– Последнее задание на сегодня. – сказала Таня, когда я вернулся с каталкой. – Уберись, поймой полы в зале и иди в сестринскую спать. Часа через три я вас с Викой разбужу. Поможешь ей перестелить бельё.
По всему полу были разбросаны клочки окровавленной ваты, обёртки и колпачки от шприцев, отломанные шейки ампул, пилки для них и сами ампулы. Этого добра по всем трём отсекам я намёл, наверное, полведра. После чего разлил на пол воду и равномерно развёз её шваброй. Волнами вода разбегалась по выложенной плиткой поверхности пола. Свет в зале притушили, но на посту он остался гореть. Темнота облепила снаружи оконные стёкла. Отделение будто бы погружалось на дно пучины как подводная лодка. Куда-то глубоко-глубоко. Где ничего нет. Тьма и всё.
Закончив надраивать полы, я пошёл выбрасывать мусор в контейнер на улице. Прошёлся по коридорам. Коридоры пустовали, хотя днём здесь не было протолкнуться. Оживлённо, людно, словно в переходе метро в часы пик.
На обратном пути остановился перекурить. Постоял, подышал ночным воздухом. Всё-таки интересно ночевать вне дома. Мать отнеслась с неодобрением, что я не приду и останусь дежурить в СКЛИФЕ. По её мнению, я остался здесь на ночь медсестёр ахать как она выразилась, хотя те мне ничего подобного не предложили и вообще я до сих пор не покончил с невинностью. Желание такое имелось (ибо на кой чёрт она мне сдалась!), а вот с возможностью обстояло неважно. Итак, подытожим: скорая перспектива армии, докучливая половая невинность, прыщи, которые целыми созвездиями горели на лбу и щеках, отсутствие подруги, попытки сочинять стихи, курение по пачке в день, а теперь ко всему этому набору добавилась ещё работа в реанимации – вот и всё к чему я пришёл к совершеннолетию. Завтра, вернее уже сегодня мне исполнялось восемнадцать.
Спальное место в сестринской для меня заботливо подготовили. Разложили кресло, бросили одеяло, подушку, застелили бельё. Всё как положено. Я скинул куртку и, оставшись в одной футболке, положил её на подлокотник. Не снимая кроссовок, снял свои лимонные шаровары и кинул сверху на куртку. Под шароварами были изрядно взопревшие джинсы. Однако, больше всего меня волновали носки. Я стеснялся их запаха, ведь около двадцати часов к ряду проходил в спортивной обуви и ноги у меня не могли не вспотеть. А рядом в соседнем кресле посапывала симпатичная Вика. Что если завтра она всем будет рассказывать о том, как ночью едва не задохнулась от вони носков новенького? Хорошенькое начало! Поэтому кроссовки снимать не стал. Просто немного сполз с кресла и свесил вниз ноги.
Несмотря на усталость и позднее время мне не спалось. Слуховыми галлюцинациями в ушах раздавались писки кардиомонитора, а перед глазами вставало лицо больного Н. Немигающим взглядом он смотрел на меня из своего угла и беспрестанно повторял:
– Лёш. Дай утку. Дай утку, Лёш.
Потом вместо лица Н. появилось лицо Тани и мне начал слышаться её голос:
– Лёш, сбегай в “общагу” и попроси у них… Лёш, надо отвезти в пищеблок посуду. Лёш, надо забрать результаты анализов на шестнадцатом этаже. Лёш… Надо… Надо… Надо…
Снилась мать. Будто бы наступило утро, и она пришла на работу в составе новой бригады. В моём сне мать работала здесь в отделении. Правда, кем врачом или медсестрой я не понял, но её тут все знали. По любому поводу она гоняла меня (“Лёша сходит, Лёша принесёт”) и зорко следила за тем, чтобы я не курил, не пил и не ахал медсестёр.
Таня разбудила нас в половине пятого и прямо в одежде завалилась спать в Викино кресло. В окнах к тому времени значительно просветлело. Отделение медленно поднималось со дна на поверхность.
От множества выкуренных за вчерашний день сигарет во рту у меня изрядно горчило. Я открыл кран, и ополоснул лицо. Набрал в горсть воды, прополоскал рот. Стало чуть-чуть получше. Вика тоже умылась и даже зубы почистила. Но на волосы времени не нашла. После сна они торчали у неё во все стороны, и Вика спрятала их под шапочку.
В зале мы с Викой надели перчатки и принялись перестилать больных. Выгребать из-под них дерьмо, обтирать влажной тряпкой промежности, присыпать тальком от пролежней и надевать новые памперсы. На мгновение я представил каково это лежать в реанимации с трубкой в трахее, в памперсе или с мочевым катетером. Гадить под себя. Какое всё-таки страшное это место – реанимация. Впрочем, все они без сознания. А каково больному Н. лежать целями днями под капельницами с дренажами и не вставать. Пользоваться уткой и судном для отправления естественных надобностей, не иметь возможность помыться? Он поди и курить страсть как хочет (у него лицо курящего человека), но кто же ему позволит в реанимации? Каково ему лежать, смотреть на кафельные стены, на нас как носимся туда-сюда. Наверное, мы заменяем ему телевизор. Или театр. А ещё (и это самое страшное!) он лежит и не знает вернётся ли он домой или нет. Выживет или нет. Выглядело это пыткой.
До восьми – времени пересменка – работали не покладая рук. Я замачивал перчатки в дезинфицирующем растворе, намывал и чистил пробирки. На посту работало радио. Крутили попсу. В семь встала и подключилась Таня и опять я куда-то бегал, что-то относил, приносил. И считал минуты до конца смены. Впереди у меня вырисовывался свободный день. И не один. На работу теперь выходить нескоро – через трое суток. Мать на работе. Сестра в детском садике. Чем я займусь дома? Наверное, лягу спать. Однако прежде выпью пива. Одну, нет две бутылки девятой “Балтики”. Я предвкушал то, с каким удовольствием они будут выпиты под крепкие сигареты “Bond”.
В новой смене работали две девушки и обе они ужасно расстроились, когда узнали, что я уже отдежурил. Причина, конечно же была не во мне, а в том, что всю грязную работу, которую в свою смену спихнула на меня Таня, в их черёд придётся выполнять им самим. Врач тоже сменился. Вика, Таня и я посидели напоследок в комнате отдыха. Вика налила себе кофе и, скинув тапочки, забралась с ногами в кресло. На ногах у неё были короткие белые носки по щиколотку. Неужели и носки для медиков разработали? Надо будет спросить у старшей. Вдруг они мне тоже положены. Совсем не лишним будет иметь при себе запасной комплект.
Вика всё время трепалась про своего парня. Какой он замечательный, как любит её, как она его любит и тому подобные сопли. Словно пыталась заставить себя поверить в свои же слова. Невзирая на внешнюю привлекательность Вика почему-то была пресной и совершенно невыразительной девушкой. В ней напрочь отсутствовала экспрессия свойственная страшненькой Тане. И вообще, как я сам смогу потом убедиться с прибавлением в коллективе парней звездой среди них Вика, так и не станет. Да, смотреть на неё будут, но лишь поначалу. Первого же дежурства хватит, чтобы составить о ней своё мнение и прийти к выводу, что она пустышка. Может быть оттого, что кроме её парня с ней вообще больше не о чем было поговорить. Она столько о нём рассказывала, что быстро надоедала. Вика носилась со своим парнем так, словно тот был для неё в диковинку. Будто ещё не научилась с ним обращаться и бережёт как зеницу ока, совершенно не ведая, для чего он ей вообще нужен. У Тани, например, точно нет никакого парня (и здесь я готов поклясться!), но она вела себя гораздо смелей и уверенней. Всё это наводило на мысли, что в некоторых случаях факт наличие у юной девушки молодого человека вопрос не любви, а престижа. Что еще делать с ним, как не выставлять на всеобщее обозрение в качестве наглядного доказательства собственной привлекательности. Время соцсетей пока не пришло, многие сами не повзрослели, вот и мучались.
Перед выходом я обследовал прыщ на лбу в отражении в зеркале. От сухого воздуха в реанимации он покрылся корочкой и побледнел. Этот базисный прыщ последние несколько дней не давал мне покоя. Именно на него я возлагал вину за свой неуспех у девушек. Именно он был причиной бессонницы и хронически испорченного настроения. Эх, если бы не этот прыщ… То всё в жизни было бы у меня прекрасно! Наверное, исполнение этой мечты – то есть свободы от прыщей, притормаживающих первый кекс – я пожелал бы самому себе на свой восемнадцатый день рождения. Ну либо чудесной потери самой невинности, ведь я свято верил, что прыщи вскакивают из-за неё. Замкнутый круг какой-то.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...