На кладбище было тихо и солнечно. Легкий ветерок ворошил подсохшую, пожелтевшую листву на кленах, отчего то один, то другой яркий лист отлетал от ветки и, покачиваясь, словно лодочка, приземлялся на кудрявую золоченую голову Сережки или в пухлые, готовые к подарку ручки Оленьки. А один, щекотнув тонким краешком Олесину щеку, устроился, как птица, прямо ей на плечо. Аня строго сняла его за крылышко.
– Мы еще к дедуле Леше не сходили, – заботливо заглядывая мне в глаза, напоминал Сережка.
– Сейчас пойдем. Вот зайдем к бабушке старенькой, к дедушке Юре, потом к тети-Лениной крестной, потом пойдем, – затараторила Оленька, с укоризной, как взрослая, глядя на нетерпеливого брата.
Мы бродили вокруг оградок уже давно. Изредка останавливались, увидев на фотографиях знакомые лица. Дети послушно окружали меня и тревожно заглядывали в лицо – они чувствовали настроение и боялись моих слез. Многих я не ожидала увидеть здесь, на кладбище, поэтому едва сдерживала себя, молчала, а дети старались отвлечь, разговорить.
– Бабушка Хая! – охнула я, увидев на фотографии доброе лицо тети Фаины, которую дети называли не Фая, а Хая.
– Она зимой умерла, – поспешила сообщить всезнайка Оленька.
– Помнишь, мама, как мы с Наташкой Кутузовой к ней в гости ходили? – улыбнулась Олеся.
– Помню, помню, – вздохнула я, отгоняя тревожную память.
Тети Фаи тогда не оказалось дома, и Олеся с Наташей забрели как раз сюда, на старое городское кладбище, да и заблудились. Обоим было года по три. Весь город их до ночи искал, а они буковки читали: «Белые, черные, золотые, “А”, “М”, “П”…»
– Тетя Лена, – заканючил Сережка, – когда мы к дедушке Леше пойдем?
– Помолчи ты, малюська, – цикнула миролюбиво Аня. – Мы туда потихоньку идем.
– Надо сначала к дедушке Леше сходить, а потом будете гулять сколько хотите, – скомандовал шестилетний Сережка и сердито зашагал вперед.
Девчонки заулыбались, запереглядывались, мы махнули рукой, мол, что с ним спорить, мужичок все-таки, командир, – и все послушно пошли за ним.
За оградой у могилы было много травы. Летом, набрав силы, она выросла такой сочной, густой и высокой, что, не выдержав своей собственной мощи, полегла сплошным желтоватым ковром.
– Ого! – воскликнул Сережка. – Сколько травищи! Да какая! А ну, Ольга, давай вытаскивай ее!
Оленька, по привычке не споря с младшим братом, вытащила из песка податливый пышный куст одуванчика.
– Будем полоть? – спросила она, глядя на меня.
– Ты не поглядывай, а давай рви траву-то, – прикрикнул Сережка и, закатав рукава, поплевал на ладошки и цепко ухватился за жесткий, упрямый стебель череды.
– Отойди, малявка! А то сейчас все кудряшки будут в колючках. Опять придется стричь, как барана, – наигранно сердито забубнила Олеся и ухватила ствол череды с другой стороны.
Пыхтя и кряхтя, они вдвоем все-таки вытащили его.
– Во! – радостно воскликнул Сережка, вытирая незапачканные руки о круглый живот. – Давай, Олесь, другой тащить будем.
Аня, присев на корточки, полола траву в раковине, аккуратно выбирая мелкие травинки, чтобы не навредить цветам, и что-то тихо напевая. Если бы к нам пришла бабушка, она тут же сказала бы, что на могилках не поют. Но, наверное, поют, если поется, и потому Аня тихонько пела.
Когда мы убрали траву и присели на скамейку, прилетела ворона. Множество ее подруг сидели на соседнем клене, а эта, смелая, слетела и, примостившись на ограде, внимательно рассматривала нас своим черным глазом-бисеринкой.
– Счас как бы тебя из рогатки… – процедил сквозь зубы Серега, наклонив кучерявую голову набок и прицельно сощурившись.
– Ты что?! – возмутилась Оленька. – Птицы – это человечьи души! Правда, тетя Лена?
– Наверное, – согласилась я.
Разговаривать не хотелось. Хотелось слушать и молчать.
– А ворона – это душа плохого человека? – спросила Аня.
– Почему? – пожала я плечами.
– Потому что Сережа хочет в нее из рогатки…
– Сережа во всех хочет из рогатки, – назидательно обвинила брата Оленька.
– Не во всех! – не согласился Сережа.
– Соловей – это душа хорошего человека, – сказала вдруг Олеся.
– А воробей? – подхватил с готовностью Сережка; он уважал Олесю.
– А воробей – такой же, как ты, одним словом, как говорится, – жид, – печально сказала Олеся.
Сережка ахнул. Оленька весело прижала пухлые ручки к пухлым щечкам и хихикнула.
– Тетя Лена! – взвыл Серега. – Они надо мной смеются, что ли? Воробей хороший или нет?
– Хороший, хороший, – отмахнулась я.
– А жид хороший или нет? Она сказала, что я – жид. Я – жид?
– Ну почему… Ты же не птичка еще. Ты маленький мальчик. Потом будешь взрослым мужчиной. Потом стариком, а потом только – птицей.
– Жидом?
– Ну, нет.
– Вот! – Сережка гордо глянул на Оленьку и вдруг неожиданно для всех замахнулся на нее кулаком, да еще так зло!
– Это еще что! – спохватилась я, спешно прервав сладкий, умиротворенный зевок.
Оленька, несмотря на свою пухлость, мгновенно отскочила от брата, а Сережка сердито сунул непослушный кулачок в карман.
Аня бережно расправляла желтеющие листики анютиных глазок. Олеся деятельно изучала проржавевшие петли скрипящей железной калитки. Оленька, сидя на высокой скамейке, качала ножками и, глядя круглыми голубыми глазами на небо, без остановки рассказывала разные истории, резко перескакивая с одной на другую. Будто спешила рассказать все понемножку дедушке Леше.
Дедушка смотрел с фотографии на всех одновременно и едва приметно улыбался. Сережка становился то в один, то в другой угол ограды, то прятался за куст и выглядывал оттуда.
– Он все время на меня смотрит! – удивленно заметил он.
Девчонки не согласились. Каждому казалось, что дедушка Леша смотрит именно на него, а мне казалось, что отец наблюдает за мной и даже слушает только меня. Но я точно знала, что он видит нас всех.
Уходить не хотелось. Мы еще зашли на святую могилку к Наташеньке Родименькой. Повязали ей на крестик цветные ленточки, как было принято, и попросили каждый о своем.
Сережка ленточку привязывать отказался, потому что он – не девчонка. Чуть помявшись, он положил Наташеньке на могилку припрятанную в глубоком кармашке карамельку и сказал нам, что ничего просить у святой не будет, хотя глаза его были мечтательными и загадочными.
За оградой кладбища тоже царила осень. Листья шуршали под ногами, шепча последние, прощальные слова. Солнце грело нежно, робко, будто это были не осенние, а первые весенние лучи.
– Тетя Лена! – оживилась вдруг Оленька. – Скажите, пожалуйста, вы случайно не знаете, на какой улице в нашем городе Новоржеве раньше жил Бог?
Я оторопела. Даже остановилась. Рой мыслей, витавших в голове, расшалившийся в осенней солнечной тихости и благости, мгновенно растаял.
– Что? – переспросила я осторожно.
– Боженька у нас тут где раньше жил? – доброжелательно переспросила Оленька.
Дети замедлили шаг, оглянулись на меня. Я не торопилась с ответом, потому что его не было. Но все молчали и ждали.
– Вы же взрослые уже дети, – с укоризной начала я. – Вы читали Библию для детей, мы с вами много говорили о земле обетованной, об Израиле. А ты что-то путаешься сегодня, Оля.
– Ну как же, тетя Лена! – Оленька взволнованно затеребила косички.
– В Библии сказано, что до того, как улететь на небо, Боженька жил на земле!
Аня с Олесей согласно кивнули и посмотрели на меня. Сережка Библию еще не читал, потому что знал не все буквы.
– Правильно, – согласилась я. – Боженька жил на земле. Но на какой земле, не помнишь?
– На нашей, – уверенно сказала Оленька. – А вот скажите, на какой улице? Мы бы сейчас туда и пошли...
Что я могла сказать Оленьке? Оленька не видела других земель.
– А почему ты думаешь, Оля, что раньше Он жил именно в Новоржеве?
Оленька переглянулась с Аней и Олесей, скользнула взрослым взглядом по озадаченному Сережкиному лицу, и все они улыбнулись не мне какими-то потаенными, светлыми улыбками. Мы некоторое время шли молча, и я уже составила план нравоучительной беседы. Я смотрела на бирюзовое, яркое не по-осеннему небо, на облака, плывущие по нему. Сегодня они не были похожи ни на животных, ни на птиц, ни на людей. Сегодня они были похожи на слова – и ни одного ненужного слова не было в беззвучном небе…
– На какой улице, тетя Лена? – спросила снова Оленька, и мне пришлось спуститься с облаков.
– Оля, не говори ерунду… – начала я.
Но она пресекла меня, округлила глазки и, отвернувшись от ребят, горячо и быстро зашептала:
– Если Он был на земле, то где еще, в каком месте, кроме нашего города Новоржева Он стал бы жить?!
Она уверенно кивнула в подтверждение своих слов и выдохнула, будто до этого ей было очень тяжело.
Аня с Олесей промолчали, а Сережка капризно воскликнул:
– Ну, тетя Лена, ну говори скорей, на какой улице?
Я смиренно сложила руки лодочкой на груди, вспоминая нашу улицу, широкую, спокойную, добрую, родную… и выдохнула истинную правду:
– На Комсомольской.
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Елена Родченкова
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.