Две недели, прошедшие со времени публикации последней заметки, представляли собой концентрацию волевых усилий, чтобы наконец-то дочитать книгу, обозначенную в заглавии. Около 800 страниц в электронном виде нельзя сказать, чтобы как-то уж трудно читаются: пять частей, каждая из которых поделена в среднем где-то на сорок-пятьдесят коротких глав, хорошо переведены (читатель, наверное, будет ругаться, но в том файле, который я читал, не была указана фамилия переводчика, так что не знаю, Пяст это, или Любимов). В тексте Рабле много мегаломании: многочисленные перечисления, списки, языковые игры. Однако, как вы догадываетесь, начал я читать эту книгу по иной причине: на философских факультетах, по крайне мере в то время, когда учился автор этих строк, было массированное давление на студентов бахтинской теорией карнавала и ее значения для французского постструктурализма («Разрушение поэтики» Юлии Кристевой и т.д.). Наконец-то захотелось узнать первоисточник и при этом развеяться после чтения депрессивного Платонова. Ну да, и еще это ведь «классика Ренессанса»…
Что же в итоге? Во-первых, стало понятно, почему рафинированный интеллектуализм постструктуралистов черпал вдохновение из этого колодца. Это явления одного порядка: «твори свою волю», герои-великаны, титанизм, антропоцентризм, безбожие. Конечно, Рабле, этот монах-расстрига, чем дальше по тексту, тем больше пытается защититься цитатами из Священного Писания, показать, что он его хорошо знает, однако, заимствований из античной философии и литературы куда больше. Да, Рабле – «ученый муж», но куда это его в итоге приводит? Смотрим пятую, завершающую, наиболее философичную часть. В ее финале герои попадают в храм Божественной Бутылки, ранее (то ли в четвертой, то ли в третьей части) описывается община гастролатров, то есть чревоугодников. Вторая часть, наиболее «отмороженная», описывает в частности случай, когда одному из героев, Панургу, отказала некая «благовоспитанная» дама, в результате чего он поступил с ней как настоящий подонок (не буду вдаваться в описания, смотрите эпизод с собаками), однако, для персонажей это становится лишь поводом в очередной раз посмеяться.
Вообще есть некий парадокс, что Советская власть, такая обычно стыдливо-пуританская, опубликовала в 1975 году этот текст фактически без купюр, есть даже телеспектакль, где еще молодой Калягин читает главы из романа. Конечно, вряд ли марксистская ограниченность, приведшая к идеологической догматичности во взгляде на вещи, позволила ей в полной мере осознать культурные последствия публикации романа Рабле. Да, можно говорить дежурные фразы о «разоблачении религиозного ханжества и мракобесия», «веселом приятии человеческого естества со всеми его желаниями» и многое другое в том же духе. Однако, ни одна система ценностей не устоит, если дать волю человеческим страстям. В этом смысле книга Рабле куда опаснее текстов того же Ерофеева и Сорокина. Ведь если последние, пытаясь «реабилитировать» физиологическую сторону человеческой жизни, сами так или иначе ужасаются, тому, что они описывают, и пугают читателя теми картинами внутреннего ада, в который заводит человека эмансипированная чувственность, то у Рабле все вроде бы весело и несерьезно.
То, что в «Гаргантюа и Пантагрюэле» мы имеем дело именно с апологией телесной чрезмерности, а не с защитой «золотой середины» в аристотелевском понимании, указывают хотя бы списки на десятки страниц: что герои съели, что выпили. Да, ведь они великаны, им кажется, что нужно много для того, чтобы утолить свои потребности. Но, парадокс: они так и остаются неудовлетворенными, поэтому культивируют свои страсти, превращая их в последней части романа в богов. Само имя «Пантагрюэль» переводится как «всежаждущий» (о происхождении имени – в начале второй части), однако, его влекут не столько знания (как считает одна благообразная блогерша на Ю-тубе), сколько именно плотские похоти. В отличие от нормальных людей (Есть ли они? По крайней мере в идеале), которые сохраняют умеренность в утолении потребностей, герои Рабле разжигаются от постоянного алкания. Им все мало. Рабле сделал Пантагрюэля и его отца Гаргантюа (которому посвятил лишь первую часть, превратив в эпизодического героя остальной книги) своего рода философами. Путешествующими, размышляющими, воюющими.
Многочисленные походы и морские путешествия Пантагрюэля нужны автору не только для сатирических целей или пародии на литературные стереотипы и стили своего времени, но и, как считает тот же Бахтин, для переворачивания привычных иерархий, низвержения принятых культурой дефиниций. Книга Бахтина о Рабле – действительно великий текст, даже не столько литературоведческий, сколько культурологический. Будучи опубликован в середине 1960-х, он оказался как раз ко времени и многое объяснил и предвидел в той эпохе, которая разворачивалась по обе стороны «железного занавеса». Карнавал, писал Бахтин, - это пространство свободы, высмеивания (почти всегда грязного) сакральных смыслов, на этой территории плоть эмансипируется от духовного и открыто манифестирует себя. Да, конечно, целибатное священство и монашество на Западе в средние века было настроено к человеческому телу достаточно агрессивно, призывая его умерщвлять, впадая порой в манихейство и воспринимая плоть как источник зла. Столетиями фрустрируя потребности плоти и вытесняя их в коллективное бессознательное, католицизм сам вырыл себе могилу. Ведь даже самому наивному уму ясно: то, что испытывает давление, рано или поздно восстанет. Нужен другой путь, путь поста.
Часто восхищаются: «Ах, Ренессанс, Ренессанс…». Но о возрождении чего идет речь? Можно, конечно сказать: человека, его жизни и прочее. Но в первую очередь речь идет о возрождении язычества. Не разделяя стихии природы и человеческие страсти (об отсутствии границы между внешним и внутренним в первобытных культурах писал еще Леви-Стросс), язычество поклоняется им как богам. Крупнейший исследователь русского литературного постмодернизма Вячеслав Курицын одну из своих статей начала 1990-х так и назвал: «Новая первобытная культура». В романе Рабле есть настоящие гимны, тирады алкоголизму, чревоугодию, блуду. В одной из глав то ли четвертой, то ли пятой части, герои, обычно спорящие, объединяются для того чтобы произнести монолог-прокламацию о вреде поста для здоровья человека. Уж молчу о многочисленных травестированных издевательствах над образами, темами и символами из Священного Писания (кто его знает, в романе это сразу заметит), что вдохновило Джойса наряду с Таксилем для многочисленных кощунств на страницах «Улисса».
Рабле отлично понимал, что он делает, какую мину закладывает в культуру. Да, это смех без границ, да, он похабный, мужицкий, площадной, но его создатель – отнюдь не невежда. То, что действительно поражает при чтении «Гаргантюа и Пантагрюэля», так это совершенно безбрежная эрудиция автора: герои обсуждают античные книги, но при этом не перестают подтрунивать надо всем на свете, то и дело загаживая серьезные сентенции вульгарными шутками. Что это если не деструкция элитарного при помощи массового, так любимая культурой постмодерна? Часто любят говорить о гуманизме Возрождения, о его внимании к человеку, но в таком случае как быть с его оборотной стороной, о которой пишет тот же Лосев в своей «Эстетике Возрождения», объясняя в частности феномен северного Возрождения (Брейгель, Босх)?
Как сочетаются уродства Босха с культом человеческого тела, например, у Микеланджело? Чтение Рабле помогает с ответом на эти вопросы: люди, культивирующие свои страсти, рассматривающие себя центром вселенной, думая, что эмансипируются от Бога и Церкви, попадают в рабство. Ведь нет ничего удивительного и случайного, в том, что герои Рабле после всех своих путешествий в итоге оказываются в капище. Да, забыл сказать, что не просто так Сорокин взял эпиграф к «Голубому салу» именно из "Гаргантюа и Пантагрюэля", он отлично знал, кому обязан своим мировоззрением и художественной философией. Завершая, отмечу, что борьба между мерой и чрезмерностью, адекватностью и безудержностью, постом и карнавалом продолжается в каждом сердце, даже тогда, когда кажется, что весь остальной мир уже капитулировал.