Октябрь, 1944 г.
Анна Николаевна Сухорукова сидела на стуле, положив руки на колени, и безучастно смотрела прямо перед собой. Уроки давно закончились, школа опустела. А она всё сидела, не в силах встать, надеть пальто и отправиться домой. Скрипнула дверь, и в класс заглянула Авдотья, уборщица.
- Анна Николавна, а вы чего здесь? Смотрю, у вас свет горит, подумала, может, выключить забыли, – спросила она, - все ушли уже, даже Палыч домой убёг.
Палычем она по-простому звала директора – молодого ещё парня, Антона Павловича Крапивина. В сорок первом он только закончил педагогический институт и в том же году ушёл добровольцем. На фронте Крапивин потерял руку и получил серьёзное ранение в колено, отчего ходил теперь с тросточкой. Неспособный более воевать, вернулся он через год в родное село – учительствовать. В школу как раз требовался директор, и Крапивин с удовольствием занял эту должность, с головой погрузившись в беспокойное школьное хозяйство.
- Да-да, я уже ухожу, - словно очнувшись, отозвалась Анна Николаевна, поспешно собрала в сумку тетради, оделась и молча вышла из класса.
«Странная она какая-то сегодня, - подумала уборщица, глядя вслед уходящей учительнице и бойко орудуя шваброй, - ни здрасьте вам, ни до свидания… может, случилось чего?». Покончив с уборкой, Авдотья убрала свой нехитрый инвентарь в каморку под лестницей и отправилась домой. По дороге она встретила соседку Анны Николаевны, Любу. Поздоровавшись, она уже собиралась было пойти дальше, но Люба удержала её за рукав:
- Авдотья, новость слыхала? Анне похоронка пришла на Андрея, - сообщила Люба со скорбным видом.
- Когда? – удивилась Авдотья.
- Так сегодня утром. Я сама лично видала, как почтальонша к ней в калитку заходила и похоронку отдала. Анна похоронку-то взяла, почтальоншу проводила да так на лавку у крыльца и рухнула... И плачет, плачет, и всё приговаривает: «Андрюша, Андрюша»…
- Горе-то какое, - сокрушалась Авдотья, - единственный сын у них Андрюшка-то.
- Так война, - вздохнула Люба, - никого не щадит, проклятая…
- А твои-то где, Люб? – спросила Авдотья.
- Васька в госпитале, ранение у него, пишет, что несерьёзное, рвётся обратно на фронт. А Митька на Западном воюет. Давно не писал, правда. Я как почтальоншу нашу вижу, так сердце в пятки и уходит… Всё думаю: «Письмо али похоронка»?
- А ты, Любка, о плохом не думай, - наставляла Авдотья, - гони эти мысли от себя, гони, чтоб духу их не было…
Женщины посудачили ещё о том о сём и разошлись.
«А всё-таки сильная баба – Анна. У неё сын погиб, а она в школу пришла, целый день с ребятишками… Другая бы дома о стенку билась, а эта даже виду не подала», – думала Авдотья, шагая по размытой дождями деревенской улице.
Анна Николаевна пришла домой и как была, в пальто и сапогах, села на табурет около стола на маленькой кухне. Из неё словно разом ушли все силы, вся жизнь, все чувства, кроме одного – безысходного, всепоглощающего горя, в котором она тонула, как в омуте, и некому было подать её руку…
Единственного сына Анна родила поздно, почти в тридцать лет, когда они с мужем уже и не надеялись стать родителями. Жили они с Виктором небогато, но хорошо, дружно. Анна закончила учительские курсы и поступила работать в местную школу, а Виктор трудился на железнодорожной станции недалеко от деревни. Когда родился Андрей, счастью родителей не было предела. Жизнь шла своим чередом, и, казалось, ничто не может нарушить её мерное, неторопливое течение. Но через три года после рождения мальчика случилось несчастье: Виктор погиб - оступился на сцепке вагонов, сильно ударился головой и умер на месте. Так Анна осталась вдовой с ребёнком на руках. Замуж она больше не вышла – не хотела, хотя претенденты в мужья имелись. Но её холодный, гордый нрав быстро остудил пыл потенциальных женихов, и даже самые настойчивые вскоре отказались от идеи заполучить неприступную учительницу в жёны.
Когда началась война, Андрею исполнилось восемнадцать. Это был красивый, крепкий юноша с серыми, как у матери, глазами и широкой отцовской улыбкой. Он мечтал стать лётчиком и всю предвоенную весну готовился к поступлению в лётное училище, часами просиживая за книгами. Но в июле сорок первого решительно объявил матери, что уходит на фронт. Анна, зная упрямый характер сына, отговаривать не решилась. Провожая его на перроне, она долго не могла разомкнуть объятий, не могла расстаться со своим единственным, горячо любимым ребёнком.
- Мам, ну ты чего? Не плачь, не надо, пожалуйста, – смущённо бормотал Андрей, неуклюже обнимая мать за худенькие плечи. Анна помнила, как он, вскочив на бегу в вагон отходящего поезда, помахал ей рукой и крикнул:
- Я вернусь, слышишь! Жди меня, мам!
Первые два года письма от сына приходили то чаще, то реже, в январе сорок третьего Андрей попал в госпиталь, но через месяц вернулся на фронт. А с весны наступила тишина. Анна не находила себе места. Спасала работа – целыми днями проводила она в школе, в окружении учеников и немногочисленных коллег. Анна с надеждой каждый раз выходила на крыльцо, когда вдоль по улице шла с сумкой наперевес Тоня – девушка-почтальон. Проходя мимо, Тоня отрицательно мотала головой – мол, сегодня нет ничего. И Анна продолжала ждать, ждать и надеяться…
Но сегодня все надежды рухнули. Почтальонка молча вручила ей извещение, на котором написаны были самые страшные в её жизни строки: «Ваш сын, Сухоруков Андрей Викторович, в бою за Социалистическое Отечество, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, убит 26 мая 1944 года…».
За окнами сгустились осенние сумерки, а Анна всё сидела на кухне, не зажигая свет. Она не слышала, как в дом вошёл, постукивая тросточкой, Крапивин, щелкнул выключателем в прихожей, крикнул:
- Анна Николаевна, Вы дома? Стучу-стучу, не открывает никто. Что ж Вы в темноте-то сидите? Я совсем забыл Вам сказать, что завтра мы с ребятами…
Антон остановился в дверном проёме, ведущем на кухню, и осёкся на полуслове. Поток света из прихожей выхватил из темноты сидящую без движения Анну и белый листок похоронного извещения на кухонном столе. Она медленно, словно во сне, повернула голову, встала и сделала шаг к нему навстречу, потом еще один, и вдруг, вцепившись Крапивину в плечи, уткнулась лицом ему в грудь. Глухие рыдания сотрясали тело Анны, и сквозь протяжный, горестный стон слышалось Антону одно лишь имя: «Андрюшенька мой, Андрей…».
- Анна Николаевна, милая наша, хорошая…поплачьте, поплачьте… что ж вы не сказали ничего, - в растерянности бормотал Антон, единственной рукой поглаживая женщину по спине. Он видел её сегодня в школе, говорил с ней, но ничего не заметил, а ведь должен был…
Зимой, в начале декабря, Анна получила письмо от давней подруги и уехала по её приглашению в далёкий Ханты-Мансийск. Но никому не сказала, да и зачем? Искать её всё равно некому. На новом месте она опять устроилась в школу и даже завела несколько весьма близких знакомств, но ничего не могло восполнить пустоту в её окаменевшей душе.
После победы Анна съездила в небольшую деревушку под Витебском, где в братской могиле был похоронен Андрей. Долго стояла она у серой плиты, на которой среди десятков других имён значилось имя её сына…
Война закончилась. Страна постепенно возвращалась к мирной жизни, воскресая из руин и пепла. Медленно затягивались в сердцах и душах людей раны, нанесённые войной, рождались новые люди, новые песни и новая жизнь…
Шёл 1959 год. Однажды Анне, всё еще работающей тогда в одной из ханты-мансийских школ, предложили путёвку в известный крымский санаторий.
- А съездите, Анна Николаевна, - уговаривала её директор, - отдохнёте, спину свою подлечите. Это хороший санаторий. Мы с мужем там были, очень понравилось. Даже не думайте, поезжайте!
И Анна поехала. Крым встретил её солнцем и лёгким морским бризом. Санаторий и правда оказался замечательным, и пожилая женщина наслаждалась всеми прелестями спокойного, ленивого отдыха на южном побережье.
В один из дней она решила съездить в Севастополь – прогуляться по набережной, взглянуть на знаменитые памятники, побродить по музеям. Автобусы туда ходили часто, и Анна, купив по пути в ларьке местную газету, уселась на лавочку в ожидании следующего рейса. Она развернула газету и неторопливо принялась читать. Перевернув очередную страницу, Анна остолбенела: под заголовком «Лучший по профессии» была размещена фотография, с которой на неё смотрел… её сын. Возмужавший, повзрослевший, он с лёгким прищуром улыбался фотографу такой знакомой, такой родной улыбкой.
Женщина жадно вчитывалась в каждую строчку газетной статьи, которая гласила, что «…отлично потрудилась в этом квартале бригада Сухорукова А.В., которая сдала в эксплуатацию 70-ти квартирный дом на три месяца раньше срока. А уже на прошлой неделе эти неутомимые труженики приступили к возведению нового объекта в г. Севастополь по ул. Ленина…».
У Анны закружилась голова. «Этого не может быть, просто не может быть! Неужели жив мой Андрюша?» - думала она, вспоминая и похоронку на сына, и его имя, высеченное чёрными буквами на серой плите братской могилы.
Подошёл автобус, и Анна, заняв своё место, всё ещё не веря собственным глазам, разглядывала фотографию сына, вновь и вновь перечитывая заветную строчку: «бригада Сухорукова А.В.».
Время в пути тянулось бесконечно долго. Наконец автобус остановился и выпустил пассажиров на раскалённую от июльского солнца улицу. Анна без труда нашла ту самую стройку на улице Ленина. Здесь было пыльно и шумно: гул и грохот перемежался с криками рабочих и автомобильными гудками.
Анна пробралась поближе к одному из строящихся домой и окликнула молодого рыжеволосого парня, старательно укладывающего кирпичи:
- Молодой человек, а где ваш бригадир, не подскажите?
- Чего?
- Бригадир ваш где?
- Бригадир? В конторе, должно быть!
- А где это?
Строитель махнул куда-то вправо, и Анна направилась туда. Конторой оказался небольшой, обитый железом вагончик. Дверь была открыта, и женщина, преодолев две ступеньки, оказалась у входа.
Какой-то мужчина в строительной робе и каске стоял спиной к двери и громко говорил по телефону:
- Что значит не успели?! Ты что, Бондаренко, с ума сошёл?! Чтобы завтра песок был здесь, у меня! Какие к чёрту задержки? У меня стройка встанет, ты понимаешь или нет?! Нет, так не пойдёт. Завтра жду восемь машин, как договаривались! Всё, бывай, Бондаренко. Некогда мне.
Заметив движение у себя за спиной, мужчина слегка обернулся, бросил на Анну взгляд из-за плеча и спросил:
- Женщина, вы к кому?
- Андрюша… Андрюшенька… Живой…
Мужчина резко повернулся. Несколько секунд он молча глядел на неё, словно заворожённый.
- Мама… Мама!!!
Наверное, нет крепче объятий, чем объятья родных после долгой разлуки. Анна, целуя небритые щёки своего сына, всё повторяла:
- Андрюша, сыночек, живой…живой…родной мой…
Андрей беззвучно плакал, опустив голову матери на плечо. Все эти годы он искал её, но никто не мог сказать ему, где она и что с ней.
- Андрюша, я ведь и подумать не могла, что ты жив. Я же похоронку на тебя получила…Как же так вышло? – спрашивала Анна, не выпуская сына из своих объятий.
- Путаница вышла, мама. На войне всякое случается. Со мной в роте полный тёзка воевал. Из-за него-то меня в покойники и записали…Он погиб, а я в госпиталь попал. Контузило осколком меня знатно, да так, что память отшибло начисто. Полгода как в тумане прошло. Как только оклемался, письмо тебе написал, а в ответ – «адресат выбыл» … А куда выбыл – неизвестно. Я ведь в сорок пятом и в деревне был. Приехал, смотрю: окна, двери заколочены, нет никого. Походил по соседям, поспрашивал – говорят, уехала, а куда - не сказала. Я запросы куда только делал, но всё без толку, - рассказал Андрей, - а потом товарищ меня сюда позвал, на работу устроил. Так и живу…
- Кабы я знала, искала бы тебя непременно, - с сожалением произнесла Анна.
- Что ж мы тут? – спохватился сын, - ко мне поедем. У тебя, между прочим, две внучки – Алёнка и Ниночка, а жена у меня, Вера - золото! Сейчас познакомишься. Я только машину найду. Ты подожди меня здесь.
И Андрей выбежал из вагончика, а Анна вышла на улицу. Рядом по-прежнему грохотала стройка, где-то в порту гудели корабли, кружили в ярко-голубом, чистом небе черноморские чайки, добавляя в какофонию звуков свои пронзительные вскрики. Анна улыбалась, подставив лицо тёплому ветру, и думала о сыне.
Автор: Белка