- Эй, Илюшка, голова два ушка, маму с папой съел, сам на хозяйстве?! – залилась звонким смехом Аринка, пятнадцатилетняя язва, не уступавшая остротой языка всем троицким бабам, вместе взятым.
Аринка с Маринкой, подружки и соседки сидели ввечеру на расчищенной завалинке, лузгали семечки, и подначивали проходивших мимо парней и девчонок. Больше Аринка подначивала, конечно, Маринка при том присутствовала. Илья, тащивший ощутимую поклажу в двух сумках из сельпо, даже не глянул в сторону девчонок. Этим только попади на язык, не поленятся, до дому проводят, изведут своими шуточками-прибауточками. А зацепить Илью было чем. Пухлый, белокожий, с хомячьими щеками мальчишка частенько подвергался Аринкиным нападкам. По улицам без дела с мальчишками он не шастал, всё больше бате с мамой по хозяйству помогал. Хозяйство у них крепким было, кур, уток – без счёту, коровы, свиньи, дом большой, сад, да огород приличный, только успевай поворачиваться. Мама, Анна Алексеевна, трёх сынов батьке в помощники народила – Глеба, Никиту и Илью. Батя, Савелий Михайлович, Аннушку свою любил очень, берёг, а посему к хозяйству её не допускал, сыновей к труду приспособил. А ей, родимой, по дому бы управиться. Старшие Илюшкины братья, как в сказке, красавцами были, что богатыри русские, девчонки троицкие на них заглядывались, головы сворачивали. А Илья лицом и телом удался не особо, вот и дразнили его.
- Балда ты, Аринка, - Маринка сплюнула в ладошку шелуху и раскусила следующую семечку, - Хороший Илюха парень, умный, работящий, чего ты его цепляешь вечно?
- Конечно хороший, что Семёновская молодуха, рыхлый, беломордый, да румяный, - распалялась Аринка, - Тьфу, тюфяк!
- Так с лица воду не пить! – парировала Маринка.
- Не пить, - согласилась Аринка, - Но такую квашню и не полюбить.
- А ему твоя любовь до столба, - рассмеялась Маринка, - Вот ты и бесишься. Они ж только на своих женятся, - уже тише пробормотала девчонка, вслед удалявшемуся из виду Илюхе.
О том, что на дальних троицких хуторах испокон веку жили староверы, какие сосланные, какие прибывшие самоходом, Семенчука просветил Размахнин, велев без особой нужды к ним не соваться. Не из боязни, нет. И не потому, что эти люди, через века пронёсшие свою веру, могли сбить с панталыку комсомольца и атеиста Толика. Просто майор, пару раз по долгу службы столкнувшийся с хуторскими, лично для себя принял и уважал устои и традиции тамошних семей. Верой они не кичились, напоказ её не выставляли. Трудились усердно. «Горькую» презирали. Держались обособленно, да, почти не общаясь с поселковыми, но в школе детишек никто не делил на «своих» и «хуторских», да и в общих для всех больнице и магазинах клейм тоже никто не ставил.
Когда в Троицком пропала девчонка, не вернулась с вечера домой, бабка её, Глафира Андреевна, в одиночку тянувшая внучку, промаявшись в неведении всю ночь, самоходом двинула до Ивантеевки, лишь засерело небо. Своих, троицких, Глафира чуралась, стыдилась, поэтому и забить среди них тревогу не решилась. Дочка её, Лизка, Аринкина мать, здорово поспособствовала этому в бурной и безразборчивой своей юности. Созрела Лизка рано, прелестями своими завлекала троицких парней и мужиков умело. Глафира и увещевала дочку, и лупила смертным боем, но девка, как с цепи сорвалась. Пока не понесла. После уж, сбагрив чуть подросшую Аринку бабке, сбежала Лизка в город и больше, с тех самых пор, в Троицком не показывалась. Но память у поселковых была долгой, осадочек, зацепивший и Глафиру, остался.
- Андревна, ты? – майор Размахнин, подкативший поутру к отделению на машине, заметил заиндевевшую от морозца бабку у самых дверей, - Ты пёхом что ли? Случилось чего?
- Аринка…, - проскрипела замёрзшая женщина, вваливаясь в распахнутую майором дверь.
Когда Семенчук прибыл на службу и сразу сунулся к начальнику с докладом о том, что неизвестная продолжает пребывать в бессознательном состоянии, «прихватив до кучи» ещё и пневмонию, Глафира Андреевна, уже «откушав» горячего чаю и согревшись, как раз рассказывала Размахнину о пропаже внучки. Выслушав женщину и выразительно глянув на лейтенанта, майор велел выдвигаться в Троицкое незамедлительно. Бабка категорически отказалась садиться на Толикова «шайтана», предпочтя топать пешком. Размахнин, повздыхав, заверил Глафиру, что доставит её домой сам, попозжа, ещё не хватало и бабку потом искать в окрестных сугробах. Толик, не дослушав их перепалку, помчал на поиски пропавшей девчонки, по пути соображая, с чего начать.
