Дарине от услышанного даже дышать было больно.
Кое-как она протолкнула через боль слова:
– И вы… никому не сказали, что это ваша дочь?
– Не могли мы сказать, – понуро отозвался старик. – Это же такой позор! Такой позор лёг бы на нас!
– Её всё равно было уже не вернуть, – с тяжёлым вздохом поддакнула старуха, – а нам с людьми же жить… Мы и так натерпелись, когда она заявила, что Благодатных Земель не существует.
«Но ведь осталась я!» – хотела крикнула Дарина. И не стала. Она вдруг всё разом поняла про этих людей. Молочники так боялись осуждения, косых взглядов, им было так важно быть, как все, благопристойными путниками, что они отказались от дочери и внучки… Однако совесть всё же мучила их. Вот откуда взялось их сердоболие, вот почему они угощали её молоком по утрам: пытались омыть, обелить свои грязные души. Они молчали двадцать семь лет и молчали бы ещё, если бы никчёмная Сказочница продолжала писать никому не нужные сказки. Молочникам не нужна была такая внучка, за которую стыдно. Но теперь она перестала быть никчёмной, и они захотели быть её дедушкой и бабушкой.
– Ты думаешь, что мы перед тобой виноваты, – сказал старик. – Но ты пойми нас: мы не могли взять тебя на воспитание. Если бы мы пошли к Старейшине просить разрешения взять тебя к себе, он сразу заподозрил бы что-нибудь. Ведь тогда много сирот было, а мы бы среди всех именно тебя выбрали.
– Да и заболела я тогда сильно, – торопливо прибавила старуха, и Дарина расслышала в её голосе неискренность. – Помнишь, старик? Долго болела, а когда поправилась – время уже прошло. Подумали мы, что ты привыкла в детском обозе-то, да может и лучше так для тебя: вырастешь незаметно среди других детей, лишний раз никто пальцем тыкать не будет. Старейшина хоть и велел всем забыть, что твоя мать – отступница, и никаких разговоров про это не вести, но люди есть люди…
Дарина вспомнила детский обоз, своё одиночество, насмешки, сердитую Наставницу… Подумать только, у неё всё это время были родные бабушка с дедушкой – тут, рядом, в общине! Её детство могло быть совсем другим! Вся жизнь могла бы сложиться иначе, если бы они не стали притворяться, что Дарина им никто.
– А знаете, – вырвалось у неё, – я ведь не привыкла. Шестнадцать лет шла с обозом и не привыкла. Я и замуж-то вышла только потому, чтобы из детского обоза поскорей уйти.
Старики Молочники сидели перед ней жалкие, но не желавшие признавать своей низости и трусости, отчаянно цеплявшиеся за выдуманные оправдания – и бесконечно чужие.
– Ну так и что вы от меня теперь хотите? – спросила их Дарина. – Чтобы я расплакалась от счастья?
– Хотим, чтобы ты знала, – угрюмо ответил Молочник. – Это ведь и тебя касается. Думали, теперь-то ты поумнела, сможешь понять…
Старуха снова принялась вытирать покрывалом хлюпающий нос.
– Думаешь, нам разве легко с этим жить? – примиряюще сказала она Дарине. – Такая тяжесть на душе, такая тяжесть…
Они ждали от неё понимания! Им было тяжело!
Дарину окатило новой волной злости – на этот раз горячей. Внутри закипело и выплеснулось:
– А хотите я вас от этой тяжести избавлю? Облегчу ваши души!
Молочники молчали. Не знали, хотеть ли им этого. Осторожничали.
– Забудьте всё! – объявила им Дарина. – Нет у вас никакой внучки! Как не было двадцать семь лет, так и дальше не будет!
Она решительно поднялась и велела старику, загораживавшему выход:
– Пусти!
Старик подвинулся. Дарина вынырнула наружу, в сгустившийся прохладный вечер, жадно, будто воды, напилась воздуха.
Туча затянула собой уже полнеба, но Сказочница не обратила на тучу внимания: у неё в душе бушевала своя непогода, она торопилась к укрытию, чтобы спрятаться и в одиночестве переждать-пережить эту личную бурю, осмыслить её.
У палатки, придавленный камнем, обиженно трепетал уголками пустой черновик, словно попавший в ловушку жук. Дарина освободила его, с досадой вспомнив про несочинённую сказку, и тут вдруг яркой, злорадной вспышкой родилась идея: написать бы им всем, что Благодатные Земли нарочно не открываются путникам и не откроются никогда, потому что в каждой общине есть глупые, трусливые, гнилые люди! Но нет, такую сказку Старейшина не одобрит.
Забравшись в палатку, Дарина завернулась в покрывало, и легла, пристроив под голову кучку сменной одежды. Мысли безостановочно кружились, как колесо завалившейся на бок телеги. Чтобы остановить кружение, нужно было ухватить какую-нибудь из них. Дарина изловчилась и ухватила. Этой мыслью было: «Мама!»
По жилам поползло тепло, перемешалось с разъедавшей их болью. Мама! Хоть что-то стало о ней известно! Раньше Дарина о ней вообще не думала. Наставница говорила, что мама с отцом оставили её на дороге, потому что она стала им не нужна. Зачем было о них думать? Их для неё всё равно что не существовало. Но потом Роза Врачевательница рассказала, при каких обстоятельствах Дарину нашли на самом деле, и стало ясно, что мама не бросала её. А теперь Дарина узнала, какой была её мама. Они оказались похожи, как две симметричные половинки одного целого. Мама тоже сочиняла сказки, умела разговаривать по мыслесвязи, к ней тоже приходили предчувствия… А её родители не верили ей, считали, что у неё повреждён разум. Боялись её. Запрещали ей быть тем, кем она была. Наверное, маме тоже досталось не очень-то сладкое детство…
«Может, и правда к лучшему, что Молочники не взяли меня к себе и я выросла в детском обозе, – подумала Дарина. – Они относились бы ко мне, как к сумасшедшей… С ними мне было бы совсем одиноко. В обозе у меня хотя бы была Белла».
Потом она вспомнила про Филиппа. Знал ли он, когда звал её замуж, что она дочь отступницы? Конечно, знал. Не мог не знать. Он ведь был старше её на тот момент почти в два раза. И он не побоялся связать с ней свой путь, его нисколько не волновало общественное осуждение…
Запоздалый порыв благодарности стиснул сердце Дарины так, что чуть не расплющил его в лепёшку.
«О Филипп, – беззвучно, одними губами, прошептала она, – почему моё глупое сердце не полюбило тебя? Ты был достоин моей любви, как никто, но оно было слепо к тебе. Зато непонятно что разглядело в Стражнике…»
– Сказочница! – послышалось снаружи.
Кто-то осторожно поскрёб тент палатки.
Дарине показалось, что голос, которым её позвали, похож на голос старика Молочника. Она затаилась. Пусть уходит. Хватит ей на сегодня Молочников.
Продолжение здесь: Путница. Возвращение к себе