Я родился и вырос в посёлке сплавщиков на Урале. Тайга вокруг была богатая. С лета и до поздней осени, дети и старики заготавливали дикоросы, ловили рыбу, готовили припасы на зиму. Взрослых мужчин в посёлке было мало, а те, кто оставался, часто болели. Это было связано с работой сплавщика. Летом ещё полбеды, а вот с наступлением холодов совсем худо. На реке было много порогов, в большую воду их почти не видно, а как та спадёт, становилось очень опасно. На порогах вода не замерзала до середины зимы, а там где ровное течение, лёд становился с первыми морозами. Свяжут мужики на берегу плот, спустят на воду и поплыли. Пройдут порог, а там белое поле. Несколько человек становятся на носу плота и специальными колотушками разбивают лёд. Качнётся плот, кто-то в воде, хорошо, если успеют вытащить, а так под плот затянет, и поминай, как звали. К зимнему сплаву допускались опытные сплавщики, а нас молодёжь привлекали только летом. Но это не значит, что мы сидели без дела. Пока сплавляли один плот, мы готовили другой. Пилили лес, сучковали, свозили на берег. Женщины посёлка были заняты вязанием верёвок. За посёлком было большое поле конопли, вот она-то после обработки и шла на те самые верёвки. Работы хватало всем. Лодырей в посёлке не любили, обделяли в зарплате, которую платили один раз в год – зимой, когда река окончательно встанет. Школа в посёлке была, но кому учиться, все на работах, если только совсем маленьким. Поэтому грамотных среди нас было мало.
В 1941 году, весной, едва только сошёл лёд, на воду спустили первый плот. Мой отец был в той бригаде, которая должна была его сплавлять. Через три недели его привезли на телеге, упал в воду на перекате, отказали ноги. Мама ухаживала за ним, а он плакал от бессилия. Было тяжело на него смотреть. В бригаде сплавщиков все обязанности распределены, выбыл один - нужна замена. Я занял место отца. Летом, когда привели очередной плот к городской пристани, мы узнали, что началась война. Мне уже было восемнадцать лет, и я как был в брезентовой робе, другой одежды у нас с собой не было, так и пошёл в военкомат. Отстояв длинную очередь, я предстал перед комиссией. Те сразу поняли, откуда я, последовал отказ. В посёлке мне досталось от бригадира, он требовал забыть о войне и продолжать работать, план по заготовке леса увеличили вдвое.
Ноябрь 1941 года. Зима пришла рано, а с нею и морозы. Река покрылась толстым льдом, отправить последний плот не получилось. Из города приехало начальство, его крики и маты были слышны даже на улице. Народ, собравшийся возле конторы, жалел бригадира. Когда «высокий» гость вышел из конторы и направился к машине, поселковые не расступились, чтобы пропустить его, ему пришлось обходить людей. Жизнь в посёлке продолжалась, каждый выполнял свою работу, готовясь к новому сезону.
Возвращаясь с деляны, я встретил бригадира.
- Зайди в контору, - почти шёпотом сказал он.
В кабинете бригадира сидели и стояли местные мужчины, все молча курили.
- Звонили из города. Всех вас призывают на фронт. Получите повестки, распишитесь здесь.
Я так рвался на войну, а тут струхнул. Рука тряслась, когда выводил свою фамилию на листе бумаги.
- Попрощайтесь с родными, соберите сидоры. Хотя, кому я это говорю. Завтра в девять быть возле конторы, за вами приедет машина. И ещё! Если кто не придёт, будет считаться дезертиром. Все свободны.
Мама поняла всё с порога.
- Сёстрам ничего не говори, а то начнётся рёв. Я потом сама! К отцу зайди.
Я тогда поразился спокойствию мамы, хотя чему я удивлялся. Тяжёлая жизнь в посёлке не располагала распускать нюни даже женщине. Отец лежал в отдельной комнате. Я сел на табурет возле его кровати.
- Я завтра на фронт уезжаю, - сказал я тихо, чтобы сёстры не услышали.
- Рюкзак мой возьми. Кому он теперь нужен. Наклонись.
Я выполнил просьбу отца. Схватив меня за шею, он притянул ближе.
- Если хоть раз струсишь – домой не возвращайся, придушу. Вот тебе мой завет: вернись героем, чтобы людям в глаза не стыдно смотреть было.
Рано утром рюкзак отца был собран, я торопился уйти, пока не проснулись сестрёнки, мама пошла проводить.
В учебной части нас разделили на роты. Я хотел стать пулемётчиком, но подвело образование. Человеку с тремя классами можно было доверить только топор. Вечером после ужина выдали обмундирование: шинель, шапку, гимнастёрку с галифе, ботинки с обмотками, два ремня и фляжку. Ботинки были великоваты, заметив на полке в казарме стопку газет, я взял одну, даже не посмотрев, как она называется. Разжевав две страницы, вставил мякиш в носки ботинок, оставшуюся бумагу сложил и использовал вместо стелек. Тогда я не знал, к чему это приведёт совсем скоро.
