Звонок застал Леху за помешиванием пельменей в стоящей на огне кастрюльке. Пельмени ворочали белыми боками. Пельменям было комфортно. На столе их ожидали сметана, перечница и сливочное масло в масленке, сгрудившиеся у пустой тарелки.
Ничего не екнуло. Никак. Номер был незнакомый, но все же не из тех, с которых звонят мошенники.
‒ Алло?
Прижав плечом телефон к уху, Леха шумовкой придал пельменям в воде круговое движение. В динамике было тихо.
‒ Алло? ‒ повторил Леха.
Космическая тишина.
‒ Леха? ‒ прорезалось вдруг.
Голос школьного приятеля Сани Сивакова звенел странной, тревожной нотой. Дыхание было наполнено отрывистым клекотом. Били его что ли? Или душили? Ранен? Сразу стало не по себе. Что-то случилось, понял Леха, что-то случилось. Наверное, что-то совершенно дикое.
‒ Я, ‒ сказал он, похолодев.
‒ Это Саня, ‒ выдохнула трубка. ‒ Сивый.
‒ Да, Сивый, я помню.
Леха отошел от плиты и сел за стол. Пальцы свободной руки сами по себе принялись теребить клеенку, черкать по лапам синей птицы, заключенной в белый квадрат.
‒ Можешь приехать? ‒ спросил Сиваков.
‒ Куда?
‒ Тепличная, восемь, квартира… пятнадцать!
Последнее слово походило на крик.
‒ Да что там у тебя? ‒ вздрогнув, спросил Леха.
Какое-то время в трубке слышалась непонятная возня. Словно перетаскивали что-то тяжелое и мягкое. Мешок с чем-то? Труп? Несколько трупов? Один раз школьный приятель, кажется, с отчаянием произнес: «Сука».
‒ Саня? ‒ позвал Леха.
‒ Слышишь? ‒ неожиданно спросил Сиваков.
‒ Что?
Леха вжал ухо в телефон. Он замер, задержал дыхание, но кроме одинокого звука, похожего на скрип подошвы по линолеуму,ничего не уловил.
‒ Саня, ты там… жив?
‒ Это хорошо, ‒ невпопад ответил Сиваков. ‒ Леха, пожалуйста…
‒ У меня, вообще-то, пельмени, ‒ произнес, оглянувшись на плиту, Леха.
Отговорка, конечно, была из разряда «глупее не придумаешь». У человека ‒ беда, а ты о том, что хотел бы пожрать. Свинство, скажете? Но, на самом деле, всего лишь нелепая попытка зацепиться за привычный мир.
Там ‒ пугающая Тепличная и бывший одноклассник, здесь ‒ пельмени.
‒ Да, с ними… ‒ сказал Сиваков.
‒ Что ‒ с ними? ‒ не понял Леха.
‒ С пельменями.
‒ Ты серьезно?
‒ Леха…
Голос Сивакова отдалился, потом пропал, потом в динамике запульсировали короткие гудки. Хотелось думать, что приятель сам нажал кнопку окончания разговора. А если нажали за него?
Леха обнаружил, что кругами бродит по кухне. Позвонить в полицию? И что он скажет? Что одноклассник, которого три года не видел, попросил привезти пельмени? Кричал адрес?
Из кастрюли плеснула на огонь кипящая вода.
Через десять минут Леха уже ехал в такси. В рюкзаке у него были судок с горячими пельменями и упаковка сметаны. Еще бинт и два блистера с пенталгином и ибупрофеном. Обезболить, если что.
Только что обезболивать? Ага, спросите что полегче.
Водитель молчал. Чуть слышно шелестела новостями медиасистема. Город тонул в осенних сумерках, где желтыми кострами в свете фар вспыхивали на обочинах деревья, чудом сохранившие листья.
Все полчаса поездки Леха пытался сообразить, почему он в салоне автомобиля катит на другой конец города (с пельменями!), вместо того, чтобы послать Сивого подальше и остаться дома.
Во-первых, они с Сиваковым не дружили. Один раз, в шестом, что ли, классе, даже подрались. Вышла боевая ничья с разменом подбитого глаза на губу и чуть подправленный нос. Уважительный нейтралитет продержался до окончания школы. Общаться общались, но чтобы ходить куда-то вместе… Нет, такого Леха не помнил.
Ну, да, где-то после выпускного пересеклись, даже контактами обменялись, но на новый телефон Леха номер Сивого не перенес. Кто для него был Сивый? Никто. Так что здесь мотив, как говорится, «по нулям».
Во-вторых, нормальные люди от опасности бегут. Ноги в руки ‒ и только их и видели. А он, что, получается, ненормальный, если едет по первому звонку, как «скорая» по вызову? Есть, конечно, процент сумасшедших, который жить не может без того, чтобы не искать приключений на задницу, но Леха себя к таким определенно не причислял. Значит, и это соображение можно определить мимо кассы.
Так чего ради? Странно, да? Возможно, что-то в голосе Сани Сивакова было такое, что просигналило: выручай. И Леха, как набор цифр, который, возможно, Сивый случайно обнаружил в телефоне, остался последней инстанцией. Когда больше не к кому. Ох-хо-хо. Вот такие выводы.
‒ Вы выходите? ‒ повернул голову водитель.
Леха огляделся и понял, что они уже приехали. Такси стояло у тротуара. Дом желтел окнами. В пяти шагах заключенная в круглый плафон лампочка обливала светом низкое крыльцо, лавку и дверь близкого подъезда.
‒ Тепличная, восемь? ‒ спросил Леха.
‒ Как заказывали, ‒ ответил таксист.
‒ Спасибо.
Леха расплатился, отдав сотенную, и выбрался наружу. Пельмени ворохнулись в судке, словно выражая любопытство: уже? мы уже? Такси с шелестом отъехало, пропало, мигнув стоп-сигналами в конце дома. Подъездная дверь оскалилась кодовым замком и не открылась, когда Леха дернул дверную ручку. Он набрал Сивакова, но тот не ответил. Гудки секунд двадцать раздражали слух. Повторный звонок тоже ничего не дал.
‒ Прекрасно, ‒ пробормотал Леха.
