fleetphoto.ru ПР "Сална" Рижской базы реффлота. Доолго стояли в Светлом...
Год 1982-й.
А город назывался Светлый и было время сплошного дефицита и личного безденежья.
Казалось, этот ремонт не закончится никогда. Две недели назад мы ошвартовались в судоремонтном заводе и сразу налетела куча работяг. Они в три дня учинили на пароходе полную разруху – сломали все, что можно было сломать, и сгинули. Как Мамай прошел, но главный строитель завода успокаивает: все идет по плану, через три месяца выйдете как новенькие, а здесь работы на полгода не разгибаясь.
Три тысячи тонн промерзшего железа, ни помыться, ни поесть, ни выспаться.
Днем я шастаю по палубам, сметая метлой редкий снег, а вечером в каюте включаю все одиннадцать имеющихся на борту утюгов, ставлю их рядком вдоль койки и замираю. И каждое утро ровно в восемь этот юный садист на палубе начинает бомбить кувалдой прямо по ушам. Бомм-бомм-подъем! – ухает рядом и эхом отзывается в пустом брюхе парохода. Я с грохотом сваливаю с себя семь жестких, как листы железа, одеял и, сбивая утюги ногами, выползаю из постели. На палубе нависаю над маленьким человечком, почти мальчиком, с кувалдой в руках. Он одет в негнущуюся брезентовую робу, перед ним объект труда – помятая кница фальшборта толщиной в десять миллиметров.
– Слушай, как тебя зовут?
– Вася. – Он шмыгает носом.
– Я не понимаю, Вася… Вторую неделю с восьми до пяти, ты исправно долбишь этот кусок… железа и ни на миллиметр не выправил. В чем смысл, Вася, можешь объяснить? Ты думаешь, что с гнутой кницей пароход не поплывет?
Парнишка распахивает на меня наивные детские глаза, сдвигает на затылок строительную шнурованную шапку и грязной рукой вытирает потный лоб.
– Здравствуйте! Так бригадир задание дал. Сказал, проверит.
– Вася, я терпелив и специально перебрался от тебя на другой борт, в другую каюту, а ты опять здесь. Ты в детстве котов не мучил?
– Неет. Мне бригадир показывает, где бить. Говорит, «имитируй».
– Ага! Это, наверное, чтобы постоянно бодрить меня… И где я могу найти этого ммм… бригадира?
– У них аврал на дальнем причале, там траулер срочно должен выходить из ремонта, а ничего не сделано.
Тонкая шеюшка торчит из заскорузлого воротника, взгляд смущенный, доверчивый.
– Ты женат, Вася?
Пунцовеет лицом, конфузится, как невеста:
– Мне семнадцать, я после ПТУ...
– Не успел значит… Знаешь, ты очень трудолюбив, я скажу бригадиру. А сейчас пойдем на бак, там есть что разгибать, и мне твой набат не будет слышен.
Мы идем к новому месту работы, и я по ходу даю инструкции:
– Ты бей пореже, отдыхай почаще, и все будет в порядке! Если вьюга или дождь, вот здесь коморочка есть. Устанешь, приходи в кают-кампанию погреться, чайку попить.
В его возрасте пятнадцать лет назад я был таким же лопухом.
Меня так достал этот провонявший рыбой мертвый пароход, его пустые коридоры и неопрятные распахнутые каюты. Слава богу, сегодняшний день в череде однообразных и унылых – последний. Пять месяцев бездомности, и вот я в ожидании дороги – дороги домой.
Вернувшись к себе, помотался в малом пространстве, открыл-закрыл тощий походный портфель и прилег на диванчик, в который раз зримо прикидывая маршрут. Светлый – Калининград – час автобусом. Калининград – Ленинград: в двадцать часов выеду, в четыре тридцать буду в Луге. Автобус из Луги на Новгород – в семь тридцать и в пол-одиннадцатого уже дома. Лежал, прислушивался, не застучат ли в коридоре шаги приехавшей смены и, наверное, от волнения уснул. И снились, как в сказке, три испытания на моем пути...
– Паа-лыч, вста-вай!
В дверях, отваливши челюсть, стояла изрядно помятая «смена» – старпом Притула. Из девяноста человек команды на обеспечение ремонта оставили пять. Пять приезжают – пять уезжают. Их пятерка – из Риги, и, видно, в ночном поезде они неплохо посидели.
