— Как вы относитесь к уличным поцелуям?
— Ну, бывают разные поцелуи, — замялась Лиза. — Вежливые, для этикета. Торопливые прощальные на перроне. Воздушные, символические. В щёчку, скользящие…
Бледные голубые глазки сверлили, ввинчивались в Лизу — глазки-незабудки на пенсионерском морщинистом лице.
— Нет-нет, не юлите, не уходите от ответа. Вы прекрасно знаете, что не о щёчках речь. Я вот именно эти поцелуи имею в виду, которые буквально впиваются, глубокие, по полчаса. Их в словаре называют влажными, французскими, ещё как-то — а на самом деле гадость.
Та-ак, подумала Лиза обречённо. Начинается веселье. Сверху дали отмашку: «Ату их!» — и массы вскинулись, всколыхнулись, с энтузиазмом включились в охоту на ведьм. Скоро начнём ходить строем, шаг в сторону и подпрыгивание на месте расценивается как провокация и побег. А начнётся с невинного — с уличных поцелуев. Потом запретят держаться за руки. В самом деле: чего там тайком выделывают потные похотливые лапки: пожимают, щекочут, гладят, ищут на ладонях эрогенные точки, какие-нибудь бугры Венеры…
Глазки-незабудки просекли Лизины преступные мысли, прищурились и совсем превратились в голубые точки-буравчики.
— Представьте, — предложил посетитель, — вы идёте по улице, и ваш взгляд натыкается на парочку, которая целуется взасос, аж раскачивается. Ваши действия? Только честно!
Лиза представила. Пялиться точно не будет. Отведёт глаза и пройдёт мимо.
— Отведёте взгляд, быстро опУстите глаза и поторопитесь пройти мимо, — пресёк он заметавшиеся Лизины мысли. — Потому что чтО? Потому что почувствуете дискомфорт. Как его чувствует в этот момент каждый, кто стал свидетелем данного интимного процесса. Оказались невольно, насильно втянуты в него. Ибо происходящее является сугубо делом двоих, спальным и должно быть сокрыто от чужих глаз. Однако же вытащено парочкой на всеобщее обозрение, мало им дома. А зачем, с какой целью?
Вот привязался, репей. Совершенно Лизу не интересовало, какую цель преследуют влюблённые, которым приспичило целоваться. Любовь, как дух, дышит где хочет. Шли, взглянули друг на друга, загорелись, вспыхнули… Ну да, эгоизм, но какой чудесный, поэтичный эгоизм! Пусть хоть молодые поживут вне клеток условностей, в которые загоняют себя скучные взрослые. Этот их внезапный поцелуй — как манифест: «Мы любим! Смотрите, мы счастливы, так чего же вы медлите? Влюбляйтесь, наслаждайтесь, целуйтесь, торопитесь — жизнь так быстротечна!».
— Ага, а потом 60 процентов разводов! Даром такого счастья не надо. Я-то знаю, что у них за цель! — торжествовал обличитель. — Известны ли вам такие неприятные личности, как… — он принЯлся загибать узловатые пенсионерские пальцы, — как экс-би-ционисты, ву-айре-исты, кан-да-у-ле-зисты — по имени царя Кадавла? Нарочно ради такого случая из словаря выписал. Причём к последним двум видам относимся мы с вами! Это мы вынуждены подглядывать, подсматривать! А цель парочки: возбуждаться от чужих взглядов! Придавать новизну и остроту сексуальным ощущениям, щекотать преступные фантазии. Целоваться в укромном уголке скучно и пресно — то ли дело на глазах у сотен свидетелей! Ах, какой драйв, какой кайф! Извращенцы!
«Если такое объяснение и могло придти в голову — то точно только извращенцу, — хотелось сказать Лизе. Но тогда какой из неё психолог, она распугает всех клиентов. Надо же, первый день самостоятельной работы — и такое чудо в перьях. А он неплохо подготовился, молодец, явился во всеоружии… Сидит и наслаждается Лизиным смятением. Купается и утверждается в собственной правоте.
Лиза ёрзала и неловко сползала на край стула, а посетитель, наоборот, удобно, вольготно располагался на кушетке, сам отрегулировал удобную высоту подголовника. Пальцы хозяйски, слегка постукивали по подлокотнику, закинул нОгу на ногу — носки полосатые, как у Олега Попова. Так что ещё неизвестно, кто тут был хозяином кабинета.
— Поцелуй — эротический процесс, с этим вы ведь не поспорите? — он не собирался отставать. — А вот я, извините, не подписывался на эти чмоки-чмоки — не любитель, знаете. И вот ещё вопрос: можно ли показывать эротику лицам до восемнадцати лет? А детям до шести? А до трёх? Но ведь на людной улице, где полно несовершеннолетних, соблюдать возрастной ценз невозможно. Стало быть, парочка нарушает закон, и её следует как минимум оштрафовать либо назначить общественные работы.
