«Больничные клоуны» похожи на ангелов, они не держат за руку и не сжимают в объятиях, но будут рядом, когда больно и страшно
В нынешнем «Добром декабре» мы помогаем больничным клоунам, то есть тем, кто приходит в клиники, в которых подолгу находятся дети с тяжёлыми заболеваниями. Наша помощь будет направлена тем, кто занимается больничной клоунадой профессионально.
Почему больничный клоун – профессия и что это за лекарство такое, мы спросили у директора АНО «Больничные клоуны» Татьяны Гончаровой и директора по развитию Ильи Смирнова.
– Кто же такой клоун в больнице и для чего вы туда приходите? Чем отличается больничный клоун от просто клоуна?
Татьяна Гончарова. Представьте себе остро травмирующее вас событие, которое сопровождается травматичной обстановкой. Например, вы сильно испуганы или у вас что-то очень сильно болит, а вы одномоментно оказались в стенах, откуда выход затруднён.
Больничные клоуны помогают гармонизировать нестыковки сознания – иную, совсем отличную от домашней среду клиники, болезнь и внутренний страх человека по отношению ко всему происходящему.
История больничных клоунов началась когда-то в Америке с Патча Адамса, который считается основателем этого движения. Но и до этого врачи-энтузиасты одевались в смешную одежду и немножко высмеивали больничный контекст, иронизируя над образом доктора, иронизируя над болезнью, родителем, который напуган не меньше тяжело больного ребёнка.
В России мы так же, как и больничные клоуны в других странах, приходим в клиники, в основном онкологические, где дети лежат очень долго, чтобы помочь им адаптироваться в холодной больничной среде.
Возможно, скептик спросит, а с чего мы вообще взяли, что кому-то помогаем. Да, ребёнок улыбнулся, но хорошо ли ему, не понятно. На эту тему уже существуют исследования, которые чисто научным языком говорят о повышении у ребёнка уровня кортизола – гормона, регулирующего уровень стресса, – после визита клоуна.
Любое лечение – это комплекс. Так вот я читала одну статью, где по теме больничной клоунады была дана очень интересная формулировка: «Дети, которые получали больничных клоунов…». Возможно, здесь есть неточности перевода, но согласитесь, что получать клоуна вместе с болезненной процедурой лучше, чем только лишь процедуру
– Как лекарство!
Т. Г. Абсолютно!
Дети, которые получают больничных клоунов… То есть им больничные клоуны выписаны. Мы учим наших клоунов, соответственно, по международным стандартам и протоколам, и нам очень важно подобное взаимопонимание с докторами.
Да, лечение ребёнка – это комплекс мероприятий, в том числе не относящихся к лекарственным и врачебным процедурам.
В России пионер подобного подхода – ФНКЦ им. Димы Рогачёва. Здесь включают в лечебный процесс всё, способное дать ребёнку ощущение, что тот не выдернут из жизни. Там есть школа, выпускные балы, новогодние ёлки, кинозал, церковь, там мы – клоуны, родители, которым можно присутствовать в реанимации… Это город, в котором все работают на лечение.
Основные принципы нашей больничной клоунады – профессиональная подготовка клоунов и стабильное количество выходов в клиники. В этом отличие от волонтёрства, которое не подразумевает стабильность в выходах и стабильность состава. Наши клоуны – это люди, которые всё время повышают свою экспертизу психолога, знания о медицинской стороне вопроса. Наряду с этим отрабатываются «простые» скиллы почти на уровне цирка – трюки, фокусы или глубокая импрессивная клоунада, требующая многолетнего оттачивания мастерства.
Илья Смирнов. Разница между больничным клоуном и просто клоуном, кажется, более или менее уже ясна, но мы часто сталкиваемся и с тем, что больничных клоунов называют аниматорами. Здесь кроется большая проблема в понимании того, чем эти ребята занимаются.
Больничная клоунада – не просто развлечение, но активности, направленные именно на то, чтобы исправить психологическое состояние. Аниматор приходит, чтобы и ребёнок был занят, и родители могли отвлечься, а больничный клоун работает и с ребёнком, и с родителями, и более того, – с медицинским персоналом. Налаживание коммуникации между этими тремя субъектами больничной деятельности – очень важная история. Часто эта коммуникация нарушена из-за тяжёлой болезни ребёнка, а значит, и тяжёлой жизненной ситуации семьи. Но она может быть налажена благодаря присутствию клоуна. Именно поэтому так важна регулярность наших выходов. Если мы придём раз в год, вместе посмеёмся, наверно, тоже ничего, но тогда мы действительно будем аниматорами.
В новогодний период мы больше ходим по домам к тяжелобольным детям и меньше в больницы. В этот период в больницах полным-полно разных организаций, которые делают праздники, ёлки, приглашают звёзд, и вот это уже новогодняя анимация. В этом деле мы не очень нужны, а нужны мы регулярном поддержании, скажем так, психологического тонуса.