– Ну наконец-то! – Я слетел с дивана. – В конторе был? Деньги получили, привез?!
– Ты что, первый день в Рижском реффлоте работаешь? Обещали на следующей неделе.
Месяц назад мы пришли с провального промысла в Сьерра-Леоне, и контора никак не может рассчитаться. Там денег за четыре месяца наберется шестьсот рублей минус четыреста – аттестат домой. По две сотни на человека им не наскрести!
Старпом сделал скорбное лицо и заскреб когтями в области сердца.
– Мотор что-то… Червонец не одолжишь?
Прокуренный баритон, граненый голый череп… По речи – мягкий интеллигент, по жизни – ушлый сквалыга, он с удовольствием набирает долги, но сам, даже при деньгах, на просьбу одолжить неизменно отказывает. У меня в кошельке хранится заветная десятка – золотой запас, но я готов поделиться только знанием.
– В каюте доктора есть таблетки.
– Понятно. – Притула дернул башкой, пригоршнями пригладил несуществующие волосы и взял со столика тонкую пачку целлофановых пакетов.
– Сейчас что-нибудь придумаем… Полтрюма этого добра валяется, можно продать. Чувствую, мы неплохо поживем эти две недели до вашего возвращения.
– Да делай, что хочешь, технолог все списал, я уже грузовик заказал для вывоза на свалку. Завтра заберут.
Его как током ударило:
– Ты что?! Сидели тут, щелкали зубами от голода, а мозгов нет правильно распорядиться? Завтра я загружу машину другим мусором, а это… – он мечтательно прищурил глаза, – пустим в коммерцию.
– Делай как хочешь. – Бросив на колени пачку талонов на питание, я выдернул у него пакеты и машинально опустил в портфель. Мелькнула мысль: «Не делай этого!» – и пропала…
Прогромыхав каблуками по длинному трапу, ноги сами понесли к заводской проходной. Рывком распахнув двери, я сразу вспотел: «Несунам – бой!». Косорылый дружинник с огромного, в рост плаката, как живой мрачно смотрел на меня в упор. Ладонью левой руки он давал сигнал остановиться, дескать – в очередь, сжимая в горсти правой какое-то ничтожество. Меж пальцев торчали высокий картуз, вороватые глаза и короткие штаны расхитителя…
В груди ничто не шевельнулось, лишь невольно кивнув головой я поспешил за угол, к турникету.
Поздоровавшись с милой девушкой в черной униформе, протянул пропуск. Мы обменялись взглядами – открытыми, добрыми, но серьезными. Редкий случай: она, как учили, внимательно рассматривала мое лицо и сличала с фотографией… – Петр Фомич, что-то не сходится. На фото… – Девушка прыснула. – голова грушей, нос сливой, а у молодого человека все топором и фамилия смешная – Козолуп.
Под дурачка, привычно сработала защита от мелких пакостей. С достоинством склонив голову, я поправил:
– Козолупов! Русский вариант, в метриках при рождении напутали, теперь страдаю по жизни.
Эти «козолупы» и «пидпузьки» косяками слетались на рыбный флот за длинным рублем, но быстро исчезали. То ли рубль был коротким, то ли работа – тяжелой. Я давно потерял свой пропуск и до сей поры спокойно пользовался этим вот, «козолуповым».
За стеклянной перегородкой пил чай потный раскрасневшийся дедок. Он, не спеша поставил блюдечко на стол, зачем-то заглянул в чайник и промокнув плешь вафельным полотенцем, обратил взор на меня.
– Здравствуйте!.. – молвил я и осекся.
Его морщинистый череп был вполне патриаршим, но вводила в ступор вставная челюсть с косо вмурованными зубами и нафабренные усы, щеткой торчавшие от уха до уха. В этой пасти зубам было явно тесно.
– Шо там? – Дед ловко, как конь, прянул волосатыми ушами, и круглые очки с его лба упали на нос. Сквозь толстые, как стекла пивных бутылок, линзы он заелозил по лицу огромными зрачками. К счастью, девушка продолжила свою часть работы:
– Ваше имя-отчество?
Добром не кончится! С трудом оторвав взгляд от жуткого старика, я наклонился и принялся перевязывать шнурки на ботинках. Как же его звали?.. Нечипор, Опанас… Может, Гаврила? Хрен его знает! И вообще, кем он работал?
Пора было «заполнять» затянувшуюся паузу.
– Кхм… После рейса… маленько того... запамятовал…
Девчонка не выдержала:
– Козолуп Петро Бенедиктович?
