За весь день я ничего не съел. Еды у меня с собой никакой не было. Только сигареты с зажигалкой лежали в кармане форменной куртки. Вот я и ходил курить в сестринскую каждые полчаса. Кстати, никто из девушек не курил. Они предлагали мне больничный обед – суп и котлеты с пюре, все равно ел только один больной из шести и порций уцелело достаточно, но от увиденного в зале кусок не лез в горло.
В уютной сестринской громоздились три массивных раздвижных плюшевых кресла с подлокотниками кое-где прожжёнными сигаретами. Также из обстановки был стол с электрическим чайником и дисковым телефоном. Стол обступали несколько стульев. В углу раковина, а над ней хозяйственный шкафчик с посудой. Слева от раковины электроплитка на две конфорки. А к стене прикреплены график дежурств с двадцатью женскими фамилиями и рукописное объявление. Большими печатными буквами старшая медсестра вывела: “СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ!” Какая-то шутница переправила букву “И” в последнем слове на “А”. Мне тоже захотелось слегка поприкалываться. Я взялся за телефон и прямо из сестринской позвонил на пост, благо на телефоне была бумажка с номером и подписью. Трубку на том конце сняла Вика. Официальным голосом я объявил ей:
– В течении получаса ожидайте массовое поступление больных.
Мой анонимный звонок наделал немалый шухер, как если бы я позвонил и сообщил о заложенной в отделении бомбе. Когда я вернулся на пост Вика с Таней стягивали в зал резервные койки.
– У нас массовое поступление! – в панике крикнули мне они.
– Правда? – наиграно удивился я.
– Какое поступление? Откуда? – вмешалась старшая медсестра.
– Не знаю. – ответила доверчивая Вика. – Только что позвонили.
Старшая сестра побежала к ординаторскую разбираться. В ординаторской, естественно, никто ничего не знал. Врачи в свою очередь бросились в кабинет к руководителю. Тот тоже оказался не в курсе:
– Поступление? Какое поступление? Почему я не знаю? – кипятился он.
Вскоре стало понятно, что тревога ложная и все стали жертвами чей-то идиотской шутки. Меня не заподозрили. Никто не ожидал от новенького “мальчика” как они меня называли столь дерзкой выходки. Если бы не старшая сестра, то я бы во всём признался девчонкам, а так вжимая голову в плечи с ужасом наблюдал, как все бегали и выспрашивали друг у друга о том, кто пустил слух про поступление. Поступления всегда были прямым следствием катастроф и терактов.
– За такое морду бить надо! – негодовали врачи. Кстати, никто из них не любил слово “врач”. Вместо врача предпочитали обращение “доктор”.
К вечеру начальство в полном составе ушло домой, а с нами остался дежурный доктор – высокий нескладный очкарик лет тридцати. В реанимационный зал он заходил осторожно, на цыпочках. Подкрадётся тайком, постоит перекатываясь с мыска на пятку, посмотрит с порога что делается, после чего немного помявшись поворачивал к нам на пост и тихим спокойным голосом давал дополнительные указания. Также осталось шесть человек больных (одного днём перевели, но под вечер прислали замену). Больной Н., “Неизвестный” больной (он же “организм”), “новенький” больной – старый дед в глубоком маразме, которого отправили к нам “переночевать”, пока не освободится место в соседней “Общей” реанимации. Симпатичный молодой наркоман в коме (он нравился Вике), жёлтого цвета алкаш с терминальной стадией цирроза печени и неопределённого возраста женщина в закутке.
Под электронные попискивания медицинских приборов, мы изготавливали салфетки из марли, скатывали ватные шарики и засыпали в перчатки тальк. В реанимации не принято было сидеть сложа руки. Ты всегда должен быть чем-то занят.
Обе девушки были на год старше меня. Фельдшера скорой помощи и выпускницы одного медучилища. Я по образованию имел диплом фельдшера-лаборанта и, по сути к лечебному делу был непричастен. Меня авансом взяли в местную лабораторию, которая должна была открыться со временем и сразу выдали ключ от комнаты рядом с кабинетом старшей сестры, где стоял единственный стол и стул. Ну не сидеть же мне целый день на этом стуле за этим столом, и я по собственной инициативе напросился помогать в зал. Старшая медсестра на этапе трудоустройства встретившая меня в штыки, поскольку не до конца понимала, что со мной делать и для чего я понадобился профессору очень обрадовалась и разрешила. Лишь бы не раздражал своим ничегонеделанием коллектив. Вот и вышло, что с первого дня в реанимации я приступил к обязанностям санитара, попутно осваивая функции медсестры. Всё-таки быть белой вороной моё проклятье. А мои истинные коллеги фельдшера-лаборанты в перспективе проникнутся ненавистью ко мне. По их мнению, я устроился в непыльное место, получаю там нахаляву зарплату, лодырничаю целыми днями, а они за меня вкалывают. Так я стал своим среди чужих и наоборот. Со временем из-за этой ситуации во мне разовьётся комплекс неполноценности. Я чувствовал себя не медбратом, а медбратиком. Двоюродным, троюродным или ещё каким-нибудь дальним мед-родственником.
Ближе к полуночи неизвестный больной умер. Интервальный писк кардиомонитора вдруг сменился ровным звуковым сигналом, а экран отобразил ровную полосу. На звук из ординаторской примчался очкастый доктор. Таня выкатила дефибриллятор, а Вика – столик экстренной реанимации, сервированный готовыми шприцами с адреналином. Мне же поручили развернуть ширму. Неизвестный больной лежал в той же части зала, что и больной Н., которого требовалось оградить от зрелища реанимационного мероприятия.
Доктор наскоро смазал электроды каким-то гелем, видимо для улучшения контакта и приказав всем отойти от койки дал разряд. Тело Неизвестного подскочило, линия на экране сломалась, изобразила гармошку, но потом снова выпрямилась. Сергей Сергеевич Михайловский “врач-реаниматолог” как следовало из прикреплённой к карману бирке выкрутил напряжение на приборе до 360 Дж. и повторил разряд. Тело больного выгнулось дугой, линия вздрогнула и опять легла. Сердечный ритм не восстановился.
Тем временем Вика скакала вокруг койки с адреналиновым шприцем:
– Колоть? Колоть? – не унималась она.
– Ну, коли. – пожав плечами спокойно отозвался доктор.
Похоже он не слишком-то верил в чудесное воскрешение неизвестного пациента. Вика добавила содержимое шприца в подключичный катетер. Безуспешно. Потом снова чего-то кололи, били током. Наконец, Сергей Сергеевич посмотрел на часы и скомандовал:
– Отключайте. – и вышел из зала.
Таня отсоединила проводки кардиомонитора от клемм на груди трупа и выключила искусственную вентиляцию. В момент стало тихо. Она накрыла лицо Неизвестного простыней и поручила мне выкатить его в коридор ногами вперёд, а там переложить на каталку. Сама же набрала номер морга, чтобы пригласить “мальчиков”.
Тело я выкатил и при помощи простыни куда сказали перетянул. Подошедшая Таня велела пересчитать немногочисленные зубы во рту, подвязать бинтом челюсть, удалить подключичный катетер, снять подгузник, отклеить клеммы, вытащить дренажи и заклеить пластырем дырки. Иными словами, “разобрать”. Разобрать – так разобрать. Моё дело маленькое. К больным не подпускали, впрочем, я и сам к ним не рвался. А этому больше не навредить. Я вздохнул, натянул на руки резиновые перчатки и принялся за работу.
Ни малейшего чувства брезгливости от “разбора” трупа я не испытывал. Даже сам себе удивился. От тела неприятно пахло, а когда дошло до памперса, так и вовсе завоняло на весь коридор. Пропитавшийся мочой памперс весил, наверное, килограмма полтора, а то и два. Да и дерьма скопилось в нём под завязку. Воротя в сторону нос, я поскорей отнёс его в санитарную комнату в зале, где стояло ведро с хлоркой для такого рода отходов, выбросил и вернулся к трупу.
Умерший был мужчина лет шестидесяти или шестидесяти пяти. С дряблой, морщинистой кожей землистого цвета. На пальцах наколоты перстни, а на плечах скалили зубы хищные звери. Вероятно, покойник имел отношение к преступному миру. Чернила под кожей давно расплылись.
Меня пронзила мысль. Вот это мёртвое тело передо мной на каталке было живым и сидело в тюрьме! Но здесь и сейчас оно мёртвое и мне не верилось, что наполнявшая его личность в принципе когда-то существовала. Почему-то я не воспринимал в прошлом живым этого человека, а видел в настоящем времени мёртвым. Невозможно представить это тело ребёнком, подростком, взрослым мужчиной. Чьим-то мужем, чьим-то отцом, дедом или чьим-то убийцей. Его нельзя даже вообразить преступником, алкоголиком или бомжем. Пустое тело и всё. Тело без ничего. Тело без жизни. Тело с мёртвой историей. Мертвецов принято бояться, но разве можно его такого бояться? По-моему, мертвецы в том числе и бывшие душегубы народ достаточно безобидный, чего нельзя сказать о живых. Впрочем, мысль не нова.
Через полчаса пришли те самые “мальчики”. Двое коренастых парней лет до двадцать пять в болотного цвета форме. У одного из них под треугольным вырезом виднелась тельняшка. Оба короткостриженые. В высоких ботинках. Скорей всего недавние дембеля. Осенью мне тоже грозила армия и когда эти пугающего вида ребята ввалились ночью к нам в отделение, то во мне затрепетал некий страх, что им не покойника в морг, а меня поручили забрать в войска. И первое, что они по идее должны спросить – это почему я не в армии. Но парни хоть и глянули на меня словно на тыловую крысу и не нюхавшего порох маменькиного сынка, но предпочли всё-таки труп:
– Этот что ли ваш Неизвестный?
– Он самый. – подтвердил я, а проходивший мимо Сергей Сергеевич с досадой швырнул поверх простыни историю его болезни. Никто не любил покойников на своих дежурствах.
– Ты давай с нами. Каталку свою заберёшь.
Парни покатили тело, а я пошёл рядом. На грузовом лифте мы спустились в подвал и по каким-то известным только им катакомбам добрались до неприметного выхода к одиноко стоявшей на улице скорой помощи. Те же красные надписи на белом фоне, те же цифры “03”, те же полоски на борту, с той лишь разницей, что на обычной скорой есть в салоне окошки, а у этой машины окошки конструктивно отсутствовали, как и выдвижная боковая дверь. Парни распахнули створки в торце, и я увидел, что салон “Газели” разделён полками, а на них штабелями лежали трупы. Они подхватили тело Неизвестного и с размаху швырнули внутрь, на остальные тела. Изнутри послышался глухой удар. Парни не рассчитали силу броска и труп врезался головой в металлическую перегородку, отделяющую салон от кабины водителя. Водитель высунулся и прокричал:
– Вы чё?!! О...уели? Поосторожней там со жмуром!
Это с ценным грузом принято обращаться бережно, а с мёртвым можно не церемониться. Две или три недели спустя с той же Таней я попаду на вскрытие пациента из нашей реанимации и там собственными глазами увижу, как в распаханное от шеи до лобка тело санитар похожий на упыря бросает свои окурки. Затем набивает газетами и зашивает. Или как другой санитар, не вынимая изо рта сигареты отпиливает циркулярной пилой крышку черепа и костяные опилки летят ему при этом в харю, а ему хоть бы хны – прищурившись, пилит дальше. На низших должностях в склифовском морге работала всякая нечисть.