Начал он со школы. Наскоро переговорив с директрисой троицкой школы, он был препровождён ею в класс, в котором училась Аринка. Маринка, немало взволнованная отсутствием на занятиях подруги, сообщила, что с вечера девчонки «расплевались», не сошлись во мнениях по поводу их одноклассника. Илюха, заслышав, что речь о нём, поднялся из-за дальней парты, уже смекнув, что случилась беда.
- До бати идёмте, - без всяких предисловий бросил он, - Батя скумекает быстрее.
Семенчук не стал терять времени, расспрашивая парня. Не смотря на свой, несколько «расплывчатый» вид, Илья лейтенанта впечатлил. Решимостью. Основательностью. Настоящей мужской рассудительностью. Чутьё никогда не подводило Толика, он протянул парню руку, соглашаясь, тот, чуть помедлив, ответил на рукопожатие, не по-детски сильно.
До хутора доехали быстро. Савелий Михайлович встретил гостя хмуро, зыркнув на сына многозначительным взглядом. В дом не пригласил, велев говорить здесь же. А выслушав, кивнул, кликнул старших сыновей и велел отстегнуть Тунгуса. Илья замешкался, услыхав о Тунгусе, указав отцу взглядом на лейтенанта. Тот лишь усмехнулся, сразу скрывшись в доме. Здоровенный лохматый кобель, размерами, чуть не с полугодовалого быка, выскочил к крыльцу из-за сараев и с рыком попёр на Толика. Илюха, заорав, заспешил следом за псом, прекрасно зная его злобный нрав. Батя с братьями, за сборами, вряд ли слышали его крик. Семенчук напрягся. Взглядом поймал взгляд кобеля, стараясь не обращать внимания на капавшие с его клыков пенные слюни и, ровно, не повышая голоса, заговорил со стремительно приближавшимся зверем…
Когда Савелий с сыновьями вышли из дому, Тунгус сидел у крыльца на заднице, как послушный щенок, метя хвостом дорожку и здоровкаясь мощной лапой с незваным пришлым. Тот что-то говорил кобелю, строго и ласково одновременно. Илюха, ошарашенный, топтался рядом. Савелий, крякнув в бороду, спустился с крыльца и протянул лейтенанту руку. Тот ответил. Сильно, крепко.
- Савелий Михалыч, - представился хозяин, - Можно просто Михалыч. А ты силён!
- Анатолий Романыч, - глядя мужику прямо в глаза ответил лейтенант, - На том стоим.
- Илюха, - обернулся Савелий к сыну, - Кликни Гордея с Семёном и айда за нами. Да, ружья пусть не берут, - и заметив вскинутую бровь Семенчука, пояснил, - Всё в порядке, Романыч, в охотхозяйстве регистрацию имеем.
На хуторах искать девчонку было бессмысленно, поселковые сюда не совались. Всем скопом двинули до посёлка, заглядывая по пути в канавы, дровяники на выселках, обследуя протоптанные в снегу тропки. Поселковые, поднятые по тревоге подоспевшим Размахниным, тоже потихоньку втягивались в поиски. К обеду, Илюха, привлечённый лаем Тунгуса, забрёл в заброшенный на окраине посёлка «ведьмин» дом (по слухам, давным-давно, жила в нём старуха, промышлявшая ведьмовством, а как она померла, поселковые дом обходили стороной). На грязном полу, в обнимку с ошарашенным кобелём, периодически гавкающим, видимо, от того, что его сегодня никто не боится, сидела зарёванная, замёрзшая, несчастная Аринка. Размазывая по лицу сопли и слёзы, она жаловалась Тунгусу, что хотела только сходить в клуб на танцы. А там приезжие. Приставать стали. Она побежала. Они за ней. А она в ведьмин дом. И с ногой что-то приключилось. Даже ползти не могла. Помирать уже собралась. А тут, он, хороший пёсик, малееенькиииий.
Илюха подошёл к рыдающей Аринке молча, подхватил на руки и вынес из дому. Со всех сторон к ним уже бежали люди. Аринку, не смолкая повторявшую: «- Илюша! Спасибо, Илюша! Прости, Илюша!», погрузили в милицейскую «Волгу» и незамедлительно отправили в ивантеевскую больницу. Хуторские лясы точить с поселковыми не остались, отправились по домам. Семенчук, оставивший свой мотоцикл на хуторе, ушёл с ними. И как же потом бурчал майор Размахнин, что его, лейтенанта, без году неделя служившего в селе, отпотчевали обедом староверы (виданное ли дело!) в то время, как он сам не удостоился ни разу!
А приезжих тех Семенчук нашёл! И по-мужски поговорил. Ремонтировать коровник дальше они отказались, уехали. Да и правильно! Своих мужиков что ли мало? Вон, хоть Витька Илюхин!
Аринке в больнице вывих вправили. А мозги, после того случая, у неё вправились сами-собой. Задирать ребят она больше не рисковала. Тем более, Илюшку! Хлопец-то какой! Видный!
Продолжение следует.