– Точно так! Козолупов. – Я выпрямился. – Меня на пароходе все Бенедиктинычем зовут.
Таких идиотов, похоже, здесь еще не хаживало… Старый хрен очнулся:
– Ира! Ты сравнивай фото и фактуру: лоб-лоб, глаза-глаза… Обрезь ушей смотри. Шо-то он мне не нравится.
– Петр Фомич, на фото лицо круглое и глаза разнесены к вискам, а здесь…
Я окарачил на нее глаза и свел к переносице:
– Схудал трошки в рейсе. Звыняйте! – И, кажется, так удачно вошел в образ, что дед поверил:
– Он! – последовал вердикт.
– А что в портфеле?
Вот оно! Меня прокололо.
– Цирк! Ой не могу!.. – размазывая по щекам тушь и слезы, девушка открыла портфель. – Что там у вас?
– Кусок личного, за 12 копеек хозяйственного мыла и грязное белье навалом за все пять месяцев рейса.
– А это?! – двумя пальчиками она вытащила пачку пакетов.
Меня повело.
– Трусы… целлофановые… иногда тошнит…
Наверное, я был ей симпатичен, в прямоугольнике пакета девчонка пыталась угадать профиль семейных трусов.
– Где?
– Что где?
– Трусы!.. – она покраснела.
– Какие трусы?!
Хрыч вскипел:
– Ира! Составь акт, изыми вещдоки и гони этого клоуна взашей, он до ночи будет нас изводить! Ходют тут… больные.
Акт составили быстро, я во всем сознался и все подписал. – Спасибо, надеюсь, повинную голову меч не сечет? – Еще как сечет!.. – этот никак не мог успокоиться. Обещал «засудить товарищеским судом с милицинэром».
– Пакеда!
Я рванул на автобус.
С червонцем в кармане на плацкарту не замахиваются. Последний тринадцатый вагон без света, тепла и проводницы, казалось, был необитаем и предназначен персонально мне. Медленно, наощупь пробираясь по проходу, я остановился в самом хвосте и в изнеможении опустился на лавку. Закрыл глаза. Теперь ехать… Поезд тронулся.
Короткая куртка не по сезону, летние сандалии, кепка. Уходили в рейс в начале лета, а вернулись в середине ноября…
Колеса диктуют вагонные,
Где срочно увидеться нам.
Мои номера телефонные
Разбросаны по городам.
Заботится сердце, сердце волнуется,
Почтовый пакуется груз…
Мой адрес – не дом и не улица,
Мой адрес – Советский Союз!
Мой адрес – не дом и не улица,
Мой адрес – Советский Союз!
Хорошие у нас песни и люди хорошие… своеобразные.
Мчались на восток – в зиму. Яркими сполохами мимо пролетали станции и полустанки, глаза успевали ухватить в проеме окна лишь снежные вихри да зыбко видимые станционные постройки. Бешеный стук колес, скрипы, всхлипы, хлопанье разболтанных дверей… Мой последний вагон мотало так, что казалось: в провонявшей мочой капсуле, я лечу в какой-то неведомый, но непременно страшный мир.
Прилег, свернулся калачиком, пытаясь сохранить тающее тепло тела и задремал. Не знаю, сколько прошло времени, но встревоженный разум вдруг ощутил посторонние звуки и запахи – вкрадчивую поступь злодея, его смрадное тяжелое дыхание… Скрипнула дверь тамбура, и он уже рядом. Я собран, напряжен, готов. Надо только поймать момент… Едва касаясь штанин, его руки уже подбираются к карманам, где лежат остатние три рубля на лужский автобус.
– Ручонки! – ястребом я взвился над полкой и с левой ноги зарядил в предполагаемую омерзительную харю.
И женский крик:
– А-а-ах! – такой плачущий женский крик…
Господи, за грехи мои! Вскочил, дрожащими руками зажег спичку, подсветил. На грязном полу лежала поверженная мною бабка. Прикрывая лицо руками, она горько плакала. Растерянный, упал перед ней на колени, глажу по голове.
– Бабушка! Успокойся… Что ж ты, старая, к спящему человеку лезешь? Ба-буш-ка… Что случилось, почему ты здесь?..
Сходила старушка в туалет... К счастью, я хоть и взмыл «ястребом», да удар воробьиным оказался. Посокрушались, успокоились и разошлись.