Начались занятия. Каждый день мы получали в оружейной комнате винтовку со штыком, но без патронов. Весь день мы носили её с собой, и беда тому, кто забудет своё оружие в столовой или другом месте. Кормили хорошо, но мало. Мне хватало, а вот многим приходилось тяжко. Мороз в ту зиму был сильный, это было ещё одним испытанием для курсантов. Нас учили всему, что могло пригодиться на фронте. После отбоя казарма закрывалась на ключ, а возле дверей выставлялся часовой. Это было обидно, но в один из дней из нашей роты пропали двое, стало понятно, для чего это делалось. В начале февраля мы приняли присягу и стали готовиться к отправке на фронт.
По прибытии на железнодорожную станцию, каждому выдали винтовку, два патронташа с патронами, каску, сапёрную лопатку. В учебной части у нас были противогазы, но здесь не дали. Пройдя километров пять пешим маршем, мы присоединились к другой колонне. Приходилось часто сходить с дороги, пропуская грузовики с ящиками, иногда они тащили за собой пушки. Мне тогда казалось, что на фронте без нас не справляются, а вот мы придём и прогоним врага.
Обойдя деревушку справа, мы вышли к лесу. Поступил приказ окапываться, все переглянулись. Из инструмента одна лопатка, что можно ей сделать, если земля как камень? Кто-то попытался копать, но матерясь, бросил это дело. Выручил один из сержантов. Он предложил разобрать деревенские дома и из них соорудить укрытия. Ротный с ним согласился, но строго настрого наказал, чтобы жилые дома не трогали. Таскать не копать, вернулись к деревне. Здесь нам повезло, сразу четыре крайних дома были брошенными. Мы, как муравьи, принялись курочить доски, стропила, раскатывать срубы. К моей группе подошла бабушка, она спросила:
- Холодно вам, печку топить будете?
- Вы бы бабуля спрятались где-нибудь, немец скоро здесь будет.
- А чего это я буду на своей земле прятаться? Я тут родилась, выросла, а раз пришла пора помереть, так тут и умру.
Она ещё долго наблюдала за нашей работой, а уходя, перекрестила нас. К вечеру от одного лесного выступа к другому протянулся бугорок. Чтобы хоть как-то замаскировать его, мы закидали брёвна снегом. Нашлись догадливые. Боец, который был рядом со мной, пытался уложить на бруствер два бревна, но у него плохо получалось.
- Поможешь домик сделать, пущу переночевать.
В чистом поле это были хоромы, как я мог отказаться? Вдвоём мы быстро управились, накрыв брёвна остатками досок и накидав сверху снега. Нашему примеру последовали другие. Из остатков разобранных домов, они сооружали блиндажи на два-три человека. Пока я был занят делом, в голове никаких мыслей не было. Вечером я сам себя спрашивал: «Зачем всё это? Врага ведь нет!».
Ночь прошла тихо, лишь пару раз что-то бухнуло вдалеке. Утром приехали грузовики с маленькими пушками. Один из них остановился рядом с нашим сооружением, другие разъехались, укрываясь в выступах леса. Из грузовика на землю выбросили несколько ящиков, один из них развалился и я увидел гранаты. Мы изучали такие. Надо сказать, что нам в учебной части рассказывали и про немецкие гранаты, а пулемётчикам про немецкие пулемёты. Стали подходить бойцы, старшина выдавал по две гранаты каждому. Так как к ящикам мы с новым знакомым были ближе всех, то нам досталось по три. Неожиданно для всех на дороге показались люди. Зрение у меня было хорошее, я издалека разглядел, что это идут красноармейцы, вот только они не шли, а плелись, едва передвигая ноги. Когда они подошли ближе, я увидел, что многие из них были перевязаны, их лица пугали, они были чёрными, лишь зубы блестели. Остановившись возле нас, они разошлись в стороны, укрываясь за нашим творением из брёвен.
- Что там? – спросил я, кивнув в сторону, откуда они пришли.
Красноармеец посмотрел на меня, его взгляд был пустым, он будто ничего перед собой не видел.
Страх. Что я тогда знал о страхе? Страшно было упасть в холодную воду и утонуть, страшно было, что поваленное тобой дерево развернётся при падении и придавит, и это хорошо если насмерть, а то лежать лежнем всю жизнь. Настоящий страх я испытал, когда увидел, что на нас движутся чёрные точки и это были не люди. Грохоча гусеницами и выпуская чёрный дым, к нам приближались танки. Мы заняли свои места возле специально оставленных между брёвнами щелей. Я вспомнил про пушки, страх немного уменьшился. Сейчас артиллеристы их отгонят, но те молчали, а вражеская техника была уже совсем близко. Я знал, что полученные нами гранаты не принесут урона танку, оставалось надеяться только на артиллерию.
Танки открыли огонь метров за пятьсот до нас. Что-то пролетело прямо надо мной, я сжался в комок так, что каска легла на плечи. «Без приказа не стрелять!» - пронеслось по полю. Уже слышались крики и стоны раненых, с грохотом валились на землю брёвна. Я думал, что не услышу того самого приказа. Услышал. Как только немецкая пехота вышла из-за танков, мы дали залп, а потом стреляли, кто как мог. Один немецкий солдат упал лицом в снег, я был уверен, что это я его убил. Мой затылок заныл, вспоминая тяжёлую руку отца. Ох, и доставалось же мне, если я дёрну стволом охотничьего ружья. Второго немца я ранил, он отполз за куст и там укрылся. Третий, четвёртый, промах! Один из танков чуть повернул, теперь он ехал прямо на меня. Вдруг вражеская машина вздрогнула, от неё что-то отлетело, танк остановился из него пошёл чёрный дым. «Ага, значит, артиллеристы ждали, а теперь лупят в борт врагу!» - догадался я, уложив на землю очередного немца, со счёта я сбился. Задымили и остановились ещё несколько танков, бой был в самом разгаре. От нашего укрытия почти ничего не осталось, вокруг горели доски, едкий дым разъедал глаза. Совсем рядом взорвался снаряд, я почувствовал боль в правой ноге, она была терпимой, и я продолжал стрелять. Повернув голову, пока перезаряжал винтовку, увидел, что боец с чёрным лицом мёртв, у него не было левой руки, а каска была рассечена почти напополам. Сделав последние пять выстрелов, кончились патроны, я протянул руку за оружием погибшего товарища. Едва взяв его, почувствовал, что в голове загудело. Меня как будто обухом топора ударили. Моё сознание ушло за горизонт.
Очнулся я оттого, что меня сильно трясло, буквально поднимало в воздух. Я понял, что меня куда-то везут. Сколько ехали не скажу, я находился в забытье. В большом сарае меня положили на один из столов, санитар перевязал голову, потом взялся за ногу. Размотав обмотку, он снял правый ботинок, чуть разрезал штанину, но вдруг замер.
- Ты чего же это, су…к, делаешь?! – санитар достал из ботинка газету, - «Правду» на стельки?! – прошипел он.
- Заткнись! – сказал раненый боец с соседнего стола, но было поздно.
К столу подошёл мужчина в кожаном пальто без знаков различия.
- Что тут у нас, самострел? – спросил он протяжно.
- Хуже! Вот, вместо стельки было, - санитар протянул ему газету.
- Снимай второй, - приказал он.
Конечно же, там было продолжение. Брезгливо развернув газету, он протянул:
- За двадцатое мая сорокового.
Махнув бойцу с винтовой, мужчина в пальто приказал доставить меня к нему после перевязки.
В небольшой кирпичный домик меня привели под конвоем. После перевязки, приставленный ко мне боец, не разрешил как следует обуться, свои обмотки я нёс в руках. Хоть в доме и было тепло, но мужчина расхаживал по комнате в пальто, только сейчас я разглядел на его ремне кобуру с револьвером. А ещё в комнате нещадно воняло одеколоном. Сплавщики после зарплаты, чтобы нравиться жёнам, ездили в город, где покупали себе такой же. Потом, не зная меры, поливали себя из бутылочки, запах одеколона перебивал даже перегар.
- Мне сказали, что при тебе было три гранаты. Почему не использовал?
- Контузило меня, не успел, - ответил я, пытаясь унять дрожь в коленях, я понял, кто передо мной.
- Читать умеешь? – растягивая слова, спросил особист.
- Немножко.
- А чего ж ты такую газету в ботинки сунул? В ней сам товарищ Сталин статьи печатает!
Дрожь не унималась, я прислонился спиной к стене.
- Ботинки большие были, вот я и…
- Отойди от стены, - рявкнуло «кожаное пальто».
Со страха я не удержался на ногах, упав на пол, закрыл голову руками. С улицы послышался крик: «Немцы!». Особист подошёл к окну, которое в тот же миг с грохотом раскрылось, битое стекло полетело во все стороны, особист захрипел. Подняв голову, я увидел, что из его горла торчит большой осколок стекла, кровь брызгала на пол. Ничего не соображая, я выбежал на улицу, со всех сторон были слышны выстрелы. Не зная, куда мне идти, я пошёл в сторону сарая, где меня перевязывали. Возле забора лежал тот самый санитар, а рядом боец, который приказывал ему заткнуться. Незнакомый капитан махнул мне рукой, я побежал за ним.
Продолжение следует.
10