Общий объем устоявшихся гипотез об этногенезе, культурном становлении и истории тюркских народов весьма стабилен. Некоторые положения академической науки существуют ныне в виде неоспоримых аксиом, невзирая на свою видимую уязвимость даже с точки зрения обыкновенного здравого смысла. Сюда, в полной мере, относятся принятые сегодня воззрения на последовательность и сроки расселения тюрок в Евразии, никак не согласующиеся с элементарными демографическими нормами, и трактовки античной истории Причерноморья, и парадоксы тюркской антропологии, в последние несколько лет, благодаря развитию генетики, принявшие форму научного нонсенса.
По всей видимости, генерационная база многих, явно тенденциозных теорий лежит за пределами научного мышления. За десятилетия обращения в литературе, они настолько глубоко вросли в системы современного знания, что сегодня задают концептуальные ограничения по целому ряду направлений тюркологических исследований. Что же касается сформированных в этой сфере общественных стандартов, так называемого «обыденного мышления» – публикация фрагментов данной статьи в популярном, газетном варианте вызвала небывалую – свыше десяти тысяч комментариев – реакцию читателей, причём подавляющая часть отзывов имела резко отрицательный характер.
Однако выстроенная в течение нескольких поколений парадигма идеологического подхода к вопросам тюркской истории и культуры зиждется на весьма узком основании, собственно говоря – на постулате о сравнительно позднем времени становления древнетюркских этносов и, соответственно, позднем появлении их в Европе. Не желая анализировать причины формирования и успешного развития этого положения, отметим, что, имплантированное в конкретные научные дисциплины, оно является тем ядром, вокруг которого кристаллизуются доктрины сомнительного, либо откровенно абсурдного свойства.
Это проявляется даже в трудах тех учёных, чья научная состоятельность и добросовестность не может вызывать сомнения. Например, идея о единомоментном и целенаправленном создании тюркской руники, поддерживаемая рядом европейских исследователей и ставшая краеугольным камнем воззрений некоторых российских авторов. При этом под прессингом устоявшихся методологических стандартов игнорируются даже очевидные факты. К слову, констатируя наличие в тюркской рунике парных графем «для твердорядных и мягкорядных согласных», А.Щербак напрочь отрицает возможность её стадиального развития из слогового письма, что выглядит, по меньшей мере, странно. Существует целая группа исследователей, в упор не замечающая графем однозначно пиктографического и идеографического качества, невзирая на убедительный их анализ, данный в некоторых работах.
Между тем, таковых в орхонском варианте рунического алфавита, более десятка: «А» – от «аякъ» («нога»), «В» – от «эб» («дом»), «S» – от «сюнгю» («пика»), «T» – от «ат» («конь»), «J» – от «ай» («месяц»), «Č» – от «чат» («развилка»), «M» – от «малыкъ»-«балыкъ» («рыба»), «Z» – от «жор» («крест», вероятно – «косой крест» или «свастика»), «Oq» – от «окъ» («стрела»), «Rt» – от «орта» («середина», «центр»), «R» – от «аркъа»-«аркъау» («спина»-«поперечная балка»). Единственное сомнение в визуальном сходстве перечисленных графем и соответствующих им объектов может вызвать орхонское «А», однако обращение к уйгурскому графическому аналогу снимает все вопросы.
Причиной указанных и других, не менее явных (заметим – кореллирующих) девиаций в системе изложения и доказательств довольно обширной когорты учёных является определение ими II-IVвв. н.э. в качестве крайнего горизонта европейских тюркских событий вообще. В этой системе координат единовременное создание рунического алфавита в конце VI-начале VII веков ощущается вполне закономерным.
В ситуации активного предпочтения официальной академической наукой некогда выработанных тезисов логике уже установленных событий, особое значение приобретает поиск безусловных аргументов и материальных артефактов. Существует ли что-то, с помощью чего возможно доказать, что трёхсоттысячное (в самых оптимистических подсчетах) население Алтая не могло в течение двух веков – с III по V века н.э. – покорить земли от Байкала до Каталаунских полей, преодолевая при этом сопротивление местных этносов?
К сожалению, информация подобного плана на современном этапе исследований разрознена и не может быть признана системной. Несколько свидетельств, тем не менее, достаточно иллюстративны. В частности, известный с VIII века до н.э. этноним «амазонки», вполне прозрачен. В попытках этимологизировать наименование легендарных воительниц, исследователи обращались к греческому языку, персидскому, армянскому, а В. Тредьяковский искал корни слова в русском.
Однако, в современном балкарском языке и по сей день в речевом обороте находится слово «эммеч», обозначающее именно женщину-воительницу. Этимология слова очевидна – геминированное «М» образовалось из сочетания «МБ», конечное же «Ч» – является редуцированным «К». Исходная форма слова, таким образом – «эм бек», дословно: «воин с грудью», в более архаичном варианте – «воин с первичными женскими половыми признаками».
Прочтение праформы в огузской версии даёт нам «эм бег»-«эм беги», которое, при геминизации серединных согласных и смягчении конечного «г» результатом имеет красноречивое «эммез». В этой связи считаем необходимым упомянуть, что возможности контактов тюркоязычных народов с обитателями античной Ойкумены академической наукой даже не рассматриваются. При этом простейший обзор глоссария классической латыни, сформированного в догуннскую эпоху, явит нам десятки и сотни буквальных совпадений при их абсолютной тюркской этимологической ориентации.
В литературе описано и несколько материальных артефактов, позволяющих говорить как о присутствии носителей тюркской культуры на территории Европы до рождения Иисуса Христа, так и о наличии у них собственной письменности.
Они зафиксированы в трудах известного лингвиста Г.Ф.Турчанинова. Деятельность его сегодня воспринимается неоднозначно. Поэтому, памятуя о частых НЕдорисовках (или, наоборот, ДОрисовках), наблюдаемых, по мнению некоторых ученых, в приводимых им памятниках, мы ограничились самыми короткими записями, описанными Турчаниновым – лапидарность текста ограничивает возможности творческого подхода к нему. Надпись на погребальном сосуде VII-VI в. д.н.э. :
Турчанинов трактует эту запись как «iat», сопоставляет данное звукосочетание с современным осетинским «и адæ» и, в конце концов, после нескольких допущений, приходит к приблизительному переводу «это погребальная пища». Без всяких допущений данная надпись читается как «дгс», с редуцированной «г» в середине, что звучит приблизительно как «доз ас», а переводится «погребальная пища».
Надпись на скифской стреле VII века до .н.э. по Турчанинову:
Буквы при этом читаются слева направо и от устья наконечника стрелы к ее острию. Окончательный перевод Турчанинова – «жгучая». Если принять, что все графемы искажены, как пишет уважаемый автор, а неизвестный скриптор действительно писал от устья к острию – вполне может быть.
Однако нам кажется, что на острие стрелы помещались надписи повелительного характера, а для воина естественным будет писать от острия к устью. Тогда, читая справа, мы имеем несколько иную надпись:
В тюркской записи первый знак справа – классическая и общая для всех вариантов рунического алфавита «L». Два средних знака могут быть компонентами графемы «T», зафиксированной С.Байчоровым в северокавказском руническом ареале. Крайняя же слева – первичная пиктографическая форма руны «R» (от «аркъау» – «спина»-«поперечная балка»-«арка»), в этом виде и в слегка эволюционировавшем она известна в других областях бытования тюркской руники. Таким образом, слово читается вполне логично для надписи на наконечнике стрелы – «ЛТР»-«ёлтюр» («убей»). Однако, повторимся – при всей иллюстративности подобных примеров, они не складываются в единую и цельную систему и, при первой же попытке опереться на них, будут объявлены «натяжками» и случайными совпадениями. Поэтому обратимся к материалу, в объёме которого автор усматривает системное влияние тюркской культуры.
Опыт изучения эпоса народов Северной Европы, точнее – скандинавского эпоса – на наш взгляд, является ярким образцом именно фиксированного, узко локализованного в определенных этногенерационных рамках исследования. Во всяком случае, российские ученые, прямо или косвенно касавшиеся вопросов генезиса скандинавских эпических систем, равно как и скальдической поэзии, весьма подробно освещают моменты влияния на них индоевропейской традиции, и проблему видят лишь в выяснении характера этого влияния: При этом генезис собственно эпических систем автоматически относится также исключительно к области действия индоевропейской культуры. Крупнейшие российские авторитеты в сфере изучения эпоса народов Северной Европы М.И.Стеблин-Каминский и Е.М.Мелетинский отрицают, либо обходят фигурой умолчания возможности иного воздействия в процессе становления скандинавского эпоса, их последователи также однозначно оценивают свидетельство Снорри Стурлусона об азиатском происхождении Одина, как фантазию. Между тем, кеннинговый характер скандинавских текстов уже указывает на изначальную ориентацию их неведомых создателей на сакральность. С учетом традиционной организации общества норманнов, насыщенность северной мифологии и эпоса гипертрофированными рапсодическими структурами представляется несколько необычной – социальные стандарты военно-демократических потестарных групп предполагают культурное равенство всех их полноправных членов. Естественное объяснение данному явлению – наличие в сообществе изолированной прослойки инокультурного и иноязычного происхождения. И даже беглый обзор эпоса и мифологии Скандинавии и целого ряда тюркских народов выявляет ряд удивительных параллелей и аналогий в образном строе, сюжетных мотивах, реликтовых деталях, а иногда – языковых тождеств, само количество которых наводит на размышления.
К слову, центральный образ скандинавской мифологии – Один. Считая, что хейти Одина – лишь функциональные ситуативные определения, теряющие свою актуальность в процессе перехода из текста в текст, а первичное обозначение этого бога – именно «Один» («Вотан»), мы приходим к выводу о невозможности четкой этимологизации его имени в среде европейских языков. В то же время попытки выявления его аналогов в тюркских эпических системах очень быстро приводят нас к образу Одуна – божества якутских олонхо. Происхождение имени последнего также достаточно прозрачно – общетюркское Ödün – «время», «вечность». Наводят на размышления и буквальные совпадения космологических воззрений тюрков и древних скандинавов, зафиксированные в их эпических системах. Мифическое мироздание тех же якутов – три яруса, людьми населен средний, причем заселение его происходило по воле богов и гораздо позже момента образования. Интересно, что, подобно Мидгарду, средний ярус якутского мифологического мироздания также отгорожен от остального мира стеной, хотя, как и у скандинавов, четкого определения вертикальной-горизонтальной структуризации мира эпос не дает. В отличие от мирового ясеня скандинавов Иггдрасиля мировое дерево якутов Аал Кудук Маас растет на среднем ярусе. Но в целом тюркские народы знают ось мироздания, пронизывающую все миры. Это чаще всего – вечное дерево, но может быть и золотой стержень, может быть и цепь, скрепляющая различные слои вселенной. Простейшая реконструкция этого образа приводит нас опять-таки к дереву, верхушка которого совпадает с Полярной звездой (в тех случаях, когда в роли мировой оси выступает цепь, она просто свисает с Полярной звезды).