В фонде письменных источников и документов музея-заповедника «Сталинградская битва» немалую часть составляют воспоминания ветеранов. Они посвящены разным, порой судьбоносным эпизодам грандиозного сражения на Волге. Они отличаются по форме изложения — одни представляют собой сухие и скрупулезные дневниковые записи, другие являются полными лирики и драматизма поистине художественными произведениями. Чем дальше от нас уходят в бесконечный поток времени те грозные и героические события, тем ценнее яркие свидетельства их участников. Они высвечивают новые грани бессмертного подвига тех, кто погиб, защищая свободу и независимость нашей Родины.
Вниманию читателей предлагается фрагмент воспоминаний Ивана Васильевича Шевченко. В период Сталинградской битвы он, старший сержант, был командиром орудийного расчета 383 истребительно-противотанкового артиллерийского полка РГК, приданного 4 механизированному корпусу. Иван Васильевич приезжал в Волгоград в 80-е годы, встречался с сотрудниками музея, переписывался с директором А. В. Иванкиным. Его фотография представлена в 6 зале музея.
Шел декабрь 1942 г. С целью деблокировать окруженные под Сталинградом войска Паулюса гитлеровское верховное командование создало группу армий «Дон» под командованием генерал-фельдмаршала Э. фон Манштейна. Она занимала фронт общей протяженностью 600 км — от станицы Вешенской до реки Маныч. В ее составе было до 30 дивизий, в том числе 6 танковых и 1 моторизованная. 17 дивизий находились перед фронтом нашего Юго-Западного фронта, а 13 (объединенных в армейскую группу «Гот») противостояли войскам 5-й ударной и 51-й армий Сталинградского фронта. В планы противника входило: начать наступление силами 4 танковой армии из района Котельниково восточнее реки Дон, прорвать фронт прикрытия, ударить в тыл или во фланг советским войскам, занимающим внутренний фронт окружения южнее или западнее Сталинграда, и разбить их. 48 танковый корпус из состава группы «Холлидт» должен был ударить в тыл наших войск с плацдарма на реках Дон и Маныч в районе ст. Нижне-Чирская. 6 полевая армия должна была прорваться на юго-западном участке фронта окружения в направлении на р.Донская Царица и соединиться с наступающей 4-й танковой армией.
Наступление армейской группы «Гот» началось утром 12 декабря. Действуя из района Котельниково в общем направлении на северо-восток, противник главный удар наносил на узком участке фронта вдоль железной дороги Тихорецк-Сталинград. После артподготовки немцы прорвали нашу оборону у полустанка Курмоярский и к концу дня вышли на отдельных участках к южному берегу реки Аксай. В итоге следующего дня, 13 декабря, 6 немецкая танковая дивизия овладела плацдармом на реке Аксай и частью сил захватила хутор Верхне-Кумский. С выходом противника к реке Аксай возникла реальная опасность прорыва им внешнего фронта окружения. Вопрос стоял так: сумеет враг деблокировать свою окруженную группировку и восстановить фронт под Сталинградом, или советские войска ликвидируют эту попытку. Ставка Верховного Главнокомандования приняла срочные меры, адекватные возникшей угрозе. Для разгрома Котельниковской группировки направлялась 2-я гвардейская армия. До ее подхода к месту боев натиск группы Гота должны были сдерживать противостоящие ей войска Сталинградского фронта. С этой целью была создана ударная группировка 51-й армии, в состав которой вошли 4-й механизированный и 13 танковый корпуса, 235 огнеметная танковая бригада, 234 отдельный танковый полк и 1378 стрелковый полк 87 стрелковой дивизии.
Командование поставило перед ней задачу — задержать на промежуточных рубежах прорыв к окруженной группировке войск Манштейна и обескровить их до подхода к месту боев 2-й гвардейской армии. Наши войска выполнили ее с честью, проявив при этом беспримерное мужество и героизм.
Именно об этих боях и идет речь в воспоминаниях И. В. Шевченко.
«За всю войну эти бои имели мало равных себе, они были полны драматизма, лишений и подвигов, вплоть до самопожертвования. Все это случилось за 5 коротких декабрьских дней. К исходу дня 18 декабря наша батарея имела большие потери в людях и в технике. В результате прошедших боев все поле битвы было покрыто разбитой техникой, всюду лежали тела погибших. Родная земля-кормилица, истерзанная взрывами авиабомб, мин и снарядов, была обильно полита кровью. Бой затих. В наступавших сумерках догорали фашистские танки, их едкий черный дым с примесью запаха горелого мяса, медленно оседал и расползался по всему полю. Почти всю ночь было видно зарево пожарищ. Иногда были слышны взрывы, это взрывались остатки боекомплектов. Подошла ночь, уже который день никто не спал. Спать не хотелось, хотя чувствовалась большая усталость. В короткие минуты затишья батарейцы, управившись со своими делами, войдя в землянку, иногда дремали. Но это был не сон, а какое-то оцепенение с кошмарными видениями. При первой команде, — „К бою!» — все вскакивали и бегом занимали свои места. Мало нас было. На правом фланге от нашей батареи примерно за 1,5-2 км находилось несколько штук (13-14) танков из 55 отдельного танкового полка, да справа впереди фронта батареи горсточка пехоты из 1378 сп. За время прошедших боев эти два полка, как и мы, понесли большие потери, особенно пехота. Вот все, чем мы, приданные 4 мех.корпусу, тогда располагали.
К ночи мороз начал крепчать. Надо было дать людям погреться и хоть немного отдохнуть. Предстоял очередной трудный день 19 декабря… Часов в 8 или 9 вечера на батарею пришел старшина взвода боепитания Александр Шарый. Он доложил комбату, что привез боеприпасы: патроны, противотанковые гранаты, 4 ящика снарядов, из них 2 с бронебойными и 2 с осколочными снарядами. Кроме тех снарядов, что привез Шарый, у нас на 2 орудия было еще в наличии 37 штук, из них 10 штук с картечью… Командир полка майор Дмитриев устно передал через связиста Чеуснова, побывавшего на его КП, приказ для всей батареи:
«Независимо от того, как сложится обстановка в дальнейшем, всему личному составу проявлять стойкость и мужество. Удерживать занятые позиции и биться до последнего снаряда. В случае нарушения связи принимать меры к ее восстановлению или высылать связного»…
Бой был жестокий, всего три полка против неисчислимого врага. Ни нашей авиации, ни зенитчиков не было. Многочисленная вражеская авиация действовала безнаказанно, она буквально висела над батареями, не забывая при этом пехоту и танки. Этих Ю-87 было несколько групп по 12-15 штук, и бомбили они почти беспрерывно. Видимо где-то близко был аэродром, разгрузившись, они куда-то уходили и скоро возвращались. После отступления пехоты и танков весь этот бомбовый удар пришелся по нашим батареям. Примерно в это время вновь прервалась связь, и связист Чеуснов короткими перебежками опять ушел исправлять повреждение. До конца боя связь восстановлена не была, Чеуснов на батарею не вернулся. После освобождения этой территории его тело было найдено и похоронено в братской могиле. Что делалось в полку и как обстояли дела на других батареях, мы не знали. В одну из последних бомбежек бомба упала справа сзади орудия Кирдяпкина. От ее взрыва погиб комбат и два человека из орудийного расчета Кирдяпкина. Само орудие было отброшено в сторону, люлька со стволом сорвалась со станины, а из откатно-накатного устройства вытекала амортизационная жидкость.
Немецкие танки вот, совсем близко. Во время бомбежки они безнаказанно приблизились на малое расстояние. Не знаю, как чувствовал себя и что думал ст. сержант Кирдяпкин, но он, выскочив из своего окопа с оставшимся в живых ящичным, через бруствер орудийного дворика накатил орудийный ствол и, не имея прицельного приспособления, через открытый замок сделал наводку по образующей ствола, и дал последний выстрел по приближающемуся танку. Ствол сделал большую отдачу и отлетел далеко назад, но и немецкому танку был конец. Танк вздыбился, и тут же через проломы и щели в броне повалил густой черный дым, сопровождавшийся взрывом снарядов. За этот день это был 3-й или 4-й танк, уничтоженный его расчетом. Стрелять в таком положении, как это случилось у Кирдяпкина, дело из ряда вон выходящее. Но положение было безвыходное, и он, чтобы не попасть под гусеницы танка, сделал это сознательно. Поступок геройский.
Еще до выстрела Кирдяпкина мой наводчик Тарасов точным выстрелом остановил один и тут же второй фашистский танк. Остальные попятились, прячась в лощину. К нашему орудию перебежал последний из расчета Кирдяпкина ящичный Ерешко и сказал, что он остался один. Я спросил его о снарядах, он ответил, что осталось несколько штук. Ерешко и Шлыкову я приказал доставить эти снаряды к нашему орудию. В это время из недосягаемого для нас места немцы открыли по батарее огонь из минометов. Об этих минометах мы знали раньше, они находились недалеко от нас, в балке, за бугром. Взять их можно было только минометами, потому что пушечный снаряд по такой траектории пустить нельзя. Этими минометами еще раньше немцы наносили нашей пехоте большой урон, надоедали нам, но с ними ничего нельзя было сделать. На нашей стороне минометов не было. Этот промах командования мы, рядовые «швейки», хорошо понимали. Под минометным обстрелом мой сборный расчет залег в ровиках, никакого движения. В промежутках между взрывами мин мы увидели, как несколько танков в сопровождении автоматчиков опять перешли в атаку. Выхода не было, несмотря на минометный обстрел, надо было их отражать. Тарасов уничтожил еще один танк, но вскоре разорвавшейся миной был убит.
Оставшись сам себе наводчиком, командиром орудия и комбатом, я занял место за панорамой, и все внимание сосредоточил на вражеских танках. Между тем остальные ребята (оставалось нас всего 5 человек) взялись за личное оружие и отбивали наступление автоматчиков. Для артиллеристов это редкий случай. Нашей пехоты уже не было, и от немецких автоматчиков мы защиты не имели, поэтому нам пришлось одновременно стать пехотинцами. Рядовой Шлыков, находясь от меня по другую сторону орудия, исполнял обязанности заряжающего и в промежутках между выстрелами брался за автомат. Не могу сказать за всех, но у меня было какое-то лихорадочное состояние. Всякий раз в минуты смертельной опасности все действия выполняются четко, а решения принимаются мгновенно, может быть, не всегда правильные. Подбив еще один танк, мы и на этот раз отбросили немцев. Не знаю, какой это был танк по счету. Их много дымило впереди, а также справа и слева от фронта батареи. Это был наш общий труд, заслуги моих боевых товарищей. Никому не приходило в голову считать — это твой, а это мой, да и времени на это не было. О наградах тогда никто не думал. Такие кощунственные мысли в то время не приходили в голову. Надо было удержать врага, все думали об этом…
В этом бою отличился артиллерийский мастер сержант Кудрин. Будучи раненым, он не покинул батарею и долго из трофейного пулемета сдерживал наступление немецкой пехоты. Так за этим пулеметом он и погиб.
Находящиеся впереди батареи танки стали выполнять какой-то непонятный для меня маневр. Отойдя назад и скрывшись в лощине, они через некоторое время показались за нашим правым флангом. Быстро удаляясь от нас, они двигались как бы в проход между хуторами 8-е марта и Верхне-Кумский. В треске автоматных очередей и грохоте рвущихся снарядов, полуоглохший, я не сразу сообразил, что немцы, подавив сопротивление соседей, устремились в прорыв. На левом фланге, за буграми, было слышно движение вражеских танков. Там тоже немцы прорвались. Было ясно, что мы находимся в мешке. На какое-то короткое время вокруг нас установилась тишина. Мы остались одни. Ерешко мне сказал:
«Ну все! Сейчас по балкам эти танки зайдут к нам в тыл с разных направлений».
Не успел я ему ответить, как мы увидели, что чуть справа, впереди фронта батареи, показались немецкие автоматчики. Поверх обмундирования на них были надеты бело-пестрые халаты, и на фоне перемешанной взрывами земли, снега, дыма, гари и копоти они были почти незаметны. Было их в общем-то немного, человек 30-35, но для нас это было очень плохо, хуже, чем 2-3 танка. Они смело шли, с полным сознанием того, что батарея не способна оказать им сопротивление. Действительно, в подобных случаях стрельба осколочными снарядами бесполезна, даже опасна для самой батареи. Что делать?! Деваться некуда. Слева и справа танки, впереди автоматчики. Оставалось одно — отразить атаку автоматчиков, а там, что будет. У нас еще было немного снарядов, в том числе снаряды с картечью. Вот как раз они и были в какой-то мере нашим спасением. Они и предназначаются для отражения наступающей на батарею пехоты или конницы. После двух выстрелов картечью большинство немецких автоматчиков навсегда осталось на месте, и только человек 10-12 бросились бежать обратно. Сделав по отступающим третий и потом уже по пустому месту, для верности, четвертый выстрел, мы не стали ожидать дальнейших осложнений. Мы понимали свою обреченность и бесполезность дальнейшего нахождения на батарее. В нашем тылу, около Верхне-Кумского шел бой. Немецкие танки преследовали остатки пехоты из 1378 сп и вели бой с отходящими танками 55 отдельного танкового полка. Наша батарея оказалась у немцев в тылу, для нас бой пока закончился, ждать было нечего. Сделав окрик солдату, находящемуся в окопе у 3-го орудия, мы от него ответа не получили. Ерешко побежал предупредить его об отходе, но солдат был мертв. Он погиб во время перестрелки с автоматчиками.
Вынув панораму, я разбил ее и отбросил в сторону. Забрав свое личное оружие, мы с Ерешко покинули батарею. За нами никакого преследования не было. Сразу быстро, а потом медленно, с остановками, используя складки местности, мы продвигались к Нижне-Кумскому в обход Верхне-Кумского. В Верхне-Кумском были немцы. Наши танки из 55 отдельного танкового полка отстреливались и отходили в направлении на Черноморов. С ними были остатки пехоты 1378 стрелкового полка. В конце дня 19 декабря мы добрались в Нижне-Кумский на то место, где должны были быть наши тылы, но их там не оказалось, и сам хутор казался мертвым…»
Татьяна Приказчикова, заместитель заведующего информационно-издательским отделом Музея-заповедника «Сталинградская битва»