Не всегда то, что называется больничной клоунадой, является ей. Многие занимаются этим на любительском уровне, не ставя перед собой задачу профессиональной помощи. А это как раз то, что нарушает понимание больничной клоунады у широкой публики. Это тот случай, когда количество не всегда есть хорошо.
– Давайте тогда сформулируем, что такое профессиональная помощь с точки зрения больничной клоунады.
Илья Смирнов. Это, во-первых, люди, которые как минимум, прошли специфическое обучение больничной клоунаде. В этом направлении подготовки существуют тьюторы и педагоги. В России их не так много.
Во-вторых, это безусловное соблюдение регулярности выходов, иначе эффективности от этого нет.
В третьих, наличие супервизии.. Наш педагог постоянно наблюдает за выходами клоунов, бывая в больнице вместе с ними, и по итогу даёт обратную связь.
Помимо всего прочего, у нас есть этический кодекс, который описывает, что клоун может делать, что должен и чего не может. Так, клоун не может войти в палату без разрешения ребёнка. Любой человек в больнице может войти без разрешения, клоун – нет. И тут ребёнок – главный! Впервые он оказывается, с точки зрения отношений, главным в больнице.
Этический кодекс больничный клоун должен соблюдать автоматически. Он не может ни на секунду задуматься в процессе «А как мне там говорили правильно делать?..»
Когда больничные клоуны приходят в клинику, сначала они берут у врачей «маршрутную карту» и могут понять, в каком направлении сегодня можно вести свою работу с каждым ребёнком.
Из всего, что я перечислил выше, складывается профессиональное дело больничного клоуна.
– Мы уже затронули тему работы с врачом, ребёнком и родителем. Можете ли рассказать об этом подробнее?
Татьяна Гончарова. Родитель находится в ситуации болезни вместе с ребёнком. Не всегда понятно, насколько он сам травмирован и как это отразится на ребёнке. Например, заместитель директора ФНКЦ им. Димы Рогачёва, доктор наук Алексей Александрович Масчан приводил в пример случаи, когда родители стараются уберечь от всех сложностей в мире своих выздоровевших или добившихся ремиссии детей. Мальчики и девочки взрослеют, но их не выпускают без шапочки, за руку водят в институт, они не умеют общаться…
И здесь клоун проводит очень тонкую работу. Мы не игнорируем болезнь, мы по-прежнему соблюдаем правила, опекаем детей, но не отбираем у них настоящую жизнь, на которую они имеют полное право. Мы присутствуем рядом, болтаем на самые разные темы, иногда очень буквальные.
Если это маленький ребёнок, мы можем обсуждать, извините, сколько раз он сегодня покакал. В ответ клоун тоже может поделиться с ребёнком этой важной информацией.
Или, например, рядом с нами 17-летний мальчик с серьёзными ограничениями из-за болезни, но он думает о девочках, потому что просто пора. И клоун может сказать ему «Давай целоваться!»
По протоколу мы не имеем права прикасаться к ребёнку и его вещам. Но мы прикасаемся к их душе и к тем потребностям, которые они в своём возрасте должны испытывать. Прикасаемся очень деликатно, тактично, при этом с иронией и шутя. Таким образом, родитель, который видит, как мы это делаем, начинает, по сути, делать так же. С нашей помощью он отвечает на пресловутый вопрос «А что так можно было?..»
Есть и такие случаи, когда мы работаем с новорожденными детьми или очень маленькими. Они слышат только материнский голос. Даже самая замечательная песенка может стать для них резким вмешательством. Поэтому мы общаемся с мамой, мы повышаем ей настроение. Представьте себе, она сидит в боксе, рядом с ней крохотный плачущий ребёнок, который переживает инвазивные процедуры. Мама безумно напугана, папа работает, а она месяц-два-три-полгода не выходит из палаты. А тут приходит клоун и говорит «Чо сидишь-то? Давай плясать!»
И начинается диалог вроде…
– А я не умею.
– Я тоже не умею! А ты когда последний раз плясала?
– Да вот тогда-то…
– А давай вылезем в коридор и будем докторов высматривать…
Такие простенькие диалоги. Про любовь, про поесть, про сходить в туалет, про боюсь-не боюсь, про мокро-холодно-горячо. Ничего невероятного здесь нет, только вопрос контекста, деликатности и качества юмора. Мы смеемся не над ситуацией, а над собой в ситуации, и учим этому детей и их родителей.
– Но как же понять, к кому сегодня можно зайти, а кто все-таки не будет рад вашему визиту?