Он потоптался на крыльце, изучая темный двор с фигурами оголившихся деревьев. Было тихо. На пятиэтажке напротив горела надпись «Аптека». А он, дурак, со своим ибупрофеном… Приехал. Леха потискал телефон в ладони, намереваясь в последний раз позвонить Сивакову, и если уж тот не отзовется, то аста ла виста, не хрен было просить о помощи. Но дверь в подъезд вдруг отворилась, и какая-то малолетняя пигалица выскочила из нее, на ходу объясняя невидимому адресату:
‒ Да я-то че, Ритка? Я невменько, а она ‒ вменько?
В последний момент Леха успел поймать дверную ручку. В подъезде, куда он проскользнул, было жарко. Батареи отопления работали на полную. Слева была квартира одиннадцать, справа поблескивал номер двенадцатой. Следующий этаж отметился квартирами тринадцать и четырнадцать.
Леха поднялся выше и подступил к коврику у обитой дерматином двери с номером «15».
Звонок признаков жизни под пальцем не подавал.
Мертвый.
Понятно, пришлось колотить. Сначала ладонью, потом ‒ кулаком. Дерматин неохотно издавал звуки: пыфф, п-пыф.
Кричать не хотелось. Я с пельменями! Открывай! Глупо же.
‒ Саня, ‒ негромко произнес Леха, упираясь в дверь лбом. ‒ Саня, это Филимонов. Филин, понял?
Сколько не прислушивайся ‒ тишина.
‒ Я, блин, сейчас, уйду! ‒ сказал Леха, выждав минуту.
С досады он брякнул в дверь каблуком ботинка. Громко не получилось, удар вышел скользящий. Но, кажется, с той стороны что-то звякнуло. Какое-то время Леха стоял, не шевелясь. Только звук не повторился.
‒ Сивый!
Леха уже собрался толкнуться в дверь плечом, как услышал шорох пролетом выше. Словно кто-то, до этого неподвижный, неосторожно переступил с ноги на ногу, и мелкие камешки, песок скрипнули под подошвой. Маломощная лампочка на площадке почти не освещала идущие вверх ступеньки, и человек, притаившийся между пролетами, мог целую вечность оставаться невидимым.
Любопытно, что ли, кому-то? Леха повернул голову.
‒ Кто там? ‒ спросил он.
Ответа не последовало.
‒ Сиваков?
Леха отклонился, пытаясь высмотреть стоящего. Есть он там? Нет? Может, просто послышалось. Свет вкосую обрезал треть пролета. Дальше была тьма, в которой едва угадывался стенной стык.
‒ Эй.
Хлопнувшая внизу подъездная дверь чуть не заставила Леху подпрыгнуть. Так ведь и до инфаркта недалеко! Он прижал судок к груди. А вы как, пельмешки? Все живы? Вверху снова скрипнуло, и Леха, отступив от коврика, осторожно поднялся на несколько ступенек.
Пусто.
Его чуть не разобрал смех. А накрутил-то в голове, накрутил! Нет, конечно, в каждом подъезде на лестничных площадках хоронится по маньяку, которые стоят и ждут, когда жертвы к ним сами причапают! И ножи серебрятся в свете луны!
Да уж!
Вернувшись к квартире номер пятнадцать, Леха обнаружил, что дверь в нее, оказывается, открыта. Вот сюрприз так сюрприз! Щель в полпальца приглашала в густую тьму прихожей. Только сам хозяин почему-то не спешил показаться.
‒ Сиваков? Сивый?
Леха оглянулся на дверь соседской квартиры, показал жестами тому, кто, возможно, наблюдал за ним в дверной «глазок», что он ни при чем, оно все само, и шагнул через порог. Плечом он задел висящую на вешалке куртку, раздался шуршащий звук.
‒ Стой! ‒ сказали ему хрипло.
В глаза Лехе ударил свет фонарика.
‒ Саня?
Леха закрылся ладонью.
‒ Шаг вперед! ‒ скомандовал владелец фонарика.
‒ Серьезно?
‒ Давай. У меня в руке пистолет.
‒ Сивый, ты в своем уме?
‒ Леха, так надо.
‒ Ну, ладно.
Леха сделал шаг. Дверь за его спиной беззвучно закрылась. Фонарик погас.
‒ Саня…
‒ Молчи! ‒ прошипел Сиваков.
Леха замер. В темноте медленно протаяли два проема, видимо, в комнату и в коридор. Обитатель квартиры на фоне стены был как сгусток мрака.
‒ Не слышишь? ‒ спросил вдруг Сиваков.
‒ Нет, ‒ сказал Леха.
‒ Это хорошо.
Раздался щелчок, и бра, висящее в простенке, рассыпало оранжевый свет.
‒ О, господи!
В тусклом свете школьный приятель предстал перед Лехой худым, заросшим, растрепанным человеком, который, наверное, уже несколько дней или недель не выходил из дома. Он щурился на гостя, словно не узнавая. Темная футболка на нем была вся в разрезах, спортивные штаны закатаны до колен. Открытую кожу украшали странные татуировки.
‒ Ты один? ‒ спросил Сиваков тем странным голосом, что Леха впервые услышал в телефоне.
Пришлось оглянуться.
‒ Один.
‒ А пельмени?
‒ Со мной.
‒ Можно? ‒ протянул руку Сиваков.
Пистолета при нем, конечно, никакого не было. Леха достал из рюкзака и передал судок.
‒ Остыли уже, наверное.
‒ Пошли, ‒ качнул головой в сторону проема Сиваков, определив судок под мышку.
Шел он, шоркая по полу босыми ступнями. Кухонная дверь, как заметил Леха, была проломлена в середине и неряшливо проколочена рейками. Сиваков, заходя в кухню, включил свет. В глаза тут же бросилось наглухо занавешенное окно.
‒ Что у тебя приключилось? ‒ спросил Леха.
‒ Сейчас расскажу, ‒ пообещал Сивый. ‒ Хлеба нет?
‒ Сметана.
‒ О! Давай.
Леха расстался и со сметаной.
‒ Супер! ‒ сказал повеселевший Сиваков. ‒ А то я уже три дня ничего не жрал. Вообще!
Он вскрыл упаковку и залез в сметану пальцем. Ковырнул, сунул белый палец в рот. Лицо его разгладилось.
