым молоком, поспешила к местечку Чул-Кащ.
Спасать деревню от мора собрались все женщины деревни. Согласно обычаю, деревенские старухи читали молитвы, поминали предков и приносили посильные жертвы усопшим: родниковую воду в деревянном жбанчике и лепёшки из конского щавеля.
Молодки, помолившись, впряглись в одну упряжку. Первой за плуг встала смуглая, темноволосая Евгения Петрова, лет сорока, из Анаткаса: с ней никто не мог сравняться силой. Четверо женщин надсадно тянули плуг. Острый лемех с трудом вгрызался в каменную твердь земли, оставляя после себя сухие комья дёрна.
Солнце нещадно палило с самой весны. Земля потрескалась, деревья засыхали. Нежнейшие зелёные ростки пшеницы и ячменя, гречихи и проса, только появившись, погибали на палящем солнце. Семена подсолнуха даже не взошли. Вся трава выгорела. Только осот, вьюнок и татарник царствовали на полях: их длинные корни высасывали влагу из самых глубин.
Альдук сменила неутомимую Марию. Перекрестившись со словами «помоги, Господи», она всем телом навалилась на плуг. Первые шаги дались ей с большим трудом. Твёрдые как камень комья земли больно кололи ступни. Горячий воздух, опаляя зноем, обжигал лицо. Бабы сменяли друг дружку на ходу. Их белые выходные платья постепенно пропитывались обильным потом и покрывались серой пылью. Руки Альдук дрожали, солёный пот застилал глаза. Из последних сил она прошла свой положенный отрезок пахоты и уступила место подоспевшей Валентине. С облегчением повалилась на пожухлую траву и вытерла горящее лицо фартуком. Требовались недюжинная сила и выносливость, чтобы бабам, не останавливаясь, пропахать магическую борозду вокруг деревни.
Женщины пахали несколько дней, ставя защитный оберег от Тугаса до Каминке. С божьей помощью или женскими стараниями, но зараза обошла деревню стороной. Эта ритуальная борозда вокруг Мало-Менеуза чернела до самых первых снегов и долго не зарастала травой даже на следующее лето.
[1] женская пахота, (чув.,)