Смыкаются глаза, засыпаю… замерзаю… Не проспать бы Лугу, не проехать бы до Питера – там билет на Новгород стоит на рубль дороже. Не по карману… С трудом открыв двери заснеженного тамбура, вошел в предпоследний вагон и окунулся в блаженное тепло. Мерцает огонь за неплотно закрытой дверцей печурки, пахнет горящим углем. Задубевшими руками обнял горячий бойлер с кипятком, греюсь. Отъехала дверь, сонная проводница вопросительно взглянула на меня. Мне не расцепить руки, я, наверное, смешон и подозрителен.
– Я из последнего вагона, мне в Луге выходить. Долго ехать?
– Час.
– Можно я здесь побуду?
Дверь захлопнулась.
Стоя за спиной проводницы, я уже видел знакомые очертания вокзала, занесенный снегом безлюдный перрон и служителя дороги, истуканом стоявшего под одинаковыми во всем Союзе вокзальными часами. Время здесь давно остановилось в одиннадцать тридцать три какого-то числа, месяца… года. Спрыгнув с подножки, окинул взглядом состав – других желающих посетить это богоугодное место не было. Пара милицейских в зале ожидания, сквозь заиндевевшее окно напряженно вглядывалась в сумрак перрона. Завидев меня, они оживились, задвигались – клиент пошел!
Расправив худые плечи и надвинув кепку на глаза, я двинулся навстречу судьбе походкой уверенного в себе человека. Главное не останавливаться… Глаза в разбежку, в клубах морозного воздуха влетел в зал и шкурой ощущая опасность, заспешил на выход. Слева, «дружелюбно» постукивая дубинками ко мне спешили менты, а справа, на деревянной скамье раскинулись в расстрельных позах два мужика. Этих уже угомонили… Затылком ожидая окрика, я пересек зал и вышел на привокзальную площадь. Она тоже была бела и пустынна, лишь одинокое такси безнадежно поджидало своего пассажира.
– Куда ехать, дорогой?
– Здесь мне ехать некуда. В Новгород.
– Ха! Хоть в Будапешт, садись! Всего 25 рублей.
– Нет денег… только крупные купюры. За три рубля повезешь?
– На нет и суда нет! – Окошко машины захлопнулось. Скользя по наледям сандалетами, я перебежал к темному зданию автовокзала, без надежд подергал дверную ручку и задумался… Как там? «Испить чашу до дна…», «Дорогу осилит идущий…» До Новгорода ровно сто километров, автобус отправится только через три часа. За это время околеешь… Догонит – подберет. За неполные сутки я аккумулировал в себе столько негатива и холода, что просто не мог стоять на одном месте.
Где-то рядом было раннее утро. Приземистый, одноэтажный городок задымил трубами домов, загудел моторами снегоуборочных машин, редкие прохожие потянулись к первой электричке на Питер. Русская провинция. Зимой заметенная снегом, летом – зеленая и сиреневая, Луга как бы зависла во времени. Здесь, в пределах Вокзальной площади все знакомо: у перрона дощатый сарай-пивная, в сквере забытая с лета бочка «Квас», такси с зеленым глазком и водитель, готовый везти хоть до Будапешта. Неспроста, давным-давно, здесь остановились вокзальные часы.
Я здесь чужой, но эта площадь двух вокзалов имеет для меня мистическое значение. Пару раз в год, иногда чаще, я проезжаю это место транзитом с парохода домой и обратно. Именно в этой точке происходит реинкарнация моей души – переход из одной жизни в другую. Домой – уже ощутимое тепло, веющее оттуда, легкое помешательство, нетерпеливое ожидание. Даже представляю, как позвоню в дверь и мне откроют. Все, что за кормой, все что осталось позади, – забыто… Прощание и отъезд из дома – тоска! Иногда хочется развернуться. А завтра меня завертит пароходная суета, и картина той, прекрасной жизни, станет тускнеть под легкими мазками повседневных забот. Гуще, гуще... И останутся память, любовь и ожидание. Но сейчас мне, к счастью – домой. Ну, почему бы не остановиться, к чему эти мучения?.. Но, ты ведь перелетный дятел…
Я перешел мост через одноименную с городом речку, миновал Заклинье и очутился на заметенном Новгородском шоссе. Ни следа машин – хороший повод вернуться, но у меня есть время и добрая надежда. Шел, о чем-то думал. Если Калининград провожал сырой метелью, то здесь уже царила русская зима. Резко стих ветер, закончился снегопад, и открылось высокое, звездное, как в детстве, небо. Легкий морозец и тишина, только мои летние сандалии скрипят свежим снегом. В движении согрелся, появилось второе дыхание, но подложка вчерашних событий все еще лежала на душе осадком. Развязка этой истории с пакетами была еще впереди: разборки в конторе, осуждения, объяснения, бумажечка в личное дело…
Да, забыть, ничто не омрачит радость нашей встречи…
Пятый километр шоссе Луга – Новгород. Светает.
