Человек удивительной судьбы. Человек невероятной силы духа. Человек, связывающий наше время с Серебряным веком русской культуры. Это все о нем. О Николае Николаевиче Брауне, живой легенде борьбы с коммунистическим режимом, поэте и общественном деятеле, хранителе имперского духа и чести блистательного Санкт-Петербурга и великой России.
В эти дни Николай Николаевич отмечает свой 85-летний юбилей, являя собой пример бодрости и жизненной активности. Мы славно погуляли с юбиляром по городу Святого Петра, побывали в театрах, на выставках, и, конечно, много говорили о том, что было и что будет. Точнее, говорил больше Николай Николаевич, а я старался запоминать и записывать.
Получился увлекательный монолог, который рад представить подписчикам и читателям канала. Замечу, что монолог весьма объемный, поэтому разумно будет разделить его на несколько частей. Сегодня - первая из них.
Я - Николай Браун-младший
Удивительно, в 85 лет быть младшим, но так уж сложилось, поскольку я - поэт, и родился в семье поэтов.
Мои папа и мама родились в Российской империи, стране, которая в силу обстоятельств позже стала Советской Россией, а потом и Советским Союзом. Понятное дело, работа поэта - писать стихи, публиковаться в периодической печати, издавать сборники.
Государство диктатуры пролетариата накладывало жесткие ограничения на все, что публиковалось в советских изданиях. И всем поэтам и писателям, кто оставался в России после потрясений 1917 года, приходилось эти ограничения соблюдать.
Тем не менее, от большинства советских людей моих родителей отличало то, что они никогда не состояли ни в комсомоле, ни в партии. Состояли только в Союзе советских писателей, а до того — в Союзе поэтов, который возглавлял Федор Сологуб.
Пожалуй, пришла пора представить моих родителей, которые познакомились в 1922 году на поэтическом вечере памяти Блока. В августе 1926 года, во время борьбы безбожного государства с религией, обвенчались в церкви Иоанна Предтечи на Каменном острове. Через 11 лет церковь была закрыта и полностью разорена, и я так и не нашел ни в одном архиве той церковной книги, где была сделана запись о венчании моих родителей.
Отец мой — поэт Николай Леопольдович Браун — из старинного германского рода, обрусевшего, но фамилию сохранившего.
Мама — поэт, переводчик Мария Ивановна Комиссарова, чей предок из русских костромских крестьян спас императора Александра II от пули при покушении в Летнем саду 4 апреля 1886 года.
Оба они родились в 1900 году, став ровесниками двадцатого века. Я же появился на свет в 1938-ом, застал и начало войны, и эвакуацию, и все, что сопутствовало и полагалось этой эпохе.
А когда стал заниматься литературой, то, представлялся, как Николай Браун-младший, чтобы читатели могли отличать от отца, Николая Леопольдовича.
Родительский дом - начало начал
Дом у нас был хлебосольный, многолюдный. Всегда много гостей, писателей, поэтов. Говорили о поэзии, искусстве, рассказывали забавные истории, но не политические анекдоты. Пели народные песни, песни на стихи Есенина.
Имена Гумилева, Есенина, Клюева в нашей семье звучали не случайно. Это были поэты, о которых рассказывали с душевным волнением, иногда шепотом, но всегда с любовью, с величайшим пиететом.
Николай Леопольдович в 1919-1920-х годах конспектировал лекции Николая Гумилева, посещая его Цех поэтов, был в студенческие годы дружен с другим Николаем - Заболоцким, выпускал вместе с ним машинописный журнал. А из старших поэтов-учителей был хорошо знаком с Николаем Алексеевичем Клюевым, которого посещал многократно.
Чудом сохранился, уцелев в блокаду и при обысках, автограф стихотворения Клюева «Богатырка» и двухтомник его «Песнослова», подаренные автором семье Брауна. На первом томе дарственная надпись: «Николаю Брауну — мое благословение на жизнь песенную. Дано в Благовещенье. 1926 г. Н. Клюев».
Марии Комиссаровой на Троицу поэт подарил складень, а название ее первой книги, вышедшей в начале зимы 1928-го, — «Первопуток» — подсказал также Николай Алексеевич.
От истории знакомства родителей - к истории Российской империи
Как я уже говорил, мои родители познакомились на вечере в писательском Союзе, где отмечалась годовщина памяти Блока, — 7 августа 1922 года. Союз тогда располагался неподалеку от мечети, на теперешнем Каменноостровском, тогда по-большевистски переименованном из Троицкого проспекта в улицу Красных Зорь.
На этом вечере выступление Брауна привлекло особенное внимание. Свои вопросы Николаю Леопольдовичу задала и Мария Комиссарова. Он ответил коротко и предложил: «Подойдите ко мне после выступления». Она подошла. Тогда Браун еще не знал, что она пишет стихи.