Т. Г. Уже придя в отделение мы сначала стучимся в дверь палаты. Бывает, что мама вроде и не против, но ребёнок не хочет. Здесь можно попробовать нащупать грань, чего именно он не хочет. Иногда нужно, чтобы клоун просто тихо посидел рядом, потому что есть ситуации, когда уже ничего не скажешь, и «придуриваться» довольно сложно.
Приведу ещё пример. В детской клинической больнице в отделении трансплантации дети годами ждут донорскую почку. Когда клоун заходит, ребёнок лет 12 может сказать «Ты пришёл меня веселить? А ты почку свою не хочешь отдать?». Это может фрустрировать, но мы, клоуны, к ней готовы, мы чувствуем, как поступить: в какой-то момент можно достать мягкую игрушку и изобразить почку, которую дам-не дам, а может быть, просто спокойно посидеть рядом.
– А бывает так, что 3-4 часа прошли, а ребёнок не отпускает?
Т. Г. Мы ходим к тяжелобольным детям, практически прикованным к кровати, к своему инфузомату, через который идёт подача препарата. Это измотанный ребёнок, очень уставший от своей болезни, и встреча с клоуном, даже самая приятная, – для него огромная нагрузка. Наше присутствие в палате, как правило, ограничено 10-15 минутами.
В отделениях, в которые мы приходим, никто не бегает. Это практически пустые коридоры. Иногда мы работаем через стекло, потому что детям нельзя выходить из бокса, а нам нельзя туда зайти.
Бывает так, что ребёнок непосредственно не участвует в игре, а всего лишь является её зрителем, попросту потому, что у него нет сил.
– Широкой аудитории более чем очевидно, зачем помогать фонду, который помогает больным детям. А какая помощь нужна клоунам?
Илья Смирнов. Когда вы помогаете нам, настоящий благополучатель не мы и не наши клоуны, а дети.
Разовый больничный клоун невозможен. Мы тратим время и ресурсы на его обучение и затем не можем выпустить его один раз и ждать, когда он через год скажет: «Ой, кстати, я ещё раз могу».
Во-первых, он потеряет форму, и его нужно учить снова; во-вторых, мы должны иметь невероятный пул клоунов, чтобы сохранить частоту выходов. Эффективный выход больничного клоуна в отделение – один-два раза в неделю. И каждый выход – это обязательные три-четыре часа работы.
Весь этот труд оплачивается, но по сути, он полуволонтёрский. Сейчас мы немного ограничили количество выходов, чтобы уместиться в рамки сократившегося последние годы бюджета, но сохранили регулярность выходов для больниц. Каждый клоун должен выйти три раза в месяц. Мы сохраняем оплату, клоун получает всего 2500 за выход, всего их три в месяц, но это профессиональный подход.
Клоуны проходят ежемесячные тренинги, за которые они сами не платят, организовать их – наша забота.
Ежемесячная медкомиссия – обязательное условие посещения больницы, и у каждой больницы свои требования в зависимости от того, какие дети лежат. Должны быть прививки, медкнижки.
Как в любой профессиональной организации, у нас есть большой сегмент административных функций: бухгалтерия, администрация, поддержка сайта, SMM и так далее. И очень хорошо, что это становится признаком профессиональной НКО. Во всяком случае, в Москве больше доверия к НКО, которые имеют постоянный штат. Скорее, возникнет вопрос, как вообще можно без этого работать.
Я рад, что становится нормой про это говорить. Раньше благотворительность старалась об этом молчать, поскольку люди неохотно дают деньги на ведение бухгалтерии. Конечно, приятнее дать 1000 рублей и думать, что эта тысяча ушла на операцию. Я вижу затем живого ребёнка и очень рад, что я кому-то помог. Но вся ваша тысяча быть там не может ни в каком случае.
Татьяна Гончарова. Ко всей программной и административной деятельности, о которой упомянул Илья, существуют вложения в развитие нашего фонда, которые включают присутствие в СМИ, полиграфию, сувенирку, координацию работы клоунов. Художественные руководитель и педагоги, психологи, которые занимаются с клоунами, никто из них не обязан делать это на волонтёрских началах. Чтобы люди долго и качественно работали, им нужно платить.
– Вы упомянули ФНКЦ им. Димы Рогачёва. В какие больницы вы ещё выходите?
Илья Смирнов. В Москве это Институт детской онкологии и гематологии Дурнова, Морозовская больница.
Т. Г. Детская нейрохирургия Центра нейрохирургии Бурденко, ожоговое отделение клиники Сперанского, онкодиспансер в Балашихе.
Ранее мы располагали бо́льшими финансовыми возможностями и также посещали детей в Российской детской клинической больнице в отделении онкологии, гематологии и трансплантации костного мозга, Центре педиатрии на Вавилова. Сегодня география выходов зависит от нашей финансовой ситуации, и она сужается в сторону онкологии и гематологии, потому что в этих отделениях дети лежат очень долго и не имеют связи с внешним миром.