Откуда-то из рукава, как фокусник, он вытащил мятую распечатку, с выражением зачитал: «Под развратными действиями принято понимать такие поступки, которые направлены на то, чтобы возбудить половое влечение виновного либо несовершеннолетнего».
И строго взглянУл на Лизу поверх очков.
***
Дома Лиза рассказала о первом дне практики и о «трудном» клиенте.
— Озабоченный какой-то, — морщила она лобик, сама крайне озабоченная. — Вот бы из кого получился великолепный инквизитор. Я читала, что в средние века маньяки успешно применяли свои садистские наклонности в инквизиторских застенках. Хорошо устроились психопаты: хобби и профессия в одном флаконе. Золотой был век для чикатил и пичушкиных, маньяческий рай. Нынче таких на десять пожизненных бы закатали или пожалуйте на электрический стул — а тогда были уважаемые люди, зарплату за живодёрство получали.
***
…Я увидела Лизиного клиента, когда он выходил из кабинета. На вид хорошо за семьдесят, но ведь нервные люди всегда выглядят старше.
— Да ведь это Кирьянов! — узнала я его. — Тот ещё демагог и энергетический вампир.
«Точно!» — осенило Лизу. Каждый раз после консультации он выглядел помолодевшим, свежим и сияющим, покидал кабинет подскакивающей воробьиной походкой — а Лиза после его ухода отлёживалась на кушетке, еле ползала.
— Сто лет назад мы в редакции работали вместе, — объяснила я, — ох и душнила! Тогда такого словца ещё не было — мы его за глаза называли «сутяжник». Нет, жалобщиком и анонимщиком он не был, просто на ровном месте вцепится как клещ — не отдерёшь.
Он по профессии учитель русского языка и литературы, но из школы его аккуратно выдавили — ученики на кирьяновских уроках скучали от его унылого гугнежа, ходили на головах, а дисциплину он не умел держать. Однажды великовозрастный детина-второгодник с разбегу оседлал его с криком: «Иго-го-го!» — и начал стегать сутулую спину указкой… Вы можете себе представить такое в те годы — это же ЧП на весь район! Ученика исключили, Кирьянова по-тихому убрали — какой он после случившегося педагогический авторитет?
Устроился к нам корректором — отсюда у него слабость к словарям. Время от времени пописывал статейки, когда нечем было заткнуть на полосе пустоты, «форточки», как мы их называем. Писал провинциально, пресно, нудно — но его терпели за исполнительность и безотказность.
Выезжал за счёт того, что во все тексты вставлял эпитет «ароматный». Ароматные щи, ароматный чай, ароматные травы, ароматный дымок — и скучная заметка оживлена и спасена. Молодёжь фыркала: «Вон, ваш Ароматный пошёл!».
На теме секса и тогда был зациклен — как всякий застарелый холостяк. Прославился тем, что объявил войну… летке-енке!
— Чего Ленке?! — не поняла Лиза.
— Летка-енка! — рассмеялась я. — Ты молодая, не помнишь этот весёлый финский танец, а в шестидесятые гремел. Очень простенький и наивный: танцующие становились паровозиком, обнимали впереди стоящего за талию и скакали, высоко задирая ноги. Дважды синхронно выкидывали левую, дважды правую ногу, прыжок вперёд, прыжок назад и три вперёд. И по новой.
Раз-два, туфли надень-ка,
Как тебе не стыдно спать?
Славная, милая, смешная Енька
Нас приглашает танцевать!
Главное — чтобы паровозик не расцепился. Взрослые на время становились детьми, резвились вовсю, помирали сО смеху.
Так наш Ароматный углядел в этом танце, ни много ни мало, подрыв и попытку развала государственных устоев! Он, вообще, Хрущёва недолюбливал, называл «лысый хрущ». Считал, что тот открыл дверь западной заразе, в том числе вот этому танцу-прыгалке. «Вы можете представить, чтобы при Иосифе Виссарионовиче партийные товарищи допускали подобное безобразие?».
***
Однажды редакционная пятиминутка на целый час превратилась в кипящий дискуссионный клуб. Кирьянов вскочил, махал руками и горячо утверждал, что невинная летка-енка — внимание! — имитирует противоестественный групповой секс, свальный грех! Так что даже у немолодой редакторши глаза поверх очков полезли: «Вы это серьёзно?!».
Потому что не далее как позавчера в ресторане, в юбилейный субботний вечер отплясывала эту самую токсичную летку-енку, обнимая за обширную талию первого секретаря райкома, а сзади её за бока обхватывал главный врач санэпидстанции.
— Есть же красивые, целомудренные танцы! — негодовал Кирьянов. — Вальс, танго…
Ну, тут ему Танечка из отдела культуры популярно объяснила некоторые моменты. Что чуть более полувека назад танго почти произвело революцию, ворвавшись в мир добродетельных, добропорядочных танцев. Оно легализовало бесстыдные объятия — те, что до сих пор практиковались по углам, под лестницами, на сеновалах или в тёмных закоулках. А здесь бесстыдные обжимания «наедине со всеми» вытащены на середину зала под яркий свет! Именно тогда распорядители стали электричество приглушать и появилось выражение: «Темнота — друг молодёжи».
— А настоящий классический вальс, — продолжала безжалостная разоблачительница Танечка, — это такое близкое, плотное — плотнее некуда — вжатие, врастание тел друг в друга, причём самыми-самыми интимными частями тела, почти соитие — чтобы не разлететься от центробежного вихря. Да, господа-товарищи, Наташа Ростова и Андрей Болконский именно так танцевали, от этого не уйти. И летка-енка, по сравнению с этим вальсовым тесным слиянием-сплетением тел, рук, ног и жаркого дыхания — просто детский сад.
— Вот товарищ Кирьянов называет целомудренными практически бесконтактные мазурку, краковяк и старую добрую кадриль, — развивала мысль Танечка. — Но ведь было время, когда и их запрещали, и говорили: какое бесстыдство, а вот то ли дело прыгать через костёр и водить хороводы. Но ведь мы эдак до пещер дойдём, товарищи!
Кирьянов отбивался от всех и, наконец, выскочил, красный и растрёпанный. После Нового Года его с треском уволили с волчьим билетом.
— За летку-енку?! — не поверила Лиза.
— Ну что ты, совсем за другое! Он был дежурным по номеру, первому новогоднему. Тогда отдыхали не как нынче, две недели — тогда ведь не было ещё депутатов-чиновников, которым нужно успеть слетать на зимние каникулы на Канары. Второе января — гудок на всю страну, рабочий день, все на свершение новых трудовых подвигов! То ли с похмелья был наш Кирьянов-Ароматный, то ли весь в рассеянных мыслях о победном шествии легкомысленной летки-енки по праздничной стране… Но он пропустил в номере непростительную, роковую, вопиющую ошибку.
Вместо предложения: «На районных новогодних ёлочках в клубах повеселилось более трёх тысяч детишек» — народ с содроганием прочитал: «На районных ёлочках в клубах повесилось более трёх тысяч детишек».
Ужас! Один слог, две несчастные буквы — и каков резонанс!
Дело усугубИлось тем, что именно в те годы в СССР всюду строились клубы. Даже в самом захудалом районе — непременно воздвигали двухэтажный дом культуры. Кирпич, штукатурка, колонны, библиотека, кинозал, зал для танцев, вестибюль — не хуже чем в городе!
Помните фильм «Дело было в Пенькове»? Там молодёжь поначалу собиралась в избе самогонщицы Алевтины. Хриплая гармошка, балалайка, пошлые безыдейные частушки, танцульки под гнусавый патефон, молодёжь шушукалась за печкой, грызла семечки. Алевтина под шумок делала бизнес: торговала самогоном, девчат оделяла снадобьями от веснушек, варила приворотные зелья. Альтернативой таким старушечьим «уголкам растления» должны были послужить новенькие клубы: очаги культурного отдыха и идеологии. Дело государственной важности — а тут Кирьянов со своими клубными суицидальными ёлочками!
Шум поднялся страшенный. Изымали тираж из библиотек и киосков «Союзпечати», ходили по домам. Да где там, подписчиков — две трети района. Тогда письмоносицы, не в пример почте России, работали ударно и успели добросовестно разнести свежеиспечённый, ещё тёплый газетный номер по самым дальним деревням. А народ был сознательный, читающий, идейный. «Районку» выписывали почти в каждой семье. Инструктору идеологического отдела, под которым дымилось кресло, в отчаянии только оставалось вспоминать русские народные пословицы: ищи ветра в поле, слово не воробей — вылетит не поймаешь. Написанное пером не вырубишь топором…
Вот так один коротенький потерявшийся слог может круто изменить человеческую судьбу.
***
Затем след Кирьянова теряется в тумане перестроечных и последующих авторитарных лет… Он подвизался на разные мелкие должности, их называют «портфельными». Имея горький опыт, не высовывался. Зато когда вышел на пенсию — оттоптался по полной за мучительно и бесцельно прожИтые годы. Расправил крылья, встряхнулся, взмыл орлом, огляделся: вокруг простиралось не паханое поле проблем — выпалывать злостный сорняк, чистить и чистить! И «сорняк», проблема номер один: поцелуи!