С почином! Впереди еще девяносто пять. Монотонное, совсем не быстрое движение, но вперед. Десятый километр, взглянул на часы: семь тридцать, автобус вышел.
Тринадцатый километр, дорожный щит «Новгородская область, Батецкий район». Бросив в снег портфель, остановился около. Все! Буду ждать здесь.
Красивый, теплого вишневого цвета, он появился в восемь десять, но водитель, не отрывая глаз от дороги, «не заметил» протянутой руки одинокого озябшего путника.
В окнах автобуса мелькнули редкие головы пассажиров и вместе с ним исчезли в снежном вихре. Шок! Не положено, у нас – порядок… И ни единой машины, хоть плачь!
До Батецкой оставалось двадцать километров. Надо дойти, иначе к вечеру околею. Самое плохое, что вчера я позвонил домой и они будут ждать, а не дождавшись – волноваться. Наверное, от этой Батецкой в областной центр ходят автобусы.
В лучах солнца искрился снег, ветви елей гнулись под его пушистыми шапками, белый заяц пробежал, но что мне до зимних красот?
Вместе с дорогой мы катились с горки на горку – вверх-вниз, вверх-вниз. Осилив очередную, ноги быстрее понесли под уклон, стало легче дышать. Неожиданно морозную тишину разорвал треск мотора, я вздрогнул и обернулся с надеждой. На взгорок вылетел синий «Беларусь» с прицепом, высоко груженным березовыми дровами. Увы, это был не мой транспорт. С трудом преодолев вершину, трактор ринулся вниз. Смуглый, худолицый тракторист нарочно кидал машину из стороны в сторону и радостно скалился, дескать, знай наших!
Русская удаль мне известна – сам такой. Настороженный, готовый в любой момент сигануть в кювет, я сдвинулся к кромке дороги и остановился в ожидании. На кладке дров заседала тоже негрустная компания лесорубов. Передавая бутылку по кругу, они громко праздновали этот солнечный зимний день, поездку в лес и вообще…
Обдав дымом и снежной пылью, кавалькада пролетела мимо и вдруг, на глазах начала распадаться. Порвав сцепку, дышло прицепа, как колодезный журавль взмыло в небо, а свободный от поклажи трактор понесся под уклон и через сотню метров остановился поперек дороги. Лишившись тягла прицеп сделал стойку на задних колесах и стрельнув на пробу парой бревен, галопом помчался вслед. Взрывая вихри ледяной крошки дышло падало, тормозило и вновь поднималось… Сюжет раскручивался стремительно и непредсказуемо. Воз ощетинился бревнами, заколыхался и начал разваливаться. Мужики, как встревоженные тараканы, запо́лзали по зыбкой тверди!.. Первым пошел бровастый с квадратной челюстью, удивительно похожий на недавно усопшего лидера. В застегнутом под самое горло пальто с мерлушковым воротником, и такой же папахе-москвичке, он летел, оседлав березовую жердину и взывал тонким голосом:
– Куузяяя!
Красномордый Кузя в полированной фуфайке и стеганых штанах, раскинув руки-крылья парил следом. Последними снялись с гнезда трое безликих в драных солдатских бушлатах. Тесной стаей вперемешку с бревнами, они пролетели над шоссе и скрылись на другой стороне в сугробах. Стряхнув с себя остатки ноши, прицеп закозлил в последний раз и ринулся на приступ к трактору.
«Это пц!» – наверное, подумал тракторист и на форсаже рванул с места. Ему пришлось решать две одновременно невыполнимые задачи: по ходу держаться в створе дороги и уворачиваться от наезжающего сзади прицепа. Держа удары на вираже, он почти справился, но последний, на пике скорости толчок стал роковым - стальная машина прыгнула на обочину и медленно, боком завалилась в канаву. Удовлетворенный прицеп крутанулся на краю шоссе и прилег рядом…
По времени это мероприятие заняло не более трех минут и пару сотен метров в пространстве, но сколько экспрессии!
