Большая драка композиторов. VI. Александр Бородин.
Пиджак Бородина вышит моделькой атома, поскольку, как по-настоящему интеллигентный человек, Александр был, помимо композиторства, профессиональным химиком.
Александр Бородин, как и я, родился в Питере, только мой купчинский роддом в те времена стоял посреди болот, окружённый деревнями дремучих финнов. Отец Александра, Лука Гедианов, происходил из знатного и богатого грузинского рода, по-крайней мере, так он везде рассказывал и неистово пучил при этом глаза, видимо, подражая лермонтовским грузинским князьям.
Он поздно женился, поскольку привлекали его только девушки с гетерохромией и приличным приданным, поэтому выбор был невелик. Брак был традиционно неудачным для темпераментных хвастунов, лукиного пыла на молодую жену не хватило, и пережив три инфаркта и обширное защемление в нижней половине, Лука переехал жить на диванчик в коридора, а потом и вовсе из Москвы в Петербург. В столице, на одном из танцевальных вечеров, отец влюбился в Авдотью Антонову — дочь простого военного из Нарвы. Она была непритязательна и согласна на средних лет пузатенького князька средних дарований и посредственного состояния. Их общего сына Гедианов распорядился записать как ребёнка своего слуги по фамилии Бородин. По документам будущий композитор был крепостным собственного отца. Брака так и не случилось - Лука боялся, что на свадебных фотографиях будет выглядеть нелепо рядом с молодой женой, а кроме того, за связь с «плешивым прощелыгой» отец Авдотьи не дал согласие на брак и выгнал дочь из дома.
Первое время Александр Бородин рос в доме князя, пытаясь увернуться от его хвастливых рассказов и неумелых наставлений. Мама его попала в нелепую ситуацию, ведь князь просил малолетнего Бородина называть её теткой. Услышав отказ ребёнка, князь покраснел, захрипел и удалился в уборную, где и остался жить, обиженный на весь белый свет.
Мама Саши с недоверием относилась к государственному образованию, поскольку у неё перед глазами всю жизнь был пример её папы, получившего блестящее по тем временам военное образование, однако не могущего отличить кошки от енота или отсчитать сдачу в лавке. Таким образом, вместо сочных одноклассниц Александр получил все прелести домашнего обучения. Мать наняла преподавателя по французскому и немецкому языкам, который не говорил по-русски, сама учила сына читать и считать, но в силу того, что сама была малограмотна, это всё были не очень эффективные занятия. Впоследствии жена композитора Екатерина Бородина (в девичестве Протопопова-Батóн) писала: «Мать его боготворила и баловала страшно, разрешала штаны носить задом наперёд и ужинать конфетами. Она обожала кошек и звала его «мой сторублевый котик», потому что больше всего на свете любила купюру в сто рублей.»
Тем временем от сидения в уборной у Луки Гедианова начались разнообразные проблемы со здоровьем. Чтобы позаботиться о своих родных, незлобный, в общем-то, Лука решил выдать фиктивно Авдотью за военного врача Ганса Клейке. Единственная проблема была в том, что врача никто не предупредил, что брак будет фиктивным, и после свадьбы возникло некоторое недопонимание, когда он явился в неглиже в квартиру к Авдотье с сыном. Через год после упомянутых событий Гедианов проиграл Авдотье в карты (по некоторым источникам - подарил) целый дом недалеко от Семёновского плаца. По утрам на балкон доносился приятный запах ваксы с офицерских сапог и ругань марширующих солдат, а ещё Александр Бородин часто слышал военный оркестр. Звуки марша и ржание лошадей Саша пытался подбирать на домашнем фортепиано своей мамы, пока она ему не сказала, чтобы он пытался подобрать марши; тогда дело пошло на лад. Саша часто спускался к военным музыкантам, чтобы выкурить с ними трубочку-другую табаку, выпить бутылочку шампанского и подуть в тромбон. Видя это, мать пригласила учителя флейты, с которым Александр начал заниматься по усиленной программе и через некоторое время мог просвистеть множество музыкальных произведений, и даже ремиксовал их во рту, чтобы Вивальди с одной щеки, а Баховские вариации Гольдберга с другой.
Мать заметила интерес сына к музыке. С 1841 года будущий композитор брал уроки игры на флейте, а чуть позже — на фортепиано и виолончели. Уже в девять лет Александр Бородин был не промах и часто грезил наяву, так сказать, чем приводил в немалое смущение домашних; а ещё сочинил польку «Элен», которую посвятил маминой подруге Лене Сидорчук, приехавшей в Петербург из Херсона и одарявшей своим ярким смехом многие подворотни Петербурга.
В 1843 году умер отец Лука. Незадолго до смерти Гедианов дал сыну вольную грамоту, но наказал её никому не показывать, а потом отобрал назад и сжёг с приступе паранойи.
Мать вскоре стала жить с учителем немецкого языка Фёдором Фёдоровым. Он мечтал переименовать Сашу в Фёдора и основать собственную адвокатскую артель с красивым названием, но Авдотья, слава Богу, не дала. Тогда Фёдор Фёдоров познакомил взрослеющего Сашу с Михаилом Щиглевым — сыном преподавателя математики, в надежде, что знакомство с интеллигентом окажет плодотворное влияние на малолетнего любителя шампанского и маминых подруг.
Детей решили обучать вместе: так было дешевле нанимать педагогов по каждому предмету. Щиглев вспоминал: «Фёдор Фёдоров уговорил моих родителей отдать меня в Петербург в семейство Саши Бородина, против моей воли, разумеется. Фёдор Фёдоров всегда умел подбить людей делать, что ему нужно; якобы чтобы ближе было ходить в 1-ю гимназию, куда меня хотели отдать, и чтоб готовиться по наукам вместе <…> Таким образом, я переехал в дом к матери Бородина и был вынужден ухаживать за их кошками практически круглые сутки. В целом мне все понравилось, хотя и доставило неудобств лечиться потом от токсоплазмоза».
В дом к Бородиным приходили учителя по русскому, французскому и немецкому языкам, истории, географии, математике, рисованию и черчению, и когда они приходили одновременно, поднималась страшная суматоха, а учителя старались заглядывать почаще - мама Саши для своих лет выглядела весьма прилично и носила нестрогие домашние халаты.
Щиглов лично следил за тем, что домашнее обучение не затормозило юные организмы: помимо идентичности учебных курсов он также прививал деткам ценности лицеистов того времени - курение тайком, обсуждение девичьих прелестей, рисование неприличных рисунков на полях тетрадей, написание оскорбительных эпиграмм, модные танцы.
«Мы оба бойко играли в карты и свободно читали ноты по слогам, и на первый же год переиграли в четыре руки и знали чуть не наизусть все симфонии Бетховена и Гайдна, но в особенности заигрывались Мендельсоном, даже чуть не сыграли свадьбу, благо, вовремя вошла Авдотья, мама Саши. Рано начали мы с Бородиным наслаждаться оркестровой музыкой, может и жизнь сложилась бы иначе… Мы слушали оркестр в Павловске, где играл тогда Иоганн Гунгль или Йоргль, не помню точно... Вскоре начались симфонические концерты в университете, под управлением Карла Шуберта, а после каждого концерта - кутёж до утра. Мы не пропускали ни одного из этих концертов. Я из тех лет вообще мало что помню.» Михаил Щиглев, дирижер и композитор.
Вскоре Саша на три дня ушёл из дому, потом его босого и без сознания принёс полицеймейстер, и при нём была папка с его первым концертом для флейты с фортепиано. Потом Саша пропал ещё на неделю и пришёл своими ногами, хоть и хромая - принёс трио для двух скрипок и виолончели. Авдотья, у которой, как мы помним, любимой вещью была сторублёвая купюра, сразу же стала издавать сочинения сына со своим предисловием:
«Просим читателей обратить внимание на новое прекрасное сочинение адажио для фортепиано, написанное А. Бородиным. Храни вас Бог и господин наш Иисус Христос, если оно Вам понравится, и купите полную версию в лавке слепого немца, угол Фонтанки и Невского. В этом небольшом произведении столько души и творческой силы, что мы заранее поздравляем любителей музыки с новым талантом. А если кому не понравится Храни вас тоже Бог, но ниспошли вам на головы бестолковые гнев господен. Спасибо». Авторская орфография сохранена.