Леха подумал, что пройди школьный приятель мимо, он его не узнал бы. Даже не в растительности было дело. Просто помня о том, что они одного возраста, не рассчитываешь увидеть человека на пятнадцать-двадцать лет старше. А морщины, мешки под глазами и сами глаза таким Саню Сивакова и делали.
‒ О, кайф!
Сивый снова набрал пальцем сметаны.
‒ Так что…
‒ Погоди! ‒ Сиваков приподнял облизанный палец. ‒ Совсем забыл. Время, знаешь ли.
Он вытянул из-под футболки серебряную цепочку. На цепочке висел простой латунный ключ, то ли от почтового ящика, то ли от шкатулки или отделения стола. Поерзав, Сиваков приложил ключ к губам бородкой и выдул в отверстие несколько свистящих звуков.
‒ Слышишь? ‒ спросил он.
‒ Свист? ‒ спросил Леха.
‒ Нет, сейчас.
Требуя внимания, Сиваков поднял палец выше. Леха хотел уже сказать, что ничего он не слышит, как уловил в коридоре, а, может быть, в комнате, вздох и бормотание. И тут же сама собой надулась и опала ткань на окне.
Обычно в таких случаях говорят о холодке, скользнувшем между лопаток. Но Леха испытал чуть ли не обморочное состояние. Мгновение ему было настолько жутко, что рот сам приоткрылся для крика.
‒ Что, проняло? ‒ ухмыльнулся Сиваков.
‒ Что это? ‒ спросил Леха.
Сиваков наклонился, вглядываясь приятелю в глаза.
‒ Шептун, ‒ сказал он. ‒ Мы с ним друг друга сторожим.
‒ Кто?
‒ Шептун.
Сиваков вскрыл судок, вывалил к пельменям всю сметану и, вооружившись ложкой, принялся есть. Жадно чавкая, он почти не жевал, глотая по два-три пельменя разом. Рот его украсился белым сметанным овалом.
‒ Он здесь? ‒ спросил Леха, осторожно кося глазами.
Сивый кивнул.
‒ Здесь, сучонок.
И снова набил рот.
Рассказывать Сиваков начал, только когда судок сделался пустым. Несколько секунд он выгребал остатки сметаны, проводя по пластиковым стенкам пальцем, потом с сожалением отставил форму в сторону. Леха же сидел, как на иголках. Ему все время казалось, что какая-то тень танцует и кривляется у него за спиной.
А повернуться ‒ страшно.
И глупо.
‒ Ты слышал что-нибудь о созданиях тонкого плана? ‒ спросил Сивый.
‒ Это, типа, полтергейст? ‒ высказал догадку Леха.
‒ Не-а, ‒ сказал школьный приятель. ‒ Хотя хрен знает. Может быть. Алку Перчаную помнишь?
‒ Нет.
‒ А, это уже после школы, без тебя. В общем, ‒ Сиваков повозил судок по столу, ‒ она немножко на этом деле повернутая была. Девчонка как девчонка, но стоит дать повод заговорить про астральные тела, чакры, третий глаз, мортальные воронки…
‒ Какие воронки? ‒ спросил Леха.
‒ Мортальные. Убивающие, энергетические, ‒ пояснил Сиваков. И снисходительно добавил: ‒ Дикий ты человек, Филин.
‒ Ну-ну.
‒ Ладно, не обижайся, быть непрошаренным хорошо. Многие знания ‒ многие печали. Тут тютелька в тютельку.
Сиваков осмотрел свою ладонь и вытер ее о футболку. Взгляд его затуманился.
‒ Так что? ‒ спросил Леха.
Сиваков помолчал.
‒ Зараза, ‒ сказал он, ‒ теперь в туалет захотелось. Постоишь на стреме?
‒ Как это?
‒ Просто.
‒ В туалете? ‒ нахмурился Леха.
‒ Дурак. У двери.
‒ Зачем?
‒ Филин, блин! От шептуна, конечно же, постережешь! Услышишь его, начинай свистеть.
‒ Губами?
‒ Задницей! ‒ рассердился Сиваков. Он снял с себя цепочку с ключом. ‒ Вот этим! Видел, как я свистел?
‒ Ну.
‒ Никакой мелодии. Просто свист. Чем заунывней, тем лучше.
Леха машинально накрутил цепочку на кулак.
‒ А как я…
‒ Почувствуешь! ‒ зловеще пообещал Сиваков и скрылся за дверью туалета. ‒ Он, сука, с подходцами. Все, дай мне…
Леха услышал, как стукнуло сиденье.
‒ Я тебе что хочу… ‒ покряхтев, сказал Сивый из-за двери. ‒ Я от Алки реально «крякнул» года два назад. Про большую и чистую любовь представление имеешь? Вот, это была реально она, сплошной розовый туман. Цветы, мороженое… Алка тоже на меня запала. Кайф, да? Как в кино. Она мне ‒ Санюшка. Я ей ‒ Аллушка. Погоди… Не слышишь его?
Леха покрутил головой.
‒ Нет.
‒ Как только…
‒ Я понял.
‒ Какой ты… понятливый, Филя, ‒ сказал Сиваков. ‒ Только момент не пробзди. Дай мне пять минут. Что-то ни фига…
Он умолк. Леха зачем-то шагнул от двери вглубь коридора. Заглянул в комнату, тоже с занавешенным окном, сумрачную, с кроватью в углу. В серых подушках комкалось синее одеяло, свисали с потолка цепочки и липкие ленты от мух, лежал опрокинутый стул, коробки и пакеты были разбросаны по полу. Свинтус Сиваков, похоже, приличный.
Фу-у-у.
Словно ветер подул из невидимой щели. Леха ощутил его щекой, шеей и захолодел. Тиская ключ в ладони, он отступил. Шепот, похожий на глухое, недовольное ворчание, последовал за ним. Казалось, человек, распаляясь, выговаривает пришельцу за то, что он сует свой нос куда не следует. Впрочем, Леху шепот миновал и затих на кухне. Леха прижался к стене. Сердце толкалось в горло.
Под светом кухонной лампочки изогнулась у стола слабая, мерцающая тень, огрызок тени, ничего общего ни с человеческой фигурой, ни с оптической иллюзией. Шептун, подумалось Лехе. Шептун!
Ворчание, урчание вздулось снова, прошелестело волной, угасло, и когда Леха решил, что все закончилось, острая боль пронзила его предплечье. Опустив взгляд, он обнаружил, что чуть выше запястья набухает каплями крови неглубокий порез.
‒ Сивый, ‒ просипел Леха, прижав к ладонь к ране.
‒ Что? ‒ отозвался Сиваков.
‒ Твой шептун меня, кажется, порезал.
‒ Свисти, дурак! ‒ ударил по ушам крик.
В панике Леха оцарапал подбородок. То ли губы не так подстроились под ключ, то ли с дыханием случилась заминка, но первые две попытки он отдул впустую. Даже намека на свист не получилось.
Внутри все ходило ходуном.
‒ Свисти! ‒ еще раз проорал Сиваков из туалета.
Заклокотала вода. Шелест продернулся по обоям. Тень прыгнула туда и сюда. Злой шепот, снова двинулся к Лехе.
Леха прижал ключ.
‒ Фи… Фиииии…
Дверь туалета распахнулась. Почему-то мокрый Сиваков выхватил ключ из Лехиных пальцев и надул щеки.
‒ Фьюи-юи!
Шепот пропал.
‒ Ты думаешь, в сказку попал? ‒ прихватил Леху за плечо Сиваков. Глаза у него были бешеные. С волос капало. ‒ Это совсем другое!
Он тряхнул гостя, словно желая, чтобы тот очнулся.
‒ Зачем же… зачем ты меня позвал? ‒ спросил Леха, все еще пережимая порез.
‒ Зачем…
Сиваков выдавил кривую улыбку, отпустил плечо школьного приятеля и направился на кухню.
‒ Ты идешь? ‒ обернулся он.
‒ Иду.
‒ Минут пять или десять эта скотина не появится.
На кухне Сиваков, склонившись над раковиной, с минуту мыл судок. Леха, сев за стол, разглядывал порез. Был он сантиметров семь в длину. Кровь выступать уже перестала. Края раны схватились.
‒ Чем это он меня? ‒ спросил Леха.
Сиваков повернул голову.
‒ Думаешь, я знаю?
‒ Что-нибудь обработать есть?
‒ Перекись устроит?
‒ Да.
Сиваков встряхнул отмытый судок, поставил его сохнуть на тумбу у раковины и вышел в коридор.
‒ Так вот, ‒ зазвучал его голос из глубины квартиры, ‒ Алка на эзотерике совсем двинутая оказалась. Больше, чем на мне. Я-то ни фига не втыкал сначала. Вроде все безобидно выглядело. Книжки там, стримы, чатики, сайты обо всем таком, ну, знаешь, аура, гороскопы, Судный день, круги на полях…
Леха замер, когда голос Сивакова оборвался. Но тут стукнул ящик, что-то рассыпалось, покатилось, Сивый чертыхнулся, и Леха обнаружил, что до бесчувствия сжал челюсти и можно, можно уже их разжать.
‒ Ну, значит, ‒ продолжил Сиваков, шелестя пакетом, ‒ так-то забавно было. Она меня на всякие ночные посиделки стала водить. Это круто, Саня! Ну, типа, она так мне говорила. Мир не такой, какой мы с тобой представляем, органы чувств нам врут, он наполнен невидимой энергией и существами иного, нематериального плана. В общем, на картах мы с ней гадали, с блюдцем сидели, всякую галиматью на латыни читали, духовные практики осваивали. Я-то ни фига не впечатлялся…
Сиваков появился на кухне и сразу передал Лехе небольшой флакончик.
‒ Подобрался у нас небольшой коллективчик, ‒ сказал он, усаживаясь напротив и выложив бинт и упаковку ваты. ‒ Я с Алкой, Рыба, ну, прозвище, понятно, парень меня постарше, лысый, худой, потом Натаха, крупная такая девчонка, крашеная, лет двадцати, волосы черные, ногти черные, загадочная, в общем…
Он вдруг вытянул шею, вглядываясь в коридор поверх Лехиного плеча, и поднес ключ к губам. Леха, только-только проливший рану из флакончика, испуганно развернулся.
‒ Опять он?
‒ Да вроде нет.
Сиваков опустил ключ.
‒ А если я сейчас уйду? ‒ спросил Леха.
‒ Ссышь? ‒ спросил Сиваков.
‒ Ну, ссу. Какая-то хрень…
‒ Он тебя не тронет.
‒ Да? ‒ Леха сунул руку под нос школьному приятелю. ‒ Это называется «не тронет»? А если «тронет»?
Сиваков стиснул и повертел его предплечье.
‒ Уже зажило, ‒ сказал он с ухмылкой. ‒ Можно сказать, шептун тебя случайно задел. А «трогает» он так.
Сиваков протянул через стол обе свои руки. Только тогда Леха понял, что то, что он принял за сложную, узорчатую татуировку, вовсе не является таковой.
‒ Это как же? ‒ выдохнул он.
‒ Так.
Все руки Сивакова от пальцев и до рукава футболки были покрыты вязью порезов. Порезы были разные, длинные и короткие, прямые и кривые, о каких-то уже напоминала лишь тонкая белесая линия, другие тянулись розовыми заживающими рубцами, третьи темнели сухой коркой, коростой. Живого места на руках не было.
Леха сглотнул.
‒ Это все он? ‒ спросил он.
‒ Ты думаешь, я сам себя так художественно расписываю? ‒ Сиваков встал и задрал футболку. ‒ Вот еще, смотри!
По животу и груди Сивого расползалась все та же сетка порезов. Словно карта дорог с высоты птичьего полета, она ветвилась, ныряла к ребрам и в подмышки, старые, глубокие шрамы были будто участки магистральной трассы, тонкие усы недавно сросшихся порезов казались забытыми, покинутыми проселками.
‒ И еще.
Сиваков повернулся спиной. Лехе вдруг показалось, что он разобрал в сплетении линий диковатый узор, но Сиваков двинул лопаткой, и ощущение пропало.
‒ Так что ни хрена он тебя не тронул.
Опустив футболку, школьный приятель сел обратно.
‒ А как же… ‒ прошептал Леха.
‒ Привык, ‒ сказал Сиваков. ‒ Тем более, что скоро… Чаю будешь?
