Коляска неслась по мостовой к выезду из города. Василий Петрович с хмельными приятелями летели к цыганам. Захмелевшие души и поплывшие разумы желали протяжных сердечных песен и трепетания цветастых юбок чернооких красавиц. Ну и на любовь бы погадать, да на будущее. Весенняя грязь разлеталась из-под колёс противными комочками, обрызгивала припозднившихся прохожих.
Доставив гуляк до места возница быстро поворотил кобылёнку назад к Петербургу, уж больно страшился он слухов о разбойничьем нраве кочевников. Табор стоял у небольшого ручья. В свете костров сновали туда-сюда тонкие фигурки в юбках, раздавался монистовый звон и смех высоких голосов. Троица ввалилась в лагерь шумя и требуя развлечений. Цыганки было опешили, но вышедшие из фургонов на шум мужчины дали им уверенность, а посыпавшиеся из карманов гуляк монеты ещё и желание петь и плясать для дорогих гостей.
Медвежонка, правда, будить не стали, да и гостям явно не на заспанного зверя хотелось глядеть. Разгорячённые их молодые тела парили на вечерней прохладе, масленые глаза ощупывали фигуры девушек, укутанных в расписные платки.
– Погадать? – блеснула глазами красотка, что сидела рядышком с Василием и игриво прижалась к нему бедром, как бы невзначай, конечно, но вполне намеренно.
– Погадай, красавица, - просиял Следчий, который сразу понял намёк.
Он протянул цыганке правую руку ладошкой вверх и та, стала изучать линии судьбы мужчины от старания даже высунув кончик языка в щелочку между губ, что придало её обворожительному ротику внезапное сходство с девичьим бутоном.
– А вот говорят вы, цыгане, воры искусные, можете самого государя императора обворовать да так, что он и ухом не поведёт, - внезапно заговорил Василий Петрович, глядя на красные губы девушки.
Та поглядела на него со смесью смущения и злости, и заговорила:
– Ох вижу я у тебя по службе неприятности, а всё из-за проступка. Большое будет разбирательство, но всё обойдётся. Сошлют тебя на край света, - она поцокала языком.
– Ишь ты, - смутился Следчий. – Что ж совсем ничего доброго не видишь?
– В любви тебе везти не будет, - с грустью проговорила цыганка. – Но в ссылке жизнь будет до поры спокойная….
– Ты что, обиделась и врёшь теперь себе на радость? – сощурился Василий.
Он отнял у девушки руку и сам поглядел, будто бы умел разбирать линии.
– Ничуть, ваше благородие, - пожала цыганка плечами.
Откуда-то издали послышалось громкое акапелльное пение. Одна за другой цыганки подхватили песню на разные голоса, присоединилась к нему и собеседница Следчего.
Приятели Василия где-то раздобыли вино, купили у ромов по всей видимости. По кругу у костра стали гулять кружки с рубиновой жидкостью. Василий под душевные песни и вино расплылся ещё больше, встал пошатываясь, чтобы отойти по малой нужде, но едва не рухнул в костёр. Цыганка, что сидела с ним рядом вызвалась проводить гостя, подхватила Следчего под локоть и повела к кустам.
– Вон туда иди, - кивнула, когда они прибыли.
Василий шагнул, а затем рухнул в отхожее место как поваленное дерево, уткнувшись в кучу дерьма прямо лицом своим. Цыганка всплеснула руками, подобрала юбку и потянула Следчего за штанину, которая тут же треснула по шву, показав красавице грязное исподнее. Василий обмочился и захрапел. Девушка скривилась, перевернула пьяницу на спину ногой, затем ухватилась за перепачканные его сапоги и потянула из кустов, вытащив на чистое место.
Она отбежала к костру, хотела позвать Васильевых приятелей, но не нашла их. Побоявшись, что мужчина на холодной земле за ночь околеет, красавица вернулась к отхожему кусту и нашли Следчего сидящим. Он в недоумении осматривал изувеченные свои штаны, пытался приладить разорванные лоскутки на место и всё фыркал:
– Откуда смердит?
– Ваше благородие, не пора ли вам уже восвояси? – предложила цыганка, подойдя поближе. – Ваши-то друзья уже отбыли!
Она протянула руку, чтобы помочь изгвазданному Василию встать. Он поглядел стеклянными глазами на протянутую руку в браслетах, затем взглянул цыганке в лицо и улыбнулся, растянув по щекам коричневые пятна. Он дёрнул красавицу за руку, привлёк к себе и впился в её алые губы своими тонкими и бесцветными. Сколько девушка не силилась отбиться и закричать, ей это не помогло. Следчий ударил её по голове, а когда цыганка потеряла сознание, утащил её в кусты, подальше от табора. Там он надругался над бесчувственной красавицей, а когда вместе с покинувшим его чресла семенем ушел и хмель испугался, подобрался и припустил прямо через ручей к Петербургу.
Добежав до квартирки пожилой матроны, где имел удовольствие арендовать себе крохотную комнату он до утра отмывался в тазу от нечистот и застирывал перепачканные штаны с сюртуком. И всё ждал, что вот-вот в его дом нагрянут разъярённые цыгане.
___.
Рубину нашли только на рассвете. Холодную, поруганную с пробитой головой. По табору стоял великий плач, целая повозка цыган: мужчин и женщин прибыла в Петербург и направилась в полицию. Там они гомонили на разные голоса перемежая русскую речь с французскими и цыганскими словами. Как на зло Следчий тем временем находился на службе и очень неудачно спускался по лестнице к выходу, когда там обраховалась толпа. Сбледнув, Василий Петрович прытко взлетел на второй этаж, вбежал в кладовую, где хранились кипы бумаг и затерялся там со своей нескладной худобой притворившись стенкой шкафа. Он был уверен, что всё его злодеяние, хоть и неосознанное, вскрылось, и вот-вот отворится дверь кладовой и выведут бывшего Следчего под белы рученьки прямиком в петлю. Но время шло, а за Василием никто не являлся. Все члены мужчины затекли и болели, когда он всё-таки решился высунуть нос из коморки.
Коридор был тёмен. Лишь из под двери Полицмейстера пробивалась тонкая полоска света. Скрипело перо, особливо громко его было слышно в пустом здании. Василий крадучись двинулся мимо кабинета Полицмейстера, но половица под сапогом предательски скрипнула, даже нет, протяжно застонала, заставив Следчего похолодеть.
Из кабинета шумно, устало вздохнули и забасили:
– Василий Петрович? Это ты там?
Василий не ответил.
– А ну-ка зайди, милок!
Следчий не смел ослушаться. Он втянул голову в плечи, съёжился, став на вид ниже ростом и толкнул дверь.
Михаил Евгеньевич был уже в летах. Седые бакенбарды его пожелтели от табака, выпученные от Базедовой болезни глаза за стёклами пенсне буравили следчего так, будто видели его душу насквозь. Против заваленного бумагами рабочего стола Полицмейстера, стояли Васильевы приятели, уже не смурные с похмелья, бледность их была вызвана иным.
«Он знает! - пронеслось в голове у Следчего и его коленки затряслись.
Все трое молчали. Приятели изучали носки собственных сапог, Василий не знал куда пристроить взгляд, а Михаил глядел спокойно, лишь вызванный болезнью пот медленно катился от висков в пух бакенбард.
– Вы двое, - кивнул Полицмейстер. – Вон отсюда!
Дважды повторять не пришлось.
– И рот на замок! – крикнул им вдогонку Михаил Евгеньевич.
Оставшись со старшим по званию наедине Василий Петрович ощутил, что как во рту испарилась вся влага, нечем было сглотнуть. Горло сжало тисками, словно бы Полицмейстер не глядел на Василия, а душил его собственными руками.
– Твоих рук дело? – просто спросил начальник.
Следчий зашлёпал губами, по щекам заструились слёзы.
– Значит всё-таки твоих, - кивнул Михаил Евгеньевич, встал с места и подошел к мутному окну.
Он погладил на тёмную, подсвеченную лишь скудным светом фонаря улицу, на проезжающие припозднившиеся коляски с их масляными фонарями и заговорил:
– Знаешь ли ты моего сына?
Конечно Василий Петрович знал. Сын Михаила Евгеньевича – Михал Михалыч был известным в определённых кругах развратником и повесой. Однако в последнее время юноша сделался затворником и носу не казал ни на приёмы ни даже просто на прогулку. Поговаривали, что виною тому срамная болезнь, коей ненасытный Михаил имел несторожность заразиться во время очередного гулянья, но конечно же правды никто не знал.
– Что говорят про него – правда! – голос Полицмейстера был ровным. – Он тоже был любителем увеселяться с цыганами, и вот заболел…- Михаил обернулся на Следчего. – Щёки ввалились, нос отгнил, давеча отвалился мужской его орган. Доктора говорят, что жить осталось неделя-другая, в лучшем разе и с Божьей помощью – месяц.
Начальник вернулся за стол, поскрипел по какомузто листку пером, затем протянул его Следчему со словами:
– Уезжай из Петербурга.
На листке было написано направление на перевод в богом забытый городишко Березняки.
Не помнящий себя от смеси противоречивых чувств Василий бежал резвым кабанчиком по мостовым и улочкам, побросал в котомку лишь самое необходимое и уже было собрался выйти из дому, как в окно его комнатушки постучали.
Василий оторопел, выронил котомку, разбив что-то внутри неё. Он взял в руку кочергу, выставил её вперёд как оружие и приставным шаркающим шагом пошел к окну. Отогнув кочергой занавеску он увидел в свете лампы маленького цыгана. На вди мальчику было лет шесть или семь, в том Следчий убедился, когда пацанёнок улыбнулся, показав выпавшие передние зубы. Он подошел к окошку вплотную, поднялся на цыпочки и положил на откос нечто блестящее. Цыган произнёс несколько слов на своём языке, заулыбался пуще прежнего, глядя на Василия, затем убежал в ночь.
Следчий Убедился в том, что под окном его больше никто не поджидает, открыл одну створку и взял оставленный мальчиком предмет в руку. Им оказалась странного вида подвеска. Червонец с продёванной в отверстие волосяной ниткой. Следчий поднёс свет ближе, поглядел на монету со всех сторон, хмыкнул. Где-то вдали засвистели и загоготали. Василий прижал подвеску к себе и споро захлопнул створку, едва не разбив стекло. Не задумываясь Следчий бросил монету в котомку и выбежал в темень, пробираясь сквозь палисады и ограды к пятачку, где дневали и ночевали извозчики.