Однако музыка была не всей жизнью Саши, свою комнату он с пяти лет превратил в импровизированную естественно-научную лабораторию: на подоконниках стояли банки с растворами, на столе — колбы, трубки и горелка, в ковшике кипела ртуть, а ежедневным ритуалом его стало надувание лягушки через соломинку, чтобы подарить девочкам во дворе.
Будущий композитор тайком обменял часы Фёдорова на книги по химии, сам делал акварельные краски на продажу (краски были со ртутной основой и постоянные покупатели постоянно куда-то пропадали), экспериментировал с фейерверками, в основном руками деток из бедной школы по соседству, а также перекрашивал маминых кошек под персов свинцовыми белилами, что позволяло выгодно продать их нуворишам с Миллионной улицы.
В 1850 году, пытаясь избежать призыва в армию, Александр Бородин поступил на медицинский факультет Медико-хирургической академии. Немаловажным фактором выбора вуза являлся доступ к анатомическому театру, из названия которого Александр Бородин решил, что это такой театр, где ему будут показывать представления с обнажёнными людьми. Но даже тут трудолюбивую семью подстерегали сложности - дело в том, что закон не позволял бывшим крепостным получать высшее образование. Саша поговорил с мамой, и та поняла, что сын на всё готов, лишь бы увидеть анатомический театр, поэтому съездила к чиновникам в Тверскую губернию и самоотверженно, подобно маме Форреста Гампа, обо всём договорилась. Композитор сначала сдал экзамены на аттестат зрелости (на удивление, без эксцессов) в Первой петербургской гимназии, а затем, будучи уже зрелым, вступительные в академию, и все — на отлично.
Александр Бородин был прилежным студентом, насколько это возможно, если ты с трёх лет хлещешь шампанское в компании полковых барабанщиков. Чтобы лучше выучить анатомию, он много времени проводил в разных увеселительных заведениях столицы, делал там зарисовки на обоях.
Кстати говоря, на историческом факультете до сих в качестве летней практики студенты историки отколупывают штукатурку в старинных коммуналках на петроградке и Васильевском острове в поисках этих анатомических рисунков Саши Бородина.
Его родственник Дмитрий Александров, часто приезжавший к Бородиным поглазеть на подруг Авдотьи и съесть баночку солёных огурцов, вспоминал: «Занятиям по академии он предавался всей душой, бывало придёт домой - воняет, лыка не вяжет, рукава в навозе, а Авдотья всё хлопочет: «Сыночка ну нельзя же столько заниматься, побереги головушку свою ясную, совсем провонял трупным запахом препаровочной, сына, ну куда это годится, вот держи водичку, рубашечку свежую, покушай щей». На третьем курсе Александр Бородин стал заниматься у знаменитого химика Николая Зинина, который основал первую в Петербурге артель «Микстура», где студенты сутками гнали самогон на продаже, получая зачёты и экзамены по твёрдым расценкам - литр первача/лабораторная работа, ведро самогона - семестровая аттестация. У Зинина была большая лаборатория, и именно в ней три двоечника Семибасов, Коклюшко и Васидий Небейбаба первый раз в истории методом сухого выпаривания разделили грузинский и армянский коньяки. Композитору разрешили быть там в любое время и проводить собственные опыты.
Сам Александр пишет про это время так:
«Лаборатория превратилась в миниатюрный химический клуб, в импровизированное заседание химического общества, где жизнь молодой русской химии кипела ключом, где велись горячие споры, где хозяин, увлекаясь сам и увлекая гостей, громко, с жаром развивал новые идеи, лишь изредка падая на пол, и, за неимением мела и доски, писал пальцем на пыльном столе уравнение реакций, которым впоследствии было отведено почетное место в химической литературе. Мы отхлёбывали из всех пробирок, каждый день изобретали новые коктейли, это была пора патриархальных дружеских отношений между учителем и учениками, жалко только, что за каждой колбой подстрегал цирроз, а за каждой ретортой таился панкреатит».
Александр Бородин, биографический очерк «Николай Николаевич Зинин»
Во время учебы в академии Бородин не забывал о музыке, которую жадная мама заставляла его сочинять, памятуя о первом, хорошо разошедшемся тираже. Он брал уроки фортепиано и виолончели, стучал треугольников по баяну и художественно свистел в Летнем саду по ночам, за что был уплачен в городскую казну не один десяток рублей. В выходные вместе с Михаилом Щиглевым, уже седым от самогона и математики, они ходили на вечера к Ивану Гаврушкевичу, знаменитому мастеру игры на ложках. Там собиралась местная интеллигенция: Александр Серов, видный холостяк, автор первой в России стиральной машины в форме скворечника, Иосиф Гунке, беглый немецкий пчеловод, Осип Дробиш, запустивший в Петербурге ужасно модные курсы голой йоги для гимназисток. Щиглев вспоминал: «Мы не упускали никакого случая поиграть трио или квартет где бы то ни было и с кем бы то ни было, и ни разу не было так чтобы мы никого при том не побили или не обозвали. Молодые, кровь играет - только подавай пьяненького разночинца! Напихаем, как Суворов Наполеону, как бомж черепаху разделаем! Ни непогода, ни дождь, ни слякоть — ничто нас не удерживало, и я, со скрипкой подмышкой, а Бородин с виолончелью в байковом мешке на спине делали иногда громадные концы пешком за убегающим купчишкой».
На четвертом курсе академии Александр Бородин написал романсы «Красавица-рыбка», посвящённый слепому попу, которому хитрая молдаванка продала на рынке рака вместо форели, и «Слушайте, подруженьки, песенку мою» про террориста-народовольца, захватившего женский монастырь, а также «Чем я тебя огорчила». Последнее произведение было фантастической элегией, посвящённое той жене декабриста, которая не поехала за мужем в Сибирь, как все, а уехала с любовником в Баден-Баден и спустя двадцать лет пишет письмо бывшему мужу.
Увлечение Бородина не одобрял преподаватель по химии, которому требовалось всё больше и больше элитных сортов самогона - он планировал расширяться и построить летнюю лабораторию на Ладожском озере, заниматься поставками рыбакам, а также организовать сеть дворянского досуга «Эротические Шхеры». Николай Зинин говорил: «Господин Бородин, поменьше занимайтесь романсами. На вас я возлагаю все свои надежды, чтоб приготовить заместителя своего, а вы все думаете о музыке и о двух зайцах, семи вдовах, Хозяйке Медной горы и черта в ступе». Речь Зинина становилась все более бессвязной с каждым днем работы лаборатории.
В 1856 году Александр Бородин окончил Медико-хирургическую академию. Его назначили ординатором во Второй военно-сухопутный госпиталь, выдали медсестричку, лыжную шапочку и несколько метров сукна на портянки. Однако вскоре композитор понял, что работа врача не для него: медсестра оказалась семидесятилетним вепсом, не говорящим по-русски, пациенты умудрялись помирать даже во время осмотра, а сам Бородин несколько раз падал в обморок при виде тяжелобольных, а однажды во время операции сломал инструмент в горле пациента, правда здесь пришлось даже вызывать военного следователя, потому что, пытаясь достать инструмент, Александр, по совету медсестры, начисто отмахнул пациенту голову, а затем быстро пришил обратно. По словам из полкового донесения: «Он сумел вовремя сориентироваться, и все обошлось.» Александр Бородин вспоминал: «Кучер бухнулся мне в ноги; я же с трудом удержался от того, чтобы не ответить ему тем же самым. Подумайте только, что бы было, если бы я завязил обломок щипцов в горле такого пациента! Наверняка я бы был разжалован и попал бы в Чехию, а то и куда похуже - говорят, одного врача, который принимал роды у любовницы великого князя Кричковского, сослали в Абиссинию, поскольку он достал из приличной девушки ребенка-негра.»
В госпитале композитор познакомился с семнадцатилетним Модестом Мусоргским, который уже тогда промышлял по больницам в надежде стянуть где-нибудь колбу-другую медицинского спирта.
В апреле 1856 года Бородин устроился ассистентом Зинина и вел семинары у студентов академии, всерьёз озабоченных пересдачами у «самогонного старичка», как называли Зинина. Композитор решил также серьёзно заняться наукой и начал писать диссертацию «Об аналогии мышьяковой кислоты с фосфорной в их действии на человеческий организм, отягощенный трёхдневным похмельем», благо подопытный профессор регулярно лежал на диване в лаборатории, не в силах подняться, и Саша мог беспрепятсвенно испытывать на нём кислоты в любых количествах. В 1858 году он защитился и стал доктором медицины, уехав на двенадцать недель в Саратов, пропивать новогоднюю премию. Осенью следующего года «для усовершенствования в химии» академия направила Александра Бородина в Германию. На самом деле, конечно, Зинин настоял на том, чтобы Бородин с чемоданом опытных образцов попутешествовал по местным самогонным производствам и подсмотрел рецепты мятного шнапса, вересковой водки и бехеровки. Перед самым отъездом композитор случайно встретился с Мусоргским во второй раз, Модест выскочил на Бородина из подворотни близ Московского вокзала, грозя кулаком и требуя немедленно уплатить ему за борзых щенков; Модест принял Александра в темноте за своего тестя, с которым у них были сложные отношения. После установления путаницы, Мусоргский и Бородин счастливо рассмеялись, прямо под фонарём выпили весь чемодан образцов, и в Германию Александр поехал счастливым, немного сонный и с пустым чемоданом.
Между прочим, я узнал, что он [Мусоргский] сам пишет музыку, причём нот у него не семь, а чуть ли не восемнадцать, и все названы женскими именами<…> я был ужасно изумлен небывалыми, новыми для меня элементами музыки, которые Модест издавал губами безо всяких инструментов<…> Признаюсь, заявление его, что он хочет посвятить себя серьёзно музыке, сначала было встречено мною с недоверием и показалось маленьким хвастовством - я не думаю, что он легко мог расстаться со своею карьерой псаря; внутренно я подсмеивался немножко над этим. Ну, какой из Мусоргского композитор - он же смычок в руках не удержит? Но, познакомившись с его «скерцо», призадумался: верить или не верить?»
Александр Бородин, композитор
В 1860 году Александр Бородин с Николаем Зининым и Дмитрием Менделеевым был на первом международном съезде химиков в Карлсруэ, Германия. На нем учёные впервые сформулировали определения атома и молекулы, сформулировали принципы приготовления саур-коктейлей, а также переименовали, наконец, Кровавую Лизку в Кровавую Мэри (первоначально коктейль придумала Елизавета Баттори, капая в крестьянский самогон крестьянской же кровью и размешивая грязным мизинцем).
Спустя несколько месяцев Бородин познакомился с пианисткой Екатериной Протопоповой, которая приехала в Гейдельберг поправить здоровье, поскольку как начала отмечать восемнадцатилетие, да так и не остановилась, и в двадцать шесть родители стали уже немножко напрягаться. Они много времени проводили вместе, дегустировали химические формулы Александра и его друзей. Протопопова рассказывала: «День его устраивался так: с 5-ти утра и до 5-ти вечера — химическая лаборатория, дегустация, танцы - только чистые настои не менее чем 45-градусов; с 5-ти до 8-ми наши с ним прогулки по горам, легкие микстуры, ликеры, от 26 до 40 градусов. Какие хорошие это были прогулки, чего только мы с ним не переговорили тогда. С 8-ми или 9-ти часов вечера до 12-ти - музыка в зале Гофманского пансиона, отпаиваемся с Сашей пивом и лёгким вином, чтобы поберечь желудок».
В 1861 году Бородин впервые описал реакцию серебряных солей карбоновых кислот с галогенами, которую наблюдал прямо на лбу своего наставника Зинина, заснувшего после очередного симпозиума. Этот процесс превращения химических элементов назвали в его честь. В 1862 году обучение химика закончилось, и пара вернулась в Россию, где вскоре обвенчалась.
В 1862 году в доме у своего друга, Сергея Боткина, где Бородин иногда скрывался от пьяных дебошей супруги, Бородин познакомился с композитором Балакирёвым, который создал кружок «Могучая кучка», в котором композиторы мерялись известно чем. Туда Бородина позвали сначала как поставщика самогона; но, после того, как Бородин выиграл в гляделки у Цезаря Кюи и вничью сыграл с Римским-Корсаковым (у Бородина синяк под глазом, у Римского-Корсакова лопнуло пенсне), его туда приняли на правах полноправного члена и меряться он отныне мог со всеми.
Чаще всего роль критика выполнял Балакирёв — преподаватель им же основанной «Бесплатной музыкальной школы», в которой первое занятие было действительно бесплатным, а со второго он брал по полной программе и требовал забыть уроки, если ученики не платили.
О своем знакомстве с Бородиным он писал: «Наше знакомство имело для него то важное значение, что до встречи со мной он считал себя только дилетантом и не придавал значения своим упражнениям в сочинении. Мне кажется, что я был первым человеком, сказавшим ему, что настоящее его дело — композиторство, а вовсе не распитие спиртных напитков со старым маразматиком и сумасшедшей женой». После длительного перерыва Бородин снова стал сочинять музыку. У него возникла идея первой симфонии, которая должна была передавать мощный дух русских побед над турками и называться «Кебаб те в рот, захватчик-басурманин».
«Близкое, задушевное отношение Бородина к ученикам не ограничивалось только лабораторией. Почти все работавшие там были приняты в его семью, как самые близкие знакомые, часто завтракали, обедали и даже ужинали у него, когда оставались долго в лаборатории. Еды почти не было, зато выпить можно было что угодно и когда угодно. Квартира Бородина была, можно сказать, постоянно настежь для всей молодежи. По выходе учеников его из академии он постоянно хлопотал об участи каждого, а ученики только грустно и растерянно смеялись - с эдаким пристрастием идти им можно было уже только в извозчики»
Профессор Алексей Доброславин, ученик Александра Бородина
Преподавание, самогоноварение и практически ежедневный опохмел отнимали много времени, поэтому свою первую симфонию Бородин закончил только спустя пять лет — в 1867 году. На премьере в Русском музыкальном обществе оркестром дирижировал Балакирёв новом шерстяном свитере с вышитым Бородиным. Произведение приняли тепло: публика долго аплодировала, а композитора несколько раз вызывали на сцену, осматривали со всех сторон, а одна барышня даже пощупала ноги. Симфонию хвалил и знаменитый музыкант Ференц Лист. Александр Бородин вспоминал: «Вы сочинили прекрасную симфонию!» — гаркнула фигура пьяным голосом <…> Первая часть — превосходная, ваше анданте — шедевр, скерцо — восхитительно, и затем это — остроумно придумано!». Впрочем, было скоро выяснено, что Ференц паясничал - всю симфонию просидел с берушами и бутылкой венгерской водки «жужелки».
Вскоре после премьеры Бородин написал романсы «Спящая княжна», про князя, который пьяным возвращается с вечеринки и в потёмках принимает за дочь свёрнутую на кровати одежду; весь романс он читает ей мораль, поглаживая «руку».
Романс «Старая песня», сочинённый для матушки Авдотьи, поётся от лица кающегося сына, обещающего матери вновь и вновь завязать с самогоноварением.
Романс «Фальшивая нота» посвящён лучшему тенору петербургской консерватории Петросенко, который прямо во время исполнения главной арии в опере увидел, как его невеста в ложе лобызается с директором столовой, но мужественно допел оперу до конца.
Романс «Морская царевна» - вольное прочтение сказа о Садко, купце, который, дабы покинуть морское царство, вынужден выполнять разнообразные эротические поручения морской царевны, многие исследователи называют этот длинный романс «коротким русским Декамероном».
Наконец Александр Бородин начинает писать свою оперу «Князь Игорь», вдохновлённый рассказом белорусской танцовщицы, рассказывающей про своего бравого дядю Игара. Композитор серьёзно подходит к сочинительству - на время завязывает с алкоголем, запирает жену в гостиной и едет в Путивль - древнерусский город, откуда князь Игорь, как известно, начал свой поход на половцев. Путивляне только руками разводят - извините, мол, нас Наполеон пожёг и никаких летописей не осталось, только череп коня да старые князевы сапоги. К 1870 году был готов первый отрывок — «Сон Ярославны», в котором композитор, как обычно, напутал, ведь в «Слове о полку Игореве» дурной сон приснился, вообще-то, Святославу, про поход его сыновей, где им должны качественно прописать по сопатку. Возможно, Бородин перебрал с тонизирующими препаратами, возможно наврал о том, что бросил пить, а может быть и вовсе не читал первоисточник, полагаясь на интуицию да русский авось. Скорее всего, все элементы сложились разом в дурнопахнущий пазл.
Одновременно с оперой композитор начал сочинять вторую симфонию. Однако работа продвигалась медленно — Александр Бородин пообещал пистаь отныне только левой рукой, правой он был занят в лаборатории. Более того, в 1872 году он был удостоен премии «Лучший музыкант среди самогонщиков», но у него не оставалось времени на музыку. Вскоре серьезно заболела жена Екатерина Бородина, по-крайней мере, она говорила что ей прописали спать «как котёнку, не менее двадцати часов в сутки»: чтобы не беспокоить её сон, композитор практически перестал играть на фортепиано, вместо этого он начертил на столе клавиатуру и неслышно нажимал на клавиши, пока не загнал себе занозы во все пальцы.
«Его бесконечная доброта и отсутствие себялюбия делали домашнюю обстановку такою, что заниматься сочинением было для него крайне неудобно <…> Спросишь его: «Александр Порфирьевич, написали ли вы?». Он отвечает: «Написал». Но оказывается, что он написал множество писем, или написал на обоях список покупок, а затем оторвал и унёс в пальто, и надобно делать ремонт теперь... «Александр Порфирьевич, переложили ли вы наконец такой-то нумер?» — «Переложил», — отвечает он -серьезно. — «Ну, слава богу, наконец-то!» — «Я переложил его с фортепиано на стол», — продолжает он так же серьезно и спокойно - «а затем напился, упал, и залил его биологическими жидкостями, сударь. Подите прочь со своей бородой и очочками, пока не разбил…»
Николай Римский-Корсаков, композитор
Ни третью симфонию, ни оперу «Князь Игорь» Александр Бородин закончить уже не успел. 27 февраля 1887 года он скоропостижно помер, после того как съел три тарелки квашеной капусты и пустился в пляс на глазах у друзей.
Вскоре после смерти химика, композитора и изобретателя Римский-Корсаков и Александр Глазунов на спор поделили и разобрали бумаги Бородина, игнорируя предписание суда и больную жену, и дописали его оперу «Князь Игорь». Римский-Корсаков вспоминал: «Некоторые нумера его были окончены и оркестрованы автором <…> прочее же было лишь в отрывочных набросках, а многое и вовсе не существовало <…> Содержание этих действий я твердо знал из бесед и совместных обсуждений с Бородиным, а впрочем, не всё ли равно - написали и написали, и нечего тут гундеть великосветски». В этой редакции оперу впервые поставили в 1890 году в Мариинском театре, премьера прошла с большим апломбом.
В заключении могу сказать, что личностью Бородин был незаурядной, мужчина талантливый, с истинно русской широкой душой - например, они с женой, не имея родных детей (ну, ещё бы), тем не менее, взяли да и воспитали четырёх чужих девочек.