‒ Я бы уже пошел, ‒ сказал Леха.
Сиваков наклонился.
‒ Оставишь меня одного? ‒ заглянул он в глаза Лехе.
Леха моргнул. Сиваков поднялся, отошел к плите и, пощелкав пьезозажигалкой, поджег конфорку. Чайник брякнулся сверху на лепестки огня.
Если бежать, подумал Леха, то сейчас. Что он мне сделает? Ничего. Сам же заманил, пельмени ему, пельмени… Только вот почему-то высверкнуло в мозгу: квартирная дверь, Лехе до нее ‒ сантиметров двадцать, он тянет пальцы, но горло от невидимого ножа внезапно раскрывается горячим, алым цветком.
Леха вздрогнул и остался на месте.
‒ Тварь точно меня не тронет? ‒ спросил он.
‒ Не должна, ‒ сказал Сиваков, выставив на стол две кружки. ‒ Я тебе сейчас дорасскажу, сам поймешь.
‒ А надо?
‒ Рассказывать? ‒ Сиваков хмыкнул. ‒ А если я тебя за этим и позвал? Чтобы кто-то об этом помнил.
‒ Серьезно? А эти твои? Ну, Рыба, Натаха, Алка…
‒ Пятым был Карагус, типа, Волшебник. Строил из себя великого знатока непознанного.
‒ Да, где они? ‒ спросил Леха.
Сиваков отвернул голову, глядя на чайник. Лицо его сделалось жестким, напряженным. Чайник, казалось, приковывал все его внимание.
‒ Что, ‒ сказал Леха, ‒ все сдриснули, да? Оставили тебя один на один с шептуном? Прекрасные люди!
У Сивакова дернулась щека.
‒ Умерли они, ‒ сказал он.
‒ Что?
‒ Гаденыш убил всех. Карагуса убил первым. Алку ‒ второй. Рыбу ‒ третьим. Потом ‒ Натаху. Так что я ‒ последний.
Сиваков наконец посмотрел на Леху. Но лучше бы, наверное, не смотрел. Не взгляд, а яма, тьма, бездна.
Леха сжался, склонился, уткнулся лбом в поставленные на стол кулаки и глухо поинтересовался:
‒ Что теперь?
‒ Чай, ‒ сказал Сиваков.
‒ Чай?
‒ Времени-то у меня ‒ всего ничего, ‒ усмехнулся приятель. ‒ Так что ‒ чай. И спасибо большое за пельмени.
История оказалась банальна. Ритуал. Они и раньше пробовали разные ритуалы, которые где-то раскапывал Карагус. Никаких черных куриц, жаб, мышей, козлят и иных животных в жертву, конечно, не приносилось. Но кровь из пальца кололи часто, чуть ли не каждый второй раз. Кровь ‒ жидкость священная, говорил Карагус, отпирает врата миров.
Сам он был, кажется, научным сотрудником музея этнографии. Невысокий, полный, лысеющий мужчина сорока с лишним лет. Очень обаятельный, активный, страстный и умеющий увлекать своей страстью. Ходил по своей квартире, где они обычно собирались, в мантии. Сюр полный! При общении с ним создавалось ощущение, что в нем много от капризного ребенка, у которого любой запрет вызывает лишь исступленное желание этот запрет преодолеть, отменить и попрыгать на нем, как на поверженном враге.
Карагус считал, что материя ‒ это клетка для людей и наказание для человечества, потому что материя ‒ это отходы Вселенной, весь остальной космос гораздо обширней, тоньше, богаче, он не цепляется за «тяжелые», структурированные объекты, он текуч, хаотичен, это ‒ океан энергии, а мы ‒ камешек на его дне.
‒ Конечно, нам запрещено! ‒ говорил он с саркастической улыбкой. ‒ Мы провинились. Я, Рыба, ты, Алла… Знать бы только, в чем. Но нет, не говорят!
Он разводил руками.
Впрочем, человека, пытливого умом, нельзя остановить запретом! С древних времен осознанно и неосознанно мы ищем способы выскользнуть из тюрьмы, в которой волей случая или чужой волей очутились. Жрецы, шаманы, волхвы, алхимики, брахманы и обычные люди раз за разом пытались взломать поставленные им границы грубой реальности. Ведь мы, пусть и заточенные в материальные тела, на самом деле, существа энергетические, возможно, даже многомерные. Мы сильны, пусть и сами не до конца осознаем свои силы. У нас больше общего с туманностями и звездным ветром, чем с какой-нибудь сосной или тривиальной горстью грязной земли.
Люди стремились к свободе, и у них получалось!
В разных местах, с помощью разных техник, но они добивались того, чтобы мир тонкий, энергетический распахивался перед ними. Ха-ха, клетка оказалась несовершенна и зияла множеством прорех. И теперь мы знаем, что иные, гораздо более высокоразвитые существа стоят, грубо говоря, на линии, отделяющей материальный мир от остального, дивного пространства, и ждут, когда человечество в едином порыве шагнет из узилища к ним в объятья! Для чего? Чтобы, конечно, принять в свою семью.
Но это испытание только для тех, кто готов.
‒ Мы готовы? ‒ спросил в тот раз Карагус.
То есть, он всегда так спрашивал, но в тот раз получилось исключительно зловеще. Все ответили, что готовы. Рыба чесался. Натаха поправляла воротник платья, словно хотела выглядеть поизящней в энергетическом свете. Алка облизывала губы. Ее возбуждала вся эта неведомая муть. Сам Сиваков не помнил, что делал. Ему хотелось в туалет.
Встать надо было так, чтобы образовалось живое кольцо. Пять человек ‒ идеальное число. И для круга, и для пятилучевой звезды. Карагус объяснял, расставляя участников на точки и вручая им по тонкой стеариновой свече, что у них ‒ почти идеальная энергетическая балансировка. Замечательная группа! Электричество ‒ долой. Формально, конечно, следует вычертить так называемую пентаграмму, но к чему портить пол условностями? Все линии у нас ‒ где? В голове и в сердце!
‒ Ритуал новый! ‒ объявил Карагус.
‒ Новый? ‒ спросил Сиваков.
‒ Конечно, старый, ‒ рассмеялся Карагус, ‒ приятель откуда-то выкопал. Может, компиляцию сделал, с него станется. Но для нас ‒ новый. В этом смысле.
‒ Да, да, да! ‒ сказала Алка. ‒ Давайте начинать!
‒ Готовим пальцы!
Приготовили. Иголку мочили в водке и кололи по очереди. Карагус выдавливал капли в жестяной, под старину, бокал. Рыба высказался, что он уже чуть ли не почетный донор тонкого плана. У Сивакова вертелась на языке шутка о том, что хорошо, что с мужской половины не собирают нечто иное, но он промолчал. Хотя было сложно. Такая шутка!
Расставились снова. В темноте комнаты только глаза посверкивали. За окном ‒ ночь. Карагус поставил бокал в центр импровизированного, живого круга, зажег свечи. Держать свечи надо было перед собой, как-то у подбородка, чтобы дыхание колебало, но не тушило фитиль.
С минуту стояли, не двигаясь, очищая голову, отгоняя материальные, приземленные мысли и «сбрасывая тяжесть тела».
‒ Читаю по памяти, ‒ предупредил Карагус. ‒ Учил два дня. Но может и не сработать.
‒ Не помню, чтоб срабатывало, ‒ отозвался Рыба.
‒ Вова, все равно все наши усилия не проходят даром, ‒ сказал Карагус. ‒ Это я тебе как энергетическое существо говорю. Все наши вибрации так или иначе учитываются Высшими Силами.
‒ Точно?
‒ В наших этнографических кругах говорят: «Зуб даю!».
Все рассмеялись.
‒ Все, тишина! ‒ скомандовал Карагус.
Алка подобралась. В глазах ее плясал огонек свечи. Сиваков думал: побыстрее бы. Земное не отпускало.
‒ Дышим медленно.
‒ Чувствуем друг друга.
‒ Замедляем сердечный ритм.
Пламя свечей замерцало в такт. Сиваков поймал удивительное состояние, когда Алка слева, Рыба справа, Натаха и Карагус напротив неожиданно перестали восприниматься отдельными людьми, а составили с ним одно целое. Он был не просто Сиваков, а какое-то иное, лишь на пятую часть знакомое существо.
‒ Читаю, ‒ сказал Карагус.
Он заговорил медленно и напевно.
Сиваков не понял, что это был за язык. Точно не немецкий и не английский. Не французский и не латынь, которую Карагус часто использовал. Длинные, растянутые слоги вдруг сменялись короткими прищелкиваниями, потом рождался горловой звук, словно сигнализирующий отсечку фразы, и речитатив продолжался, то набирая силу, то нисходя до шепота, словно у Карагуса не хватало дыхания.
Несколько раз Карагус притопнул, и Сивакову почудилось, будто пол и стены квартиры слегка колыхнулись. Пламя свечей вытянулось, встало вертикально. Карагус пропел последние слова и резко выдохнул. Завершающим было то ли «Ти!», то ли «Ати!». Кровь в бокале, поставленном в ногах, брызнула светом, шорохи и бормотание рассыпались, закружили по комнате. Но длилось это едва секунду.
Потом свечи разом погасли.
‒ Все? ‒ в темноте спросил Рыба.
Карагус ответил не сразу. Они стояли во тьме, не шевелясь. Обозначилась чуть более светлая, чем комнатный мрак, ночь за окном.
‒ Кажется, все, ‒ сказал Карагус. ‒ Не сработало. Но мы стали ближе, а эфирный мир стал ближе к нам.
Алка нашла ладонь Сивакова, сжала пальцы.
‒ А вы шепот слышали? ‒ спросила Натаха.
‒ Шепот? ‒ спросил Карагус.
‒ Бормотание, ‒ сказал Рыба. ‒ Я точно слышал.
‒ Возможно, какое-то высокоорганизованное существо пыталось пообщаться с нами по открывшемуся каналу.
Карагус прошел в темноте к выключателю. Вспыхнула люстра. Сиваков зажмурился от яркого света, но успел увидеть зыбкую тень, прыгнувшую куда-то за спину. Он обернулся, но ничего подозрительного больше не заметил.
‒ Расходимся? ‒ спросил Рыба.
‒ Да, ‒ сказал Карагус. ‒ До следующей недели.
Он опустился в кресло. Все стали собираться, образовав небольшое столпотворение в прихожей. Алка загадочно кусала губы и словно к чему-то прислушивалась. Рыба, вздергивая руки, одевал куртку. Натаха смотрелась в зеркало.
‒ Не провожаю! ‒ крикнул из комнаты Карагус. ‒ Что-то в боку колет.
Кипяток плеснул в кружку.
‒ «Липтон» ‒ все, что есть.
‒ И пусть.
Сиваков подал чайный пакетик. Леха размотал веревочку.
‒ А что было дальше? ‒ спросил он.
Его рука не дошла до места назначения, и пакетик серым несчастным комочком повис над столешницей. Будто облачко над гладью снежной равнины.
‒ Дальше…
Сиваков усмехнулся, повертел чайник, словно раздумывая, не швырнуть ли его в стену, и поставил обратно на плиту.
‒ Дальше, Филя, все просто, ‒ сказал он, опустившись на стул, ‒ ритуал удался. Ни один наш ритуал не удавался, как этот.
Он склонился над своей кружкой, и указательный палец его заскользил по фаянсовой кромке ‒ один круг, второй, третий. Леха почему-то испугался, что приятель вот-вот опустит палец в кипяток.
‒ Саня…
‒ Никакого шепота я не слышал, ‒ в задумчивости произнес Сиваков. ‒ Но через два дня позвонила Натаха и сообщила…
Он умолк и зажмурился, одновременно вскинувшись и оскалившись, как человек, испытывающий резкую, острую боль.
‒ К-ха!
На глазах у Лехи майка на груди у Сивакова обзавелась новым разрезом, в котором забелел участок кожи. Через мгновение и кожа разошлась, треснула алым поперек старых шрамов, несколько капель крови, выступив, тут же набухли и внезапно пропали, словно их кто-то слизнул. Леха подался назад и грохнулся со стула.
‒ Сви… Свисти! ‒ крикнул он.
‒ Не поможет уже, ‒ выдавил Сиваков. Он скособочился, задышал тяжело. ‒ Свист не всегда работает. Давай, Филин, вставай, пол грязный.