Что происходит дальше? Дальше мы занимаемся математикой. Например, мы понимаем, что на имеющиеся деньги мы можем сделать 70 выходов. Мы знаем, что в Морозовской у нас два отделения, в ФНКЦ десять отделений, в клинике на Каширке шесть, в нейрохирургии Центра Бурденко два. Мы записываем клоунов в график, они обязательно выходят парой, и распределяем весь наш ресурс между количеством клоунов, нашими финансовыми возможностями и клиниками, с которыми работаем.
– Как удается справляться с выгоранием?
Татьяна Гончарова. Выгорание, конечно, никто не отменял, но изначально у нас есть достаточно суровый критерий отбора сотрудников, которых мы берём в эту работу. Мы следим, чтобы в анамнезе клоуна не было ПНД, судимости, не было утрат. Если в течение года у человека были утраты, особенно связанные с онкологией, мы ограничиваем таких клоунов в выходах, чтобы они не отыгрывали свои внутренние психологические травмы.
Есть и такой момент, как ранимость психики. Клоун всё-таки ещё и актёр, а это зачастую очень гибкая инфантильная психика, ранимая, впечатлительная. В этом смысле где-то она на руку, а где-то вовсе даже нет. Как это ни парадоксально, самые надёжные клоуны – это вовсе не звёздная молодёжь и не люди шоу-бизнеса с огромными творческими амбициями. Часто это люди 35-45 лет, с семьями, с детьми и – ещё один парадокс – не сильно занятые в театре, потому что в ином случае они не могут обеспечить нам стабильность выходов. Вот такие нюансы.
Вернусь к выгоранию. Мы аккуратно проводим психодиагностику в плане способности клоуна работать в психически уязвимой обстановке. Также есть психолог, который ежемесячно встречается с клоунами и проводит «круг», где происходит взаимный шеринг ощущений. Есть такое понятие балинтовские группы – группы поддержки в рамках одного профессионального сообщества.
– Если бы можно было описать, кто такой больничный клоун тремя словами, как бы вы это сделали?
Илья Смирнов. Ох…
Ну во-первых, это человек, который не притворяется, что он кто-то.
Во-вторых, он наивный.
И ещё он такой… умный дурак.
– Ну это же совершенно русский сказочный архетип, Иванушка-дурачок…
И. С. Наверно. Дурак, но внутри-то он всё понимает. То, что он на всё реагирует как дурак, не означает, что он глупый. Он умный, но дурак.
— Как игра и общение помогает детям с тяжелыми заболеваниями?
И. С. Так же, как любая игра и общение помогают в жизни. Когда ты оказываешься в закрытом пространстве болезни, игра и общение с клоуном являются, по сути, связью с внешним миром.
В детстве играя в песочнице и отнимая друг у друга формочки и лопатки, мы учимся общаться. Здесь функция внешнего мира собирается в клоуне, он приходит в больницу откуда-то и уходит из неё куда-то.
– Игры, в которые вы играете с детьми, – это в большинстве своём импровизации, а не нечто заданное…
И. С. Да, конечно. Безусловно, есть техники, которыми клоуны владеют, например, крутят шарики, но в основном игра обусловлена ситуацией и зависит от конкретного ребёнка.
– Расскажите, наоборот, счастливую историю, которая особенно запала в душу.
И. С. У нас есть одна история…
Девочка лежала в больнице в тяжёлом состоянии и с сильным болевым синдромом.
На одной из врачебных процедур с ней находился клоун. Мы так делаем, чтобы помочь ребёнку пережить сильную боль. Девочка очень сильно кричала, очень сильно. Не было понятно, что делать в этот момент клоуну. Ну как… Человек кричит, ему невероятно больно, и это было видно.
У клоунессы (это была клоунесса) сработал инстинкт импровизации, и она начала бегать вокруг кровати и кричать как чайка, как бы работать с этим криком. И девочка, начав следить за этой чайкой, отвлеклась. Процедура прошла…
Это была опасная импровизация. Ты то ли вышучиваешь боль человека, то ли нет, не понятно. Но спустя какое-то время эти же клоуны встретили папу девочки, который специально подошёл их поблагодарить. Подобные истории случаются на каждом выходе, ты точно не можешь запомнить все.
– А что такое? – интересуются клоуны.
– А вот помните, была процедура, и вы начали бегать и как чайка кричать. Дочь теперь каждый раз на любых болезненных процедурах не кричит. Я даже спросил её, как же так получилось. А она отвечает, что ей чайка помогает. «Я вспоминаю чайку, и мне становится легче».
Эта история всегда с нами, и она очень явно демонстрирует и степень риска, на который идёт клоун, и степень помощи, которую он даёт.
Помогите больничным клоунам! Сделать это можно здесь.