Вскоре выяснилось, что они сверстники, оба 1900 года рождения. Хотя в некоторых энциклопедиях и словарях есть разночтения: годом рождения матушки кое-где ошибочно значится 1904-й, а у отца — 1902-й.
В 1926 году, при разгуле воинствующего безбожия, они обвенчались в церкви Иоанна Предтечи на Каменном острове, и мой дед Леопольд Викентьевич держал над ними венец. Мария Комиссарова не сразу рассказала Брауну, что состоит в родстве с Осипом Комисаровым— спасителем императора Александра II.
Когда 4 апреля 1866 года в Летнем саду Осип Комисаров увидел, что некий молодой человек целится в царя, он, оказавшийся рядом, с силой ударил террориста снизу по руке — и пуля ушла вверх.
У меня нет никаких сомнений в том, что, если бы понадобилось, Осип Иванович закрыл бы государя своим телом. Сейчас покажется удивительным, но в те времена у государя императора никаких телохранителей не было.
Никому и в голову не могло прийти, что в Царя-Освободителя станут стрелять! Однако на Помазанника Божьего смутьяны и бесы-народовольцы начали настоящую охоту.
Россия праздновала чудесное спасение Царя
В один день Осип Иванович стал национальным героем. Я очень хорошо помню исчезнувшую в перестроечные годы мемориальную доску, которая висела на ограде Летнего сада со стороны Невы.
На беломраморной табличке крупными золотыми буквами было написано «На этом месте революционер Каракозов стрелял в Александра II». Даже не было указано «императора».
А еще раньше на месте чудесного спасения стояла часовня, снесенная богоненавистниками-большевиками. Известный русский поэт Николай Алексеевич Некрасов в те дни посвятил Осипу Комисарову стихотворение, широко распубликованное, где говорилось о близости царя и народа. Городская общественность в течение месяца отмечала спасение государя как историческое событие.
Был личный прием у Государя, подарки, дворянское звание. Кроме этого, ему было подарено большое имение на Юге — точнее, в Екатеринославской губернии. Раньше оно принадлежало жандармскому генералу Свечину. Осип Иванович развел там большое хозяйство, выращивал какие-то замечательные груши, широко занимался благотворительностью.
Что же касается его костромского прошлого, то он, говоря сегодняшним языком, был предпринимателем. Освоил скорняжное дело и торговал шапками. Пройдя специальное обучение в меховой фирме Садова, проживал в Санкт-Петербурге. Но был записан в документах как происходящий «из крестьян».
Село Молвитино Костромской губернии, где он родился, впоследствии получило наименование Сусанино, потому что в 7 километрах от него родился (намного раньше) другой герой русской истории — Иван Сусанин, спасший в критический момент Смутного времени царя Михаила Романова от захвата поляками. В связи с такой исторической аналогией за Осипом Комисаровым закрепилось прозвище «второй Сусанин».
О родстве со"вторым Сусаниным" лучше промолчать
Конечно, в первые годы советской власти о таком родстве лишний раз упоминать было опасно. Поэтому матушка старалась не афишировать, что она родственница Осипа Ивановича, а в доме ее родителей всегда висел его портрет.
Мария Комиссарова появилась в тогдашнем Петрограде в 1918-м году. На год раньше, чем Браун. Матушка приехала учиться. Они с Николаем Леопольдовичем оба учились в Педагогическом институте на параллельных курсах. У Комиссаровой были в Питере родственники.
У Брауна тоже были здесь родственники. И в Орловской губернии, откуда приехал Браун, и в Костромской уже вовсю шли грабежи, убийства. По всей России реализовывался ленинский призыв «Грабь награбленное!».
Приезжали «комиссары в пыльных шлемах» и кожаных куртках, находили пьющих мужиков и начинали утверждать советскую власть. Мама была, по мнению новой власти, из зажиточных крестьян. Из тех, кто подлежал раскулачиванию.
Один ее дядя владел пароходом, ходившим по Волге, другой был производителем сыра и масла, имел свое хозяйство и небольшое заводское предприятие. Потом немалое их семейство было репрессировано, отдельные родственники Марии Ивановны были арестованы, другие, раскулаченные, высланы в Челябинскую губернию.
Родного брата, Александра Ивановича, местная советская власть призвала в Красную армию, однако он пропал без вести и дальнейшая судьба его неизвестна.
А у Николая Леопольдовича, когда в 1919-м году Деникин стал отступать к Югу, оставляя Орловскую губернию на произвол и террор красных, который не замедлил наступить, был выбор: либо взять в руки оружие и идти с Деникиным, либо как неизбежное принять перемены в стране. И найти свое место в изменившихся условиях.
Дедушка с бабушкой, Леопольд Викентьевич и Ефросинья Ивановна (они оба были православными, как и мой отец), раздали близким людям имущество и вместе с детьми подались в Питер, где мой двоюродный дед профессор Павел Викентьевич Браун до революции владел домом на Шамшева, 17. Сейчас там банк «Санкт-Петербург», а с 1960-х до конца 1990-х был военкомат.
Дед скончался в 1919-м году, вскоре после приезда Николая Леопольдовича. В том же году дом был реквизирован новой властью. И Брауны поселились в Новой Деревне, в коттедже, который они арендовали у петербуржца Ланге, по адресу Приморская набережная, 103, теперь это Приморское шоссе.
В ливнях века не линял...
Конечно, в советское время я не имел возможности выяснять что-либо, связанное с появлением Браунов в России, Санкт-Петербурге и Орле. За границу нельзя было ездить, архивы были закрыты. Родословными не просто никто не занимался — старшее поколение старалось о прошлом не вспоминать, тем более не рассуждать на эти темы, при «пролетарской диктатуре» опасные.
Родители таким образом заботились о детях. Я не исключение. Насколько мне известно, первым в России в ХIХ веке появился композитор и капельмейстер Христофор Браун, он работал с большими оркестрами — в Вене и в Праге. Приехал, купил землю в Орловской губернии, женился на русской. Отец мой родился уже в России.
По его словам, под Прагой были деревни Браунов. Какая-то дальняя родня была где-то в католической местности Германии, в Чехословакии, в Австрии. Вот, пожалуй, и всё, что мне удалось выяснить у Николая Леопольдовича, который на вопросы отвечал крайне неохотно.
Однако я помню его эпиграмму:
«Я не нуждался в изобилии
И в ливнях века не линял,
Судьбою данной мне фамилии
На псевдонимы не менял»!
И в петербургской судьбе отца фамилия сыграла свою роль: энкавэдэшники попытались его вербовать. В августе 1940-го года отца стали вызывать в 6-е отделение милиции на канале Грибоедова, напротив храма Спаса на Крови. Тогда уже мы жили в писательской надстройке в доме 9 на том же канале Грибоедова. Начались допросы-расспросы в связи с «делами», которые касались их общих с Есениным и Клюевым друзей.
Жить - счастье, а жить с честью - вдвойне
Вопросы касались переписки Брауна с казненным на Лубянке поэтом Иваном Приблудным, близкого знакомства с поэтом Павлом Васильевым, убитым в 1937-м, арестованного и пропавшего в 1938-м Бориса Корнилова и его жены Ольги Берггольц. А по большому счету попутно выполнялся план по вербовке будущих стукачей.
«Соглашайтесь!» — настаивал следователь. «Вы хотите, чтобы я бросил литературу, перестал писать? У вас что, для меня уже готова форма и звание офицера НКВД?» — противился отец. На пятом или седьмом ночном допросе Браун заявил: «Я не буду отвечать!» Следователь: «Ну что ж, тогда будем сидеть молчать, не спать». — «Для меня как для поэта по ночам не спать — дело привычное».
Следователь пришел в ярость. «Что вы дурака валяете! У вас родственники за границей. Вы же с ними состоите в переписке». — «Какие родственники! Какая переписка!» — «У нас их письма». — «Так дайте почитать!» — «Не полагается, это следственный материал». — «В таком случае откуда же я знаю, что у меня родственники за границей?» У следователя сдали нервы — кричит: «Вы у нас в расстрельных списках!»
Отец прекрасно понимал, чтó может быть дальше — арест, короткое следствие. А потом он будет считаться без вести пропавшим — как его друзья, поэты Николай Олейников, Борис Корнилов, которые жили в одном доме с ним, на канале Грибоедова, 9.
Понимая, что итог вербовочных допросов близок, Николай Леопольдович написал очень серьезное заявление и отвез его в Смольный, и в Смольном нашелся тот (кто — он не знал), кто эти ночные допросы прекратил. Браун писал, что все обвинения абсолютно безосновательны, что он подвергается шантажу. «Либо вы меня защитите, либо я буду жаловаться в Москву…» Письмо в Москву он уже заранее подготовил, сняв с него копию, которую спрятал.
В черновиках отца я нашел и, по возвращении после срока, опубликовал в составленном мной сборнике «На невских берегах» стихотворение, датированное августом 1940 года
Когда к тебе стучится неудача,
А счастье дом обходит стороной,
Не становись подобен тем, кто, плача
Или ропща, клянёт удел земной.
Останься твёрд, не жди к себе участья,
Готовься с честью путь земной свершить.
Пусть даже в мире нет дороже счастья,
Чем это счастье – жить.
Главное, что я хотел бы выделить в этом стихотворении, — понятие чести. Чести отец не изменял никогда.
(Продолжение следует)
