До дома ехать было всего ничего. Каких-нибудь полчаса. Пятнадцать минут на метро и пешком почти столько же. Но вместо этого поехал я не домой, а к бабушке в Бирюлёво, что в совокупности занимало больше часа езды на метро и на электричке. Зато по сравнению с казарменным положением дома, бабушкина квартира была оазисом демократии. Свободной страной, куда я иногда сбегал отдохнуть от мамашиной диктатуры. Тем не менее я как-то не помышлял о том, чтобы попросить у бабушки политического убежища и стать своего рода невозвращенцем. К тому же большой вопрос как бы на это бегство отреагировала мать и прежде всего сама бабушка. Но периодически наведываясь к ней в гости я пережидал там наиболее кризисные моменты в семье усиленного режима. Гонения и ущемление прав обуславливались влиянием лунных фаз на чисто женские обстоятельства, когда мать безо всякой на то причины вдруг сатанела и цеплялась ко мне по каждому пустяку. Так что время от времени короткий отпуск у бабушки был мне необходим.
Несколькими днями ранее я уже обратил внимание на нарастающее недовольство матери. А вчера утром едва завидев её отёчную ото сна злую физиономию довольно быстро смекнул, что пора линять. И пока я собирался на работу мамаша изрядно достала меня своими упрёками и замечаниями.
Все они были одного и того же порядка. То ей не нравилось выражение моего лица. Оно либо постное, либо тупое. То мои голые ноги. Слишком голенастые по её мнению. То, как я разговаривал. То, как чавкая ел или пил чай, звучно прихлёбывая из чашки. То, что накрошил на столе и не убрал. То, что после отбоя полночи бегал мимо их проходной комнаты в туалет (видимо подцепил-таки гонорею!), а утром надолго занял смежный санузел, где наверняка предавался монизму (мать считала мононизм страшным грехом, уделом кексуальных меньшинств и таких же рода маньяков). То, что подолгу торчу перед зеркалом, ну и наконец, то, что слушаю дурацкую музыку, вместо чтения полезных и умных книг. Одним своим видом я раздражал и бесил её.
Она то и дело сравнивала меня с булгаковским Шариковым, который живёт под крышей у нормальных интеллигентных людей, питается за их счёт, но при этом хамит и дерзит домочадцам в ответ на справедливые замечания, ну а кроме того, высказывает незрелые мысли. Я действительно высказал как-то соображение об отдохнувшей на мне природе. Ведь претензий к младшей сестре почему-то не предъявляли. Наоборот, мать и отчим считали её умненькой, ну а меня неудачником вот я и подыграл им.
Мать однозначно являлась главой семьи. Собственное мнение отличное от точки зрения матери в нашей авторитарной ячейке общества гасилось в зародыше. С ней было необходимо во всём соглашаться, всё заблаговременно согласовывать и ни в чём не перечить. Отчим права голоса не имел. Мать беспрестанно им помыкала и его (жертву такой же деспотичной мамаши) это вполне устраивало. Жилось ему с ней удобно. Сына во мне он не видел и отродясь мной не занимался. Для него я был всего лишь “прицеп”. Без необходимости отчим со мной даже не заговаривал. Когда-то давно, лет пятнадцать назад у меня имелся отец, совместная жизнь с которым у матери не заладилась. Отец был человеком твёрдым, по словам бабушки с характером и мать предпочла ему более покладистого тряпку и тюфяка. Класса до шестого-седьмого мы с отцом виделись, он приезжал к нам, а потом обзавёлся другой семьей, новыми сыновьями и я стал не нужен. Зато бабушка любила меня, своего внука. Причём внука она любила больше, чем внучку.
– У меня для тебя плохие новости. – сказала бабушка год назад, когда я был на втором курсе.
– Какие плохие новости? – не понял я.
– Тебе прислали повестку.
Повестка для юноши – событие знаковое и неизбежное. Почти как для девушки первые месячные. В указанный на ней день за полчаса до открытия я приехал по адресу, а во дворе военкомата собралась толпа молодых парней. Я как представил, что с такими отвратительными рожами служить придётся, то желание откосить превратилось в идею-фикс.
Вот что хотите со мной делайте, но армия – это не моё и мне в ней не место. Даже “добрые” фильмы про советскую армию в детстве вызывали у меня неприятие, а про более современное “перестроечное” кино со всеми “прелестями” дедовщины и говорить нечего. Ну не хочу я так жить. Не хочу и не умею. Ни два года, ни два часа. Там, поди служить со мной будут не меньшие упыри чем в училище, ну а те, которые из старшего призыва, так вообще палачи. Кто-то сначала надо мной издеваться будет, а потом над кем-то должен буду издеваться я, и это при лучшем раскладе. А мне неинтересно ни самому кого-нибудь унижать, ни чтобы меня унижали. Пусть садомазохисты туда идут, а я не такой. Мне в принципе не нужна власть на другими, но и над собой терпеть её я также не собираюсь. Достаточно натерпелся от матери. Хватит!
Оттого, что лишений и тягот на военной службе предстоит достаточно, то на медкомиссии к ним готовят заранее. Сначала раздевают до нижнего белья, а потом прогоняют в таком виде через толпу врачей. Как по конвейерной ленте движешься от одного кабинета к другому. В ожидании очереди переминаешься с ноги на ноги в коридоре среди таких же тощих, полуголых мальчишек. А мимо снуют врачи, медсёстры, суровые пожилые дядьки с погонами на плечах и с брезгливостью смотрят на покрытый гусиной кожей сброд в трусах и носках. На всё это призывное быдло. Принудительно раздетый человек – это бесправный, униженный человек. Вот и призывники в военкомате напоминают рабов на невольничьем рынке отличаясь от последних лишь цветом кожи и отсутствием цепей.
Меня порядком напрягала моя секс-отсталость. Негоже идти в армию девственником. Я бы причислил девственность к разряду личных обстоятельств, с которыми нельзя нести службу или за счёт военкомата предоставлял бы призывнику возможность её лишиться. Мужскую девственность нужно искоренять, с девственностью надо бороться. Как? Например, вручать призывнику бесплатный талон на посещение салона ин...м-услуг. Ну а поскольку установить наличие девственности у парня невозможно, то выдавал бы его всем подряд невзирая на лица. Чтоб уж наверняка и попутно тестировать на гетерокексуальность. Интересно, а я бы сам согласился пойти служить в обмен на такое заманчивое предложение или и дальше нёс на себе этот крест?
Эркцию военврачи не проверяли. Прощупали ледяными пальцами в перчатках скукоженную м.шонку и заглянули в а.ус с фонариком. Патологий не выявили. Все рефлексы присутствуют, конечности сохранены. Сердце здоровое. Я нормально слышал, видел, соображал. Только психиатр разорался из-за шрамов у меня на предплечье. Старый козёл! В кабинете с ним сидела молоденькая медсестра и он, брызжа слюной, орал на меня прямо в её присутствии. Лицо его приобрело какой-то синюшный оттенок. Казалось, он люто ненавидел всех юношей до единого, ну и эту медсестру заодно от того, что ему из-за его возраста ей засадить не удастся. Ну а я ко всему подложил большую свинью этими своими порезами. Медсестра не выдержала его воплей и демонстративно вышла из кабинета.
Врачу-терапевту я пожаловался на больной желудок. Предупредил, что с девяти лет наблюдаюсь в районной поликлинике и регулярно ложусь на обследования в больницу. Правда, я и сам знал, что гастрит освобождения не даёт. Даёт язва. А язвы не нажито. Её отсутствие впоследствии подтвердил усатый садист в кителе под белым халатом запихнувший мне в чрево толстый и скользкий зонд с лампочкой на конце. Он пихал мне его в горло как заправский сантехник, борющийся с засором, а я издавал в ответ трели.
Видя, что дела мои плохи подключилась бабушка, которая каким-то чудом смогла устроиться в военкомат на работу. Она планировала обзавестись там полезными связями и пристроить меня в хорошее место если не получится освободить. Притащила коньяк военкому с татарской фамилией и тот зачем-то попытался сосватать меня командиру некой элитной части. Однако, его попытка не увенчалась успехом. На этапе собеседования командир забраковал субтильного призывника:
– Такой даже бронежилет не поднимет! – с возмущением открестился от меня военный – Мышц нет. Сплошные кожа да кости. Зачем подсовываете мне этот суповой набор?
По всему выходило что в целом для армии я годен, но не в отборные подразделения, а в так называемые “адаптированные” войска для бедных слоёв населения. Срочная служба в принципе существует для неимущих, ибо богатые к ней непригодны по факту рождения. И если провести параллель со школой, то уровень моей физической подготовки на тот момент соответствовал бы коррекционной школе, тогда как школе для “одарённых” отвечал десант со спецназом.
“Почему нет “коррекционных” батальонов для интеллигентных городских юношей с “незначительными ограничениями”?” – размышлял я – “Для тщедушных очкастых задохликов, к которым не предъявлялось бы таких непомерных требований как к сельскому быдлу. Там мне, наверное, хорошо служилось. Тот же военком без проблем меня бы приткнул!”
В общем мне как-то пришлось смириться с тем, что осенью загребут. “Вот бы в медчасть лепилой или поближе к Москве устроиться.” – мечтал я.