‒ Я, наверное… ‒ Леха вытянулся у дверного косяка, таращась на разрез. ‒ Сивый, надо в полицию…
Он не знал, что еще сказать. Слова потерялись. Волосы шевелились на голове. А еще хотелось поджать пальцы на ногах. Они мерзли.
‒ Врачей тоже…
Сиваков фыркнул и сморщился от боли.
‒ Да-да, еще пожарных и службу газа. В общем, ‒ сказал он, прижимая ладонь к груди, к ране, ‒ позвонила Натаха и сказала, что Карагус выбросился из окна. Квартира была закрыта изнутри. Так что ‒ типичное самоубийство.
‒ Самоубийство?
‒ Ну да. Только за час до смерти Карагус звонил Натахе и спрашивал, действительно ли она слышала шепот. Сказал, что у него по квартире кто-то невидимый ходит и вроде как что-то ему предъявляет. И режет ножом.
‒ Шептун!
Сиваков хмыкнул.
‒ Ты догадлив, Филя. Нет, блин, высшее существо! Но на порезы на Карагусе после его смерти никто не обратил внимания, а может и обратили, только не смогли объяснить и предпочли не афишировать. Да и заживают они, видишь, быстро, могли подумать, что старые. Сучонок, конечно, любит по-хитрому расстараться…
‒ А остальные? ‒ спросил Леха.
Сиваков посмотрел на него, поместившегося между дверью и холодильником.
‒ Ты думаешь, вожмешься в стенку ‒ он и не достанет? ‒ спросил он.
‒ Я просто… ‒ сказал Леха. ‒ Чтобы случайно… ну, с траектории…
Сиваков покивал.
‒ Разумно. По-скотски, но разумно.
‒ А мне что, броситься на шептуна твоего? ‒ воскликнул Леха. Страх прижал голос, и тот сделался тонким и писклявым. Противным. ‒ Я нанимался что ли? Я, думаешь, так и горю желанием, чтобы меня тоже!
Он приподнялся на носках и чуть наклонился вперед.
‒ Я, между прочим, пельмени тебе! Как только услышал! Понял? Я знал, что у тебя тут какая-то дичь вовсю?
Сиваков спрятал лицо в ладонях.
‒ Прости, Филя, ‒ глухо произнес он. ‒ Прости, Алексей. Я, знаешь… Страшно мне. Чувствую, завтра ‒ все.
Через десять дней после смерти Карагуса погибла Алка.
Три или четыре дня до этого она была сама не своя, вздрагивала от малейшего шороха, подолгу высматривала кого-то в зеркале, засыпала только у Сивакова в объятьях. «Охраняй меня, ‒ шептала она ему. ‒ Ты охраняешь?».
«Спи», ‒ говорил ей Сиваков.
Посреди ночи Алка вскакивала, вертелась, хваталась за бок или за ногу. «Это ты? ‒ кричала она. ‒ Зачем ты это делаешь?». Сиваков успокаивал, как мог. Он ничего не замечал. А ухваченную краем глаза тень, плывущую по квартире, списал на банальную усталость. Мало ли что примерещится, когда спишь на ходу!
Очевидцы рассказывали, что Алка буквально прыгнула под колеса только-только набравшего ход автобуса. Но Сиваков был уверен ‒ это шептун толкнул ее. Подкараулил, порезал, и Алка потеряла голову…
Рыбу же нашли в подвале. Он никому не звонил, он сразу спрятался, схоронился в отнорке у основания лифтовой шахты. Едой и водой запасся чуть ли не на две недели. Когда только успел? Возможно, думал, что шептун его не найдет. Смешно, да? Обнаружил его лифтовый механик, спустившийся к стволу проверять приямок, в который опускается лифт. Сначала механик решил, что человек просто спит на матрасике, подобрав ноги к животу. Но потом, когда тот не отреагировал ни на окрик, ни на пинок по ступне, механик понял, что дело худо. Вызвал полицию, вызвал «скорую».
Констатировали ‒ сердце. Инфаркт.
‒ Сердце? ‒ спросил Леха.
Сиваков саркастически улыбнулся, словно Леха проявил удивительное простодушие.
‒ Ну, конечно, Филя, ‒ сказал он, ‒ это же бич нашего времени, сердечно-сосудистые-то! Только я думаю, что шептун просто заколол его во сне. Долго ли ему с его сноровкой? Натаха, кстати, так же думала.
Натаха среди них оказалась самая умная.
Сам Сиваков в те дни ничего совершенно не соображал. Смерть Алки погрузила его в сумрачное, какое-то полудремотное состояние, то ли жил, то ли нет, ходил, куда ноги несли, ел, что было.
Натаха первой обнаружила, что в закрытых пространствах шептун проявляет себя слабее, а на воздухе, где до жертвы есть хотя бы десяток метров по прямой для разгона, он может набрать жуткую силу. Окна лучше занавесить, даже кусок темного ситца почему-то служит для него тормозящим препятствием. Свист шептуна отпугивает, но потом он к нему привыкает. Или с его стороны это какая-то игра. Ни свет, ни тьма на шептуна не влияют. Шепот его, сколько не записывай, не разобрать.
И да, они все, Карагус, она, Алка, Рыба, Сиваков, кровью связаны для шептуна. Их кровь, которую они собирали в бокал, видимо, держит его здесь, в нашем мире. Неясно, что это за тварь, но к тем существам, о выходе к которым мечтал Карагус, она не имеет никакого отношения.
Натаха выпалила это Сивакову, когда ввалилась в его квартиру. Шептун обихаживал ее уже с неделю, и все ее руки, шею и лицо покрывала сетка порезов. Выглядела она страшновато. Но сдаваться не собиралась.
‒ Что я выяснила? ‒ говорила она, прикнопливая к Сиваковскому окну на кухне взятое из спальни покрывало. ‒ Эта тварь не отвяжется. Насколько я поняла, мы как бы сами себя предложили. Никаких данных по ней нигде в интернете нет. Вообще. Скорее всего, с ней до нас никто не встречался.
‒ И что? ‒ уныло спросил Сиваков.
‒ Очнись! ‒ потребовала Натаха. ‒ Надо сражаться!
‒ Зачем? Алки нет.
‒ Но ты-то есть!