Подай Кирьянов в суд на влюблённые преступные парочки — и жалобу бы приняли к рассмотрению — а попробуй не прими — и создали прецедент. Откажи суд в иске — Кирьянов бы закидал письмами Верховный суд, омбудсменов, Общественную палату — он хорошо освоил электронные средства связи…
И, будьте уверены, Дума срочно бы внесла Закон о поцелуях — это нынче быстро.
Кирьянов вошёл во вкус, строчил письма во всевозможные инстанции. Подписывался кратко: "Активист" или "Общественник". Иногда даже -"Пропагандист". Потом перешёл на множественное число: "Активисты", "Общественники", "Неравнодушные". Так звучало солиднее, внушительнее. И - мало ли что, времена могли поменяться - безопаснее.
Наступало время Кирьяновых, пришёл и на их улицу праздник.
Именно в такой триумфальный день наш герой явился к бедной Лизхен. Один приём, второй… Третий она бы точно не выдержала, но… судьба сжалилась над молодой психологиней, вмешались высшие силы.
***
Помните, в мультике про Простоквашино почтальон Печкин говорит: «Это я почему вредный был? Потому что у меня велосипеда не было».
Кирьянов был вредным, потому что у него не было — женщины! Никогда. Он их боялся.
И вновь обратимся к русским народным пословицам. Кто чего боится — то с ним и случится. Кто по полю мечется — в того и пуля метится. Пулей для Кирьянова оказалась молодая, на двадцать лет младше — женщина. Ему под восемьдесят, ей пятьдесят пять. Она была похожа на мулатку: чернявая, быстрая, гибкая. Носила в волосах заколку в виде красной розы, и с нею соперничала, цвела на лице другая пышная и сочная роза — губы в кроваво-красной помаде. Кармен, просто Кармен!
Занимала призовые места в конкурсах латиноамериканских танцев, не уступая молодым. В клубе, кому за сорок «Ягодка опять», вытворяла с подружками на танцполе такое… Помесь ламбады, твёркинга и хастла — кто не знает, включите видео, только выпейте перед этим корвалолу.
Кирьянов был бы не Кирьянов, проигнорируй он это безобразие. Ввинтился штопором в круг танцующих, решительно, крепко взял вертлявую смуглянку за тонкую горячую руку и повёл к выходу. ОдновремЕнно выговаривал на ходу всё, что накипело в его душе, пока он наблюдал десять минут беспрерывного трясения задом, кручения бёдрами, выпячивания грудей и прочими нескромными, вихляющимися, неподобающими движениями. И это в преклонном возрасте, не стыдно, женщина?!
Внизу лестницы, как из-под земли выросли две тёмные личности в пивных испарениях: «Чего к даме пристаёшь?». Увлекли сопротивляющегося Кирьянова зА угол, повалили, попинали — не так чтобы сильно, но от души. И, защитив честь дамы, с достоинством удалились. Кармен в это время беспомощно ахала, вскрикивала, молотила кулачками в могучие спины. Потом бегала мочить салфетки под краном в туалет, прикладывала к фиолетовым фингалам на заплывшем лице ревностного поборника нравственности. Потом проводила домой. На следующий день зашла проведать больного. Ну, и закрутилось-завертелось.
***
Если вы думаете, что Кармен клюнула на кирьяновскую просторную «сталинку» в центре города — мне вас жаль Из-за «сталинки» не будут прямо на улице губами ловить полыхающее морщинистое мохнатое ухо: «Ути, мой Кирьянчик». И он, хоть делает вид, что недоволен и уклонятся от её губ, — багровеет от удовольствия. И как бы невзначай кладёт ладонь на пышную карменовскую попу, впрочем, оглянувшись, быстро убирает.
Когда подружки Кармен удивляются, как этот сморчок завоевал её сердце — она сердится и топает ножкой: «Вы ничего не понимаете! Кирьянчик удивительный, такой умный, он словари наизусть знает!».
Любит мечтательно вспоминать момент их знакомства: ах, как романтично! Как он, точно ледоход, взрезал толпу, выдернул её из круга — из ревности, понятно, чтобы не пялились чужие мужчины. Жестикулировал, перекрикивал музыку: явно восторгался её темпераментом — жаль, плохо было слышно из-за шума, голосов и смеха вокруг. Затем нежно и страстно стиснул её руку и повёл к выходу — для более близкого знакомства, разумеется. Каков нахал!
Было так шумно, что она услышала только его изысканный, галантный комплимент: «Такие, как вы, прелестница…». Что значит старая школа обольстителей!
Правда, Кирьянов утверждал, что он произнёс: «Таким, как вы — вот бог, вот порог, а вот лестница» — но музыкальный грохот поглотил его слова.
Всё может быть, друзья мои, всё может быть. Ведь мы с вами помним, как один коротенький упущенный слог может круто изменить судьбу.
Мой рассказ: