Есть мнение, что русские всегда боялись свободы. И сейчас боятся. По поводу того, кто сформулировал его впервые, ведутся споры. Но и не суть. В списке претендентов в любом случае не фигурируют лица, которые в свободе и в русских что-то бы смыслили. Тем не менее, мнение это косвенно или прямо высказывается нередко. Так что есть смысл рассмотреть его с точки зрения внутренней логики.
А можно ли вообще бояться свободы?
Свободы! Которая, как известно, подразумевает ответственность, дисциплину и порядок. Или, если вспомнить советские формулировки, является «осознанной необходимостью». Как минимум, это касается благородной «свободы для», противопоставляемой презренной «свободе от».
Можно ли бояться свободы, как осознанной необходимости? Можно. Я, например, боюсь. Ведь это же явная оруэлловщина. Двоемыслие. Шизофрения.
Свобода, как её понимает, чувствует и высоко ценит каждый человек, это, именно, безответственность. Возможность не подчиняться дисциплине, не следовать какому-либо порядку. Как минимум, если в данный момент нет такого желания. Единственной настоящей свободой является только «свобода от», в том числе и от обязательного осознания каких-то «необходимостей».
Любая другая «свобода», как это, опять-таки, каждый человек понимает и остро на своей шкуре чувствует, это лишь эвфемизм обозначающий несвободу. Рабство.
И тут возникает правильный вопрос, кто, когда и зачем, интегрировал в европейскую (следовательно, и в русскую) культуру данный элемент двоемыслия?..
Ну… Произошло это в XVIII столетии. До этого, речь о свободе заходила и кровь в борьбе за неё лилась рекой. Однако, лилась предметно. Подразумеваться могла свобода вероисповедания, освобождение от тяжёлых повинностей, или, чаще всего, «вольности» знати. В конце же века появляются абстрактные представления о «свободе», наряду с «равенством» и «братством», возводящейся в ранг сверхценности.
Проблема в том, что подлинная свобода, являясь несомненной ценностью в глазах человека, на роль сверхценности не годится. Ибо она не только может, но и обязательно должна грубо попираться. Каковой факт приходится принимать со смирением. Ибо, это – очевидное условие жизни в обществе, быть свободным от которого, как известно, нельзя. Вариант, «моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого» на практике будет работать, только если кем-то третьим, – чьи решения не обсуждаются, – по линии разделения личных свобод проставлены пограничные столбы. В противном случае неизбежно возникнет впечатление, что другие без всяких разумных оснований начинают свою свободу глубоко на твоей территории. И чем их свобода лучше?
Подлинная свобода не имеет свойств абстрактного идеала, который можно использовать в качестве знамени священной борьбы. Она конкретна и распадается на множество отдельных, не связанных, часто мелких и приземлённых, – но каприз является одной из фундаментальных потребностей, – возможностей делать, либо не делать, если уж так угодно, то или иное. Возможностей, гарантированных законом. А чаще его отсутствием. Что не запрещено, то разрешено.
...То есть, свобода неотделима от права, устанавливающего границы дозволенного. Но с правами начитается та же ерунда. С одной стороны, совершенно ясно, что всякое право – ценно, и человек не может не желать обрести его. У раба нет прав, у гражданина есть, и никто не оспорит, никто не усомнится, что лучше быть гражданином, если уж состояние не позволяет записаться сразу в сенаторы. Однако, и тут ясно, что право – не сверхценно. Оно производно от государства и существует лишь постольку, поскольку карательный аппарат способен обеспечить выполнение законов. Гарантом свобод является городовой с большим правоохранительным органом.
...Как следствие, появляются «права человека». Они из другой сказки, ибо существуют сами по себе. Независимо от государства, и именно от нарушения государством права человека требуется защищать… силами государства. А чьими? У кого силы вообще ещё есть? Так что, всё логично. По-своему. Шизофренически.
Может показаться, что автор, в моём лице, видит в правах человека что-то дурное. Отнюдь. Однако же, очевиден нюанс. Права нуждаются в людях, которые будут формулировать, толковать их, надзирать за их соблюдением. И люди эти должны быть, если не беспристрастны и мудры, – хотелось бы, но ладно, – то, как минимум, легитимны. То есть, их власть, по факту, верховная, должна иметь некий земной источник. Что подразумевает назначение, выборность или наследование в соответствии с прозрачной процедурой.
Проще выражаясь, защитник прав человека, не способный предъявить уполномочивающий его выполнять данную миссию мандат за подписью человечества, как биологического вида, – самозванец. Человечество же, как вид, таких полномочий никому, насколько известно, не выдавало. И не признаёт их за кем-либо.
Последнее, в свою очередь, порождает ещё один пример двоемыслия: «демократию, как уважение прав меньшинства». Всем известно, что демократия нечто прямо противоположное, – право большинства принимать решения. Но в такой формулировке демократия не совмещается в одной реальности с «правами человека». Ибо человек этот может принадлежать к меньшинству.
И даже не обязательно сексуальному. Те, кто решает, в чём права человека состоят, – тоже меньшинство.