Первые полчаса полёта в самолёте я возмущённо кипела как чайник, который никак не снимут с плиты, и шипела, не стесняясь в выражениях, на Аркадьевича. Нет, это же надо было придумать лететь отдыхать со мной? А журналом кто руководить будет? А мне как искать страстную любовь в жаркой стране?
— Как мои дети будут без меня одни целую неделю, Костя? — я перешла на визг.
— У тебя появились дети? Что же ты раньше не сказала? Сейчас, — шеф подозвал стюардессу, — высадите женщину пожалуйста на ближайшей остановке, у неё дома дети остались некормленые. — стюардесса по имени София, жаль, не Жанна, а то бы я спела от души, изумлённо выгнула свои татуированные, массивные и объёмные брови, отчего я зашлась хохотом.
— Сожалею, но это невозможно, только в случае экстренной посадки самолёта. — на полном серьёзе выдала заученную фразу стюардесса, а я расхохоталась ещё сильнее, хватаясь за живот от смеха.
— София, это мы сожалеем, что вас побеспокоили. Простите моего брата, он забыл сегодня принять таблетки, у него неизлечимое психическое расстройство, всё время переживает за моих несуществующих детей.
— Понимаю вас, хорошего вам полёта. — София вернула бровям привычное положение и грациозно направилась вдоль рядов с пассажирами подальше от таких безумцев как мы.
— Костя, ты что творишь? Нас за такие шутку в дурку упекут! Я под детьми вообще-то подразумевала Аллочку и Никитку, ты же знаешь, что для меня они словно дети.
— А ты себя нормальной считаешь? 25-летних Аллу и Никиту принимаешь за несмышленых детей, сама их разбаловала. Да ты лишаешь своих помощников возможности принимать самостоятельные решения и нести за них потом самим, как взрослым, ответственность, не даёшь им себя никак проявить. Я только и слышу от этих двоих: «Как скажет Илоночка Юрьевна, так и сделаем», «Если Илоночка Юрьевна разрешит». Разрешит — не разрешит — устроила детский сад! — шеф укоризненно покачал головой, предательски усмехаясь.
— Пока ты не спросил, я свято веровала в собственную нормальность. И я просто забочусь об Алле и Никите, не готовы они пока к вольному плаванию, опыта не хватает, ты же сам это прекрасно видишь. На душе приятно потеплело от этого милого «Илоночка Юрьевна», я всегда таю, когда мои помощники так ко мне обращаются, они вкладывают в обращение какой-то почти детский восторг и очаровательное благоговение.
— Вижу, что ты им шагу ступить без себя не даёшь, кислород перекрываешь. Они с тобой никакого опыта и не получат, мать-ехидна.
— Это кто ехидна, Костя?! — я схватилась за журнал о путешествиях, что висел в спинке кресла передо мной.
— Вот зря я тебя вызволил, надо было тебе посидеть в тюрьме подольше, а то не все бесы из тебя вышли. — шеф перехватывает мою руку с поднятым над ним журналом и зычно ржёт надо мной.
— Не в тюрьме, а в камере предварительного заключения.
— Сути это не меняет, преступница Белозёрова.
— Лавряшин, остановись, пока не поздно, — я подняла вверх свои ноги, угрожая острыми шпильками босоножек, — я — нормальная и не преступница никакая.
— Блажен, кто верует, Белозёрова. Но после истории с твоими золотыми башмачками мне ты про свою нормальность и честность перед законом можешь не заикаться. — нагло ухмельнулся Костя.
— Лавряшин, ты меня для чего спас, чтобы потом припоминать до конца наших дней и смеяться надо мной?
— Ооооо, Илона, — шеф поднёс мою руку к своим губам и мягко поцеловал, — «наших дней», какая чудесная оговорка по Фрейду. Всё-таки я тебе нравлюсь.
— Иди ты! Ты на фига со мной попёрся? Как я теперь с кем-нибудь познакомлюсь? Ты же мне всех потенциальных женихов распугаешь, они будут думать, что я занята. — я возмущенно толкнула Костю, что он чуть не свалился с кресла, а на нас тут же шикнула какая-то тучная дама в нелепой жёлтой панамке в оранжевых цветочках, перешедшая в дамский клуб тех, кому под или за 50, видимо, с прилагающимися к возрасту приливами и отливами, обмахивалась веером, несмотря на прохладу в салоне самолёта и шикарную систему климат-контроля.
— Не переживай, твой умалишённый брат будет обходить тебя десятой дорогой, и ты не упустишь своего заморского принца.
— Ха-ха-ха, — продолжала парировать я, — да не нужен мне принц, тем более заморский.
— Хм, — шеф заинтригованно посмотрел на меня...нет, внутрь меня...туда, где запылал снова пожар, а я захотела отнять веер у климактерической тётки в панамке, — и кто же нужен Илоне Белозёровой — блондинке на шпильках 34 лет?
— Вот мог быть ради приличия не напоминать мне о возрасте, — я отвернулась к иллюминатору.
— Не мог, подтрунивать над тобой — сплошное удовольствие для меня.
— Ах, ты ж, — я замахнулась на Костю рукой, но он её сразу перехватил и положил себе на грудь...к сердцу. Тук-тук-тук-тук-тук, мне показалось, что я слышу ритмичное биение сердца шефа. Внизу живота пожар распалялся сильнее и сильнее, впору было правда прыгать с самолёта, чтобы остудить свой пыл и необъяснимые ощущения, которые я испытала, глядя на Аркадьевича.
— Слышишь, до чего ты меня довела, Илонка? Раскричалась она, разбушевалась, а у меня приступ тахикардии.
— Костичка, миленький, прости, — я разволновалась, завертев головой в поисках стюардессы Софии, — я не хотела, я так больше не буду.
— Где-то я уже это слышал, не знаешь, где и от кого? — шеф улыбнулся одними глазами, по-доброму поцеловал мою руку и вернул её мне. — Выдохни, не надо никого звать на помощь, просто давай спокойно отдохнём и весело проведём время как старые друзья. Если вдруг кого-то заприметишь, и я начну тебе мешать, то скажешь, и я уйду в тень, обещаю не отсвечивать. — Остаток полёта мы провели с Костей в тишине, я успокоилась и незаметно уснула, примостившись уютно на плече шефа.
Не будет он отсвечивать?! Он и не отсвечивал. Всё вообще в Греции произошло с точностью до наоборот. Это мне пришлось уйти в тень. Вы только подумайте?! Этот старый скромник, рядом с которым я за 3 года не видела НИ ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ, подцепил в автобусе от аэропорта до отеля какую-то молодуху. Силиконовую долину подцепил! Кобель старый! Короче, на этот раз отпуск и приключения пошли не по сценарию Илоны Белозёровой. Всё просто пошло не так.
— Какие попугайчики, мммм, — силиконовая долина нависает над нами с Костей и...без стеснения проводит рукой по рубашке шефа. Какое там может быть стеснение...с такими-то накаченными губами, накаченной грудью, нарощенными ресницами, нарощенными волосами и нарощенными-перенарощенными ногтями...НОГТИЩАМИ.
— Нравятся? — также без стеснения подмигивает шеф, делая вид, что меня вообще нет рядом с ним на соседнем сидении.
— Весёлые. — смеются, покачиваясь, накаченные губы. — А я вас видела в самолёте. Вы брат с сестрой, да? — автобус наполняется задорным, идиотским смехом. Лучше бы ты себе мозг накачала или вкачала, в черепной коробке явно много места пропадает.
— Какая вы внимательная, — шеф чуть привстаёт, — я — Костик, а это, — бросает на меня быстрый взгляд, — Илонка — моя сестрица.
Илонка?! Сестрица?! Аркадьевич, ты офигел?! Я начинаю закипать сильнее, чем чайник, который забыли кипящим на плите, скорее, как вулкан, что готов низвергнуться, сжигая всё на своём пути. Ну, Костя, погоди!
— Рады с вами познакомиться, прелестная юная леди, — приторно вру я, протягиваю силиконовой долине руку для знакомства, а она и верит, и радуется, ответно пожимает мне руку своей...с ногтищами. Фу-фу-фу, до чего же она вся сделанная, места живого нет, ничего натурального. Не то, что мои...природно-фермерские продукты, я осматриваю себя довольная, свои ножки в разноцветных босоножках на шпильках, объёмную грудь, и с тоской понимаю, что 90% мужиков в автобусе глазеет на силиконовую долину, вожделеет её, в том числе и Костя, а я проигрываю на её фоне и выгляжу как бледная моль, главное, чтобы тапочкой на меня кто-нибудь случайно не наступил.
— Скажете тоже, какая же я юная, — губы полуоткрываются и наигранно смеются, — мне уже 23 года.
Проститутка неполитическая. Прости меня, Господи, за помыслы грешные и слова скверные. Молодая. Сделанная. Желанная. Сексуальная. Силиконовая долина. По поводу сексуальности я бы поспорила, конечно. Да, и в нормальности мужиков, пускающих слюни при виде вот этого олицетворения — надувной куклы, я сильно сомневаюсь. Да, шеф, разочаровали вы меня. Дело, разумеется ваше, увлекайтесь, кем хотите. Нет же я категорически против ваших заигрываний с НЕЙ. А почему я против?! Я вообще не по девочкам, мне-то какая разница, мне-то самой мужчины нравятся, на них и надо смотреть. Чего я под микроскопом рассматриваю эту силиконовую долину?! Нужна она мне больно. Илоночка Юрьевна, ай-ай-яй, а завидовать нехорошо, вам мама в детстве не говорила. Ирке вон, которая в детском саду ходила с короткими волосами, как у мальчика, и из зависти называла меня лохматой ведьмой, потому что мне мама всегда красотищу заплетала, можно было мне завидовать и жить себе припеваючи. А мне почему нельзя взять и позавидовать?! И ничего я не завидую, было бы чему. Тому, что Костя с ней говорит как привороженный, того и гляди назовёт её «деткой». Нет! Только не «детка». Детка — это я. Но Аркадьевич же — взрослый мальчик и всего лишь твой шеф, он может называть кого-угодно деткой, конфеткой, смурфеткой. Тьфу ты! Блин, что за ересь лезет в мою головушку! Аж укачало от мыслей, или просто укачало. Ой, мамочки, меня и правда мутит. Остановите землю, я сойду. Костя, вернись, я всё прощу. Нет, тебе не может нравиться эта ходячая — реклама пластического хирурга. Или может???!!! Я всегда думала, что Аркадьевичу нравятся натуральные женщины. Я видела его бывшую жену, если она себя и подтянула в свои 45, они с шефом ровесники, то подтянула органично и шикарно, у неё своё лицо, своя грудь. Чего они тогда развелись? Никогда об этом не задумывалась. Ничего, Илона Юрьевна, у тебя будет целых 7 дней, чтобы подумать обо всём на свете, судя по тому, что твоему отпуску светит End и далеко не Happy в лице 23-летней силиконовой шатенки. Так шеф предпочитает шатенок? Белозёрова, о чём ты только думаешь? Ну-ка шпильки в зубы и бегом, ноги выпрямила и гордо пошла искать своё место под Греческим солнцем и взаимную, реальную любовь! Бегом, но до ближайших кустов, меня укачало не на шутку.
— Остановите пожалуйста автобус, — с трудом говорю, чувствуя пик тошноты. Костя перестаёт миловаться с девицей, которая томно представилась Альбиной. Кто бы сомневался, что силиконовую долину зовут каким-нибудь экзотическим именем. Моё имя, разумеется, тоже ничего, мне даже очень нравится. Но Альбину мне не переплюнуть. Да и зачем? Да что же за кочки и ухабы такие на дороге, Боже, дай мне выжить. Где кусты?! Тут что одни пальмы? А где мне можно уединиться с моим укачиванием?
— Илона, тебе плохо? — шеф с тревогой смотрит на меня, забыв про Альбину.
— Нет, братец, мне Endец как хорошо. — я закрываю глаза.
— Ээээй, не умирай мне тут, Белозёрова. — он тормошит меня, приводя в чувства, и стаскивает с сидения.
Автобус останавливается, какой-то милый грек, который что-то нам вещал в пути, то ли гид, то ли сопровождающий, не знаю, как его правильно назвать, уводит меня в небольшое каменное здание. Здание оказывается кафе, где, слава небесам, есть туалет. Из последних сил я доползаю до раковины, и меня прорывает. Я показываю раковине, кажется, всё, что съела и выпила за последние пару суток. Удивляюсь, что во мне столько всего не переварилось. Хотя, что странного, когда я вся на нервах, ещё эта баланда тюремная, будь она не ладна.
Я выхожу из здания, будто меня отжали в стиральной машине, с трудом волочу свои ноги и жалею, что не обула шлёпки, как советовал Костя. Он идёт мне навстречу, видно, волнуется.
— Илон, полегчало?
— Ага, во всём теле такая лёгкость, что хоть в рекламе «Активиа» снимайся.
— Давай помогу. — Костя хочет придержать меня, но я отстраняю его.
— Братишка, я сама, тебя там Альбина ждёт, не отвлекайся, а то красотку уведут, глазом не моргнёшь. — я обхожу шефа, спотыкаясь и путаясь в ногах, зрелище не для слабонервных, мужчин, что едут в автобусе, можно во внимание теперь не брать, с трудом поднимаюсь в автобус, тяжело плюхаюсь на сидение и забываюсь больным сном.