«Северный ветер» Ренаты Литвиновой живёт во мне уже три года, «Злой человек» Земфиры – ещё дольше. Фильм как символ, как архетип преследует меня, застревая в бессознательном, требует к себе внимания снова и снова, зовёт к себе, зовёт, и никак не отпускает.
Начинается всё «Северной прелюдией», ворота старого поместья раскрываются и впускают нас внутрь, закрываясь следом и не открываясь больше никогда. Новый год как фамильный праздник, как семейная традиция – и весь клан Третьих Северных полей здесь, за столом. Все они – женщины, женщины царящего великого матриархата, единственное исключение – сын Маргариты Бенедикт и кузен Борис, но он явление остаточное. Секретарь Мишенька и прочие мужчины в услужении - не в счёт, они только декорации.
Бенедикт привозит Фанни, Бенедикт привозит в их дом любовь, и все сразу принимают её за свою – она знает пароль. «Чтоб ты любил меня одну, до гроба и после гроба». («Любовь, ну, это не мясо, но что-то кровавое). И Фанни, пожалуй, единственная, чьё желание действительно сбывается.
С её гибелью поместье клана и вся округа начинает гнить: скамейка в саду, потом деньги в многочисленных сундуках. А на место Фанни приходит Фаина, её сестра, безумно влюбившаяся в Бенедикта тогда, в тот Новый год, в их первую встречу. Именно с её приходом порядок вещей, и без того уже нарушенный, начинает натурально гнить, чтобы хоть как-то всех живущих (живущих ли?) пробудить от их бесконечного бега, бесконечного сна.
Фаину никто не желает звать по имени, никто её не понимает и не принимает, кроме, пожалуй, сына Хьюго, которого Маргарита уже окрестила своим. Так она поступает со всеми мужчинами: и сын, и внук – все под её печатями, и даже право первой подходить к телефону – её, потому что всю жизнь она ждёт звонка от того единственного-таинственного Него. Фаина много ест и плохо пахнет, но иногда Бенедикт просит сесть её в профиль – так она хоть чем-то похожа на свою сестру. Всё это – признаки Смерти. Смерть в фольклоре прожорлива, смерть в фольклоре – и не только – невыносима на запах. Фаина пришла вместо сестры, чтобы порядок положенный восстановить. Вечная Алиса, глава клана и мать Маргариты, вечная. В канве фильма она не умирает, а просто исчезает, но исчезнуть – не значит умереть. В фольклоре зажившихся стариков боялись, потому как они «чужой век ели». Так и Алиса, так и Маргарита следом за ней едят, едят, бесконечно едят эти чужие года, сами при том не меняясь.
В фольклоре Литвиновой смерть – состояние и стадия конечная, она враждебна, и в первую очередь – враждебна любви. Поэтому она даёт своим героям тринадцатый час или двадцать пятый, на котором можно укрыться от смерти и всё исправить. Наверняка там и прячется Фанни – тела-то ведь не нашли. Там она и прячется, потому что Бенедикт посмертно подарил ей самолёт и не отпускает её точно так же, как Фаина, её сестра, не отпускает его. Бенедикт говорит, что умер, но не умер он в той парадигме, в которой должен – не изменился. Он убивает себя – но убить никак не может, но в итоге всё-таки попадает в этот тринадцатый час при помощи своих невидимых слуг, а невидимость – тот ещё элемент потустороннего.
Фильм, который ругали за феминистскую повестку на деле просто кривое зеркало. Матриархат у Литвиновой – матриархат кривой, самовольный. Маргарита за кадром сетует на обмельчавших, мягких мужчин, которые не способны ни на что стоящее, но по факту она как глава клана и женщина не позволяет им ничего другого. Единственный способ инициации, что им доступен – это война. Она куёт кузена Бориса, который при всей его выдержке, остаётся к клану привязанным – Лотта, сестра Маргариты, всё никак не может откопать его сундук с наследством. На эту инициацию в финале решается и Бенедикт – и даже тогда Маргарита за кадром всё за него решает.
В финале Маргарита остаётся одна. Её мать просто исчезла, её сын – улетел, её сестра попросила о встрече с одним индийским актёром и открыла дверь своей комнаты, за которой не было ничего, кроме белого света – пространства в клане для неё больше не было. Кто же съел её век? Вечная Алиса со своей Тенью или Маргарита?
Неизвестно, дождалась ли Маргарита этого таинственного Его или же он ей всё это время только снился. Вообще сны всегда занимают слишком большое, едва ли не главное место в творчестве Ренаты – и это почти единственное, что роднит его с жизнью. Человек без снов считается больным. Сны – это двери в другие миры, в другие жизни – в другие и в наши. Может быть, во снах жизнь реальнее той, что мы имеем?
Весь «Северный ветер» вот такой, на грани реальности и сна. В нём не понять, кто жив, а кто мёртв – Маргарита воняет для Фаины так же, как и она для неё. Так воняют мёртвые для живых, так воняют живые для мёртвых. Фанни, как возможный образ той самой Любви, застревает на этом тринадцатом часе, и любовь в этом клане исчезает, как Алиса, гниёт, как скамейка. Маргарита твердит «любовью заражаешься», но любит ли она кого-нибудь по-настоящему? Сестру, сына, внука? Хоть кого-нибудь? Любят ли они хоть кого-нибудь? Лотта со своей иллюзорной привязанностью к фотографии актёра, Бенедикт со своей одержимостью мёртвой, доктор Жгутик со своим желанием встать на место творца и превращать «уродливое» в «красоту»? Ада, дочь Лотты и жена доктора Жгутика, кажется, единственная, кто смогла полюбить – и то – женщину, как женщина с сильной мужской частью, выросшая в этом их великом матриархате, и то – поплатилась за это почти изгнанием, почти возвращением в исходную точку.
Про этот фильм можно сказать всё, что угодно, потому что это – набор символов, а символ слишком широк для разового осмысления. Символ этот обрамлён музыкой Земфиры – гениально обрамлён, впрочем, как и всегда. «Злой человек», прозвучавший в двух вариациях, кажется простым, но пробирает каждый раз, снова и снова, и держит крепко, и не отпускает.
Не фильм - сказка, а сказке положено носить в себе обряды, традиции, символы и образы. Вполне возможно, своей рукой этого Рената Муратовна не закладывала, но в этом вся суть. «Кино должно быть широким. Если кино широкое, там каждый найдёт что-то своё. Если кино конкретное – это скучно».