С криком «Все живы?!» я ринулся на помощь лесорубам.
Вопрос для русского человека странный – конечно все оказались живы. Мужики, как куропатки выворачивались из снега и ползли к усеянной дровами дороге, а снизу, от трактора уже бежал разгневанный тракторист. Все были возбуждены, но не испуганы.
– Съездил, мля, на пикничок… – Бровастый вылез на кромку дороги и сняв с ноги белую бурку, стал вытряхивать снег. – Кузя, ищи! Там должно быть еще две бутылки, может даже три.
Кузя, молодой, добродушного вида крепкий парень, опять полез в сугроб. Подбежал тракторист и размахивая обрывками проволоки, завопил:
– Кузьма, стой! Ты вот этим крепил прицеп?!
– Этим…
– ……. (непереводимая игра слов).
– Так шкворень был в снегу потерявши!
Парень слушал и простодушно улыбаясь, продолжал шарить в снегу голыми руками.
– Нашел!..
– Шкворень не нашел, а водку сразу нашел…
Чрезвычайные происшествия притягивают – подъехал газик-самосвал с новгородскими номерами, остановился.
– Куда едешь?
– В Батецкую.
– Возьми одного, автокран нужно пригнать.
– Поехали.
– Я поеду! – Бровастый встал с бревна – А вы, работнички, собирайте дрова в кучу.
Это была моя последняя надежда, я робко спросил шофера:
– А можно и мне до Батецкой?
– Забирайся. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти!
Двойник Брежнева оказался толще, чем ожидалось, и спрессовав наши тела, дверь машины удалось захлопнуть лишь с четвертого удара извне. Сон, явь? Не чуя тела, окутанный теплом тесной кабины я впал в какой-то обморок, где без осмысления, замутненное сознание ловило лишь обрывки чьих-то фраз: «… банно-прачечный комбинат… я начальник… Суриков – сволочь… завтра баня… детсад, школа не топлены… дров нет…».
– Очнись, студент! Эк тебя развезло! – Водитель толкал меня в плечо и широко улыбался.
– Да-да… Спасибо! – я уже «вернулся» и все понял.
– Воон, автостанция. Вали с богом…
Потом было мучительное ожидание автобуса, семьдесят километров заснеженной дороги и, наконец, огни моего города.
Господи!.. Не в силах сдвинуться замер, глядя в залитые теплым светом родные окна. Услышь меня, почувствуй…
Легкая тень в окне, чуть сдвинулась штора, и мы молча смотрим друг на друга. Долго… Целую вечность… Вот, пальчиком на стекле ты медленно очертила эллипс моего лица и улыбнулась. Я не свожу с тебя глаз, а на щеке тает снежинка и теплой соленой каплей скатывается в уголок губ…
А потом, как в фильме наоборот, была тоскливая дорога в Светлый. За мое отсутствие на судне ничего не изменилось, только старпом Притула постарел и опух мордой, да исчезли мешки с пресловутыми целлофановыми пакетами и в этом явно просматривалась некая связь. Принимая талоны на питание, я с удивлением обнаружил, что они почти не отоварены.
– Гаврила Иваныч, а вы что, не жрамши тут сидели?!
– В ресторане,с кушали,с. – За время «вахты» голос у него сел до шепота. – Теперь отъедайтесь за наш счет…
– Вы так добры…
Надо было как-то обозначить неприятность, случившуюся со мной на проходной две недели назад.
– Иваныч, ты ничего там не слышал о моем задержании с пакетами на выходе с завода? Старый пес привязался на проходной, акт составил…
– Ха! Фомич, что ли?! Земляк мой, с Волынщины. – Притула посветлел лицом. – Рассказывал… ты 15 штук украл, а остальные 5 тыщ пакетов мы с ним же и пропили – у него точка есть. Наш человек! Пьет правда, как лошадь, но дело разумеет – бумага на тебя ушла в контору… И как не сдохнет?! Я, на 20 лет моложе, уже при смерти, а у него ни в глазу.
– Вот, паскуда… – я был в шоке.
P.S. Ввиду специфики работы, товарищеский суд состоялся в нашей Базе заочно, без моего присутствия. Приговор: 10 рублей штрафа и всенародное осуждение выслали на пароход заказным письмом, под роспись. Ну что ж, за свои дела надо отвечать.