Когда Борис Андреевич рассказывает о боях минувшей войны, он почти всегда видит перед собой широко раскрытые глаза ребятишек. Они жадно ловят каждое слово, они, которые знают войну только по книжкам и кино, представляют её сплошным рядом атак, наступлений и побед. А ему так хочется, чтобы они поняли, какой это тяжкий, страшный труд — воина. И когда он рассказывает своим ученикам, ребятам из музыкально-педагогического, устройство боевого оружия, он очень хочет, чтобы до них дошло — в их руках не спортинвентарь, не игрушка, — от этого холодного металла в определённых условиях зависит твоя жизнь и жизнь твоих товарищей. И если уж, не дай бог, придётся нынешним юнцам взять в руки оружие, пусть это будут руки умелые, как тогда у него, пограничника Пискунова.
...На фронт Пискунов просился, отлично сознавая, что такое война — на беспокойной восточной границе, где она его захватила, бывало всякое, и пули, случалось, свистели. И всё же, когда их, шестерых со всей заставы направили в действующую армию, им завидовали, смотрели, как на счастливчиков. Из них, шестерых счастливчиков, сейчас живы только двое, да и их тела хранят следы безжалостного металла.
Что было для него, связиста, самым памятным на войне? Многое... Первая бомбёжка. Вот ведь вроде ко всему потом привык, и к пулям, и к снарядам, и даже к вою мин. Но как над головой появлялись самолёты, почему-то всегда старался забиться поглубже в окоп, и казалось — каждая оторвавшаяся первая точечка бомбы летит в твою, имение в твою голову.
Первый бой... Было это 21 июля 1943 года в районе Севска, на Курской дуге, когда уже захлебнулось фашистское наступление, и вперёд ринулись наши. Нет, не было у Пискунова в первом бою стремительных атак, не было яростного крика «ура», ничего этого не было, ни в первом бою, ни в других. Была тяжкая, солёная от пота служба связиста. Тяжёлая катушка за спиной, хриплое от бега дыханье... Быстрее, быстрее, комбату нужна связь. «Видите кусты впереди, на расстоянии двух километров? В их направлении тяните связь», — коротко приказал комбат. И они пошли, впервые в жизни пошёл в наступление солдат Пискунов, чернорабочий войны, связист... И хотя работа известна и привычна, но делать её приходится под огнём врага, а ведь он, враг, тоже понимает, что такое связь для наступающих подразделений. «Никогда не поверю человеку, который говорит, что он с первого же боя ничего не боялся, — говорит Борис Андреевич. — Все живые, всем жить хочется. Вот если сумел не показать страха, делать всё, что тебе положено, — молодец, честь тебе и воинская слава...» Только у села Похвистнево догнал их комбат, нашёл нужные слова, чтобы они поняли, что действуют правильно. У села Жерново остановились и оборудовали КП.
А потом была Десна, которую связисты форсировали ночью, вслед за разведчиками. Вдвоём с рядовым Ходусом, белоруссом, на маленькой рыбацкой лодочке перебрались на берег, занятый противником, и дали связь очень удачно, чуть не в расположение немцев. И когда пехота пошла вперёд, они, связисты, ждали её, уже готовые к работе. Но это, как оказалось, была несложная операция — Десна была неширокой, каких-нибудь двести метров, переправиться удалось скрытно...
Главный бой ждал их впереди, там, на Днепре, в районе города Лоева, где от берега до берега пролегла полукилометровая водная гладь, где берег врага возвышался, как неприступная крепость, ощетинившись огневыми точками, артиллерией, вкопанными танками, а противоположный, откуда предстояло начать наступление, был пологий, песчаный, как пляж («Да он, оказывается, и есть пляж, — говорит Пискунов. — недавно я там был — ребятишки купаются, тогда такое даже в голову прийти не могло»).
Стояло туманное октябрьское утро. Тихо было над Днепром — осенняя рыбацкая зорька. И вдруг — красная ракета, за ней — две зелёные... Это значит — пехота, на воду! Связисты видели, как переправлялась их родная 106 Забайкальская дивизия. Бросились с берега — черно на воде, к середине поредело, а противоположного берега достигали единицы. Но — достигали, за ними другие, вгрызались в холодную землю, накапливались — зацепились. Связь, нужна связь! Она нужна артиллеристам, лётчикам, нужна всем... И тогда командир полка приказал Пискунову: «Идите, вы должны дойти и установить связь со своим комбатом».
В дырявой рыбацкой лодке их было трое — он, Пискунов, старшина Гайнутдинов, рядовой Ходус. Он встал на носу лодки, повернулся грудью к тому, высокому, вспыхивающему берегу, чтобы фашисты не видели катушки, что висела у него за спиной, Гайнутдинов навешивал на кабель маленькие, сорокапятимиллиметровые мины — служили они вместо грузила, а Ходус вычёрпывал воду из дырявой лодчонки. А он стоял, открытый всем взглядам, и ждал — найдёт ли прищуренный глаз снайпера его грудь, защищённую только грубой солдатской тканью, или посчитает за маловажную мишень. Лишь бы не заметили катушку, а уж если заметят, что тянут связь, тогда сделают всё, чтобы не прошли.
Сколько надо времени, чтобы на лодке переплыть реку? Наверное, не очень много, может быть, полчаса. Но эти полчаса всегда будет помнить солдат Пискунов, не раз они ему снились за прошедшие с тех пор тридцать два года...
Миновали фарватер, вот уже и берег близко... И надо же было уже метрах в двадцати от кромки найти их этой шальной мине. Встал Пискунов по колено в воде, осмотрелся — нет верных боевых товарищей Гайнутдинова и Ходуса. Посмотрел, проверил — кабель цел. Некогда горевать, солдат, давай вперёд — ждёт связи комбат Градополов, ждут артиллеристы, ждут лётчики. И пошёл солдат вперёд, стирая с лица студёную днепровскую воду и солёные слёзы, пошёл искать своего комбата, который уже задыхался без связи.
И тут, когда уже нашёлся комбат и ожила телефонная трубка, пошёл фашист в решительную атаку, желал использовать последний шанс, чтобы сбросить пехоту в Днепр, потому что видел — пошли в воду вторые эшелоны пехоты. И растерялись, оцепенели на какое-то мгновение бойцы, увидев перед собой бесконечную грязно-зеленую цепь, засученные рукава, оскаленные рты, остекленевшие от злобы н ужаса глаза. Но тогда раздался над второпях вырытыми окопами голос майора Шейко: «Пограничники, живые, за мной! За Родину!» И поднялись из окопов пограничники, кинулись в рукопашную, смешали, смяли цепь наступающих фашистов и пошли крушить штыками, прикладами, кулаком. А связист Пискунов нашёл чей-то пулемёт, упал за него, дождался, пока враг начнёт отступать и разорвёт дистанцию (в той свалке можно было и своего зацепить), и сыпанул длинными очередями. Наконец-то, он получил возможность хоть как-то покончить со своей беззащитностью, когда думаешь только о том, чтобы идти вперёд, тащить тяжёлую катушку, а уж кто там тебя берёт на прицел, снайпер ли фашистский, а может, автоматчик или пулемётчик — об этом лучше не думать. И, видимо, яростен был этот огонь, потому что кто-то из отступающих не выдержал, швырнул в ячейку гранату, а разорвалась она где-то под пулемётом. Очнулся в госпитале, в селе Добрянка — двое суток был без сознания. И узнал, что свободен Лоев, и что в Речице уже наши... Вспомнил, как кричало над Днепром фашистское радио, что ни одной армии в мире не взять укреплений на Днепре, и им, красноармейцам, тоже, хотя они и сибиряки.» Узнал он, что вынул из него хирург шестнадцать гранатных осколков, да три навсегда остались в нём. И еще он узнал, что нашла снайперская пуля их любимца, командира полка подполковника Митрохина, который вместе с ними приехал с восточной границы. А потом стало известно, что ему, Ходусу и Гайнутдинову присвоено звание Героев Советского Союза, двум — последним — посмертно.
Но не только раны, кровь и потери принесла Борису Андреевичу война. Через двадцать шесть лет подарила она ему неожиданную радость, выше которой не может быть ничего. Нашёл его... старшина Гайнутдинов, которого он, да и другие, давно числили в списках погибших. Оказывается, вынесло его, контуженного, на остров, а когда он пришёл в себя, стал выбираться на берег, чтобы найти своих, снял его фашистский снайпер, тяжело ранив в грудь... Потом он попал в госпиталь, который относился к другой дивизии, а свои посчитали его погибшим. Долго в тот вечер не прекращались железные гвардейские объятия, и солёных солдатских слёз не скрывали друзья.
И когда говорит Борис Андреевич нынешним ребятам о прошедшей войне, хочет он, чтобы они поняли: солдатская служба — это тяжкий труд, и его легче делать, если ты научился всему, чему тебя хотят научить командиры, и если рядом с тобой товарищи, которым ты можешь верить, как самому себе.
А. ХАРИТОНОВ (1975)