Иногда – очень-очень редко – я мысленно возвращаюсь в седьмой класс, в двести четвёртый кабинет, в котором всегда пахло чёрным чаем и бергамотом. Мне было где-то двенадцать лет: я еще не носил очков, и лицо вместо них украшали пухлые, розовые щёки. Вообще всё тогда было более розовым и пухлым, чем сейчас. После воспоминаний всегда становится сладостно грустно на душе, но я умудряюсь каждый раз забыть причины этой приятной печали. Пока я нахожусь в этом состоянии (назову его «Метель августа»), стоит его законспектировать.
Тогда была Зима. Именно Зима – с большой буквы. Знаете ли вы, что такое Зима на Урале? Это снег до пупка и ветер, который, играясь, кидает тебя в сугроб вместе со сменкой и рюкзаком, а ты топаешь в школу, ибо злосчастный термометр показывает ровнёхонько тридцать четыре по Цельсию. Идёшь, морщишь лицо от ледяных пощёчин, а над тобой, укутанным в пять шарфов и три кофты, горят жёлтые уличные фонари. И в этом свете вертится снег, но ты, топающий в школу, даже не думаешь о том, что это похоже на бал. Ты думаешь только о том, что на метеостанции работает какой-нибудь друг директрисы, который любит издеваться над детьми.
Сзади – никого, спереди – тоже. Свет, снег и ты, идущий грызть гранит науки. А бабушка ещё говорила: нет приказа – значит, двигай в школу. Дед цыркал на жену, говорил, что «тудой ж собаки не ходють», но ей не перечил, накручивая на тебя очередной шарф. До Нового года оставалось еще сколько-то там недель, но я уже злился на Деда Мороза, свято решив, что он вознамерился сэкономить на детях, сократив их количество буранами. На проезжей части нет даже снегоуборочной техники, а в водосточных трубах вопили степные ветры.
Да, кругом была чистая, сверкающая красота, а у меня в голове вместо восторженных ахов и охов – лишь четыре слова: «Английский, физика, химия, алгебра». Бал продолжался, фонари сверкали цветом субботних свечей, а я просто брёл в двести четвёртый кабинет, где всегда пахло «Эрл Греем». В этом классе обитал Василий Викторович. Он преподавал нам английский, и пахло от него тоже по-английски: помню, что он специально выписывал откуда-то парфюм с ароматом чая и бергамота.
Василь Викторыч – это учитель редкой породы: его любили дети за доброту и то, как мало он задавал на дом и давал делать на уроках. Однако английский мы учили как с удовольствием, так и с пользой.
В школе горели энергосберегающие холодные лампы. Угрюмая вахтерша кинула в меня кусок линолеума с нацарапанными на нем ручкой двумя тройками и непрозрачно намекнула на последствия прохода в альма-матер без сменной обуви.
– Вы думаете, я хочу сидеть четыре урока вот в этом? – я потопал ногами, сбив снег со смешных сапог, которые были мне на несколько размеров больше и за которые бабушка звала меня Чарли Чаплином.
– Малоль шо ты хочешь там! Иди!
Свет, похожий на больничный, морозил сильнее, чем обстановка на улице. Воняло хлоркой с лимонной отдушкой. На втором этаже света вовсе не было. Василий Викторович восседал – да, именно восседал, не сидел – за учительским столом. Кроме него в кабинете не было никого, только три девочки, которых, как и меня, решили вытолкать на занятия, забыв про главное правило, которое, к слову, красовалось на воротах школы и раздражало меня каждое утро. Звучало оно так: «Окончательное решение, вести ли ребенка в школу, принимают родители или законные представители». Смотрел он на нас смешливо-сочувствующе.
– Ну, чего ты учебник-то достаёшь? – спросил меня, на что получил понятный недоумевающий взгляд.
Василий Викторович усмехнулся и протянул листочек с печатным текстом. Я уместился со своими товарищами по несчастью за одной партой, чтобы изучить этот лист. Это была прекрасная и простая песня о том, что конкретно в тот день ничего не происходило: мы не отмечали Новый год, не любовались цветущими цветами, не дарили друг другу конфет. Ровным счетом ничего не происходило двадцать третьего декабря, кроме того, что исполнитель кому-то звонил и признавался в любви. Нам, маленьким дуракам, было смешно, но мы спели.
Спели довольно складно, пусть и разными голосами: дети тянули альтами, учитель – баритоном. Когда мы одновременно выпалили: «Энд ай мин ит фром дэ баттом оф май харт!», я взглянул в окно. Холод витиевато расписался на стёклах. Снег повалил еще сильнее, уже не отдельными снежинками, а хлопьями – сейчас я понимаю, что это было похоже на пышные платья. Что-то необыкновенно радостное загорелось во мне. Вдруг к нам зашла директриса, тётушка с странной, двухцветной чёлкой. Она заявила, что нам можно идти домой, так как министерство образования (вот так сюрприз!) все же решило отменить занятия через два часа после их начала.
Температура упала еще ниже. Идти было трудно: ветер толкал меня так, что я шел не прямо, а наклонившись. Пока я боролся с зимой, я бурчал под нос:
– Ай джаст коллт ту сей «ай лав ю»…
Потом – потом! – я понял, как это было красиво. Тогда я просто радовался отменённым занятиям.
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Иван Ворожейкин
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.