‒ Я-то…
Сиваков сгорбился. Натаха соскочила с подоконника и выросла напротив.
‒ Слушай! ‒ Она уперлась кулаками в стол. Вид у нее был решительный, через весь лоб шла косая полоса свежего пореза. ‒ Она меня достала, эта тварь! Все крутится, вертится рядом. И бьет исподтишка. Но я не собираюсь просто так ‒ лапки кверху. Я ее тоже достану, если смогу. Она еще меня не знает!
Она вдруг вскрикнула и упала на колени. Сиваков был будто в тумане, отрешенно смотрел, как девушка корчится на полу.
‒ Это он? ‒ спросил он.
‒ А ты как думаешь? ‒ ощерилась Натаха, тиская живот и суча ногами. ‒ Сука, знает, когда ударить. Тебя это тоже ждет!
‒ Больно?
‒ Да!
Натаха подобралась, в несколько неуверенных, нескоординированных движений посадила себя на стул.
‒ Но я еще не сказала последнего слова, ‒ процедила она. ‒ У меня есть три дня.
У нее задрожала нижняя губа.
‒ Откуда ты знаешь? ‒ спросил Сиваков.
‒ Ну, может, меньше. С Карагусом Шептун уложился в два дня, с Аллой ‒ в десять, с Рыбой, наверное, в восемь. Если смотреть по крайнему сроку, у меня есть еще три дня. Не хочу думать, что их нет. Не возражаешь, если я переберусь к тебе на время? Вместе мы что-нибудь придумаем.
Сиваков пожал плечами.
‒ Я, в сущности…
‒ Тогда я схожу за вещами.
‒ Ты уверена?
‒ Нет. Но я должна. ‒ Поднимаясь, Натаха бросила ему ключ на цепочке. ‒ Услышишь шептуна, свисти. Немного, но помогает.
‒ Больше я ее не видел, ‒ сказал Сиваков.
На руке его появился порез, но он даже не поморщился, стер кровь прежде, чем она выступила.
‒ Значит, сегодня-завтра? ‒ спросил Леха.
Сиваков усмехнулся.
‒ Думаю, сегодня. Ночь длинная. ‒ Лицо его сделалось печальным. ‒ Странно, жил-жил… Как-то глупо жил…
Он опустил голову, изучая чай в кружке. Леха проглотил ком в горле.
‒ Я могу…
Сиваков посмотрел на него.
‒ Нет, Филя, ты давай иди. Я очень благодарен тебе, надо было выговориться, но тебе и правда пора уходить. Если я умру, а ты тут… Неприятности от полиции будут точно. Еще в моем убийстве обвинят.
‒ Я могу свистеть!
Сиваков улыбнулся.
‒ Не всегда помогает.И вообще, не боишься, что шептун к тебе прицепится?
‒ Боюсь.
‒ Ну и…
Школьный приятель недоговорил. Волна воздуха качнула дверь, шепот зашелестел отовсюду, словно рассерженные, злые люди потекли к столу с разных сторон. Леха вжался в стену и перестал дышать. Сиваков задергался, левая щека у него раскрылась новым, вертикальным ртом, ряд порезов возник на плечах, от футболки полетели лоскуты. Кружка упала набок, заливая столешницу светло-коричневым напитком.
‒ Уходи! ‒ крикнул Сиваков.
Мгновение Леха едва не ринулся ему на помощь, даже сделал шаг, но потом сообразил, что не имеет понятия, как остановить шептуна. Разве что собой Сивого накрыть. Так оба и получат по полной. Оба. Точно, точно получат. И он, Леха, тоже. А что еще?
‒ Саня…
‒ Беги, дурак! ‒ прорычал Сиваков.
Он махнул рукой. Взблеснуло серебро. Цепочка с ключом, вычертив дугу, стукнулась Лехе в грудь.
‒ На память!
‒ Но как же… ‒ прошептал Леха.
Он, наверное, ни за что не решился бы свалить сам. Но шепот внезапно вздулся, возрос, потянулся к нему, и Леху вынесло в прихожую, швырнуло на лестничную площадку и ссыпало по ступенькам вон. Казалось, кто-то пинками гонит его из дома. У-лю-лю! А-та-та! Только метрах в пятнадцати от подъезда, среди деревьев во дворе, Леха пришел в себя. Его заколотило, повело, как пьяного. Он засмеялся. Тонкий ствол уткнулся в плечо и принялся тереться о него, как дружелюбное животное. Ах, нет, это его просто трясет. Леха развернулся и нашел глазами окно Сиваковской квартиры. Свет там мерцал, словно тужился разгореться ярче и все же не имел для этого сил. Потом свет погас.
‒ Сивый.
Сердце сжалось.
На какое-то время Леха, кажется, выпал из реальности. Окунулся в беспамятство ‒ хлоп! ‒ и обнаружил себя бредущим по ночной улице. Тьма была жуткая, густая. Лишь в далеком далеке сквозь ветви деревьев пробивался электрический свет. Вокруг не было ни души. Слева и справа высились дома. Они не были видимы, но Леха ощущал их молчаливое, тяжеловесное присутствие. Не горело ни одно окно, ни одна звезда не моргала с неба. Подошвы ботинок шуршали по тротуарному асфальту, но звук доносился с задержкой. Пальцы тискали ключ.
Ветер толкнул Леху в спину. В стороне, едва различимые, закружили листья. Шорох поднялся от земли.
Леха вскрикнул и побежал.
‒ Нет!
Шорох потянулся следом. Новые листья подхватывались и вовлекались в шелестящий хоровод. Скоро из них составилась странная, изломанная фигура, скользящая чуть позади. Высокая, выше двух метров. Едва ли человеческая. Но, может, то был обман зрения, темнота и дерево, темнота и арка, темнота и растяжка с висящими дорожными указателями. Что там увидишь в ночи, в повороте шеи и взгляде искоса?
Нет, это всего лишь страх. Листья и страх. И ветер.
Ш-ш-ш.
Тихое бормотание раздалось у Лехи за спиной, и тогда он, на бегу, подскочив и задыхаясь от ужаса, обмирая и умирая, прижал к губам бородку ключа с отверстием.
‒ Фью-иии!
Автор: Левий
Источник: https://litclubbs.ru/articles/42924-sheptun.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: