Когда мне стукнуло шестнадцать, на дворе, в самом зените, стояли лихие девяностые. Все ходили с оглядкой, доверия никому не было.
Так я посередине учебного года оказалась во Франции с папой и его начальством, которому позарез нужна была толковая переводчица: прямо из сибирского вьюжного февраля попала в Марсель, где цветет мимоза, и апельсины падают с тяжелых веток на согретый ласковым солнцем тротуар.
Контракты в ту пору подписывали на трех языках: русском, французском и английском. Последний использовался в случае судебных разбирательств. Вот его-то я и должна была составить в ночь накануне подписания, внести такие незаметные детали, которые на первый взгляд казались нюансами перевода, а при подробном рассмотрении давали бы российской стороне преимущество. Французы, в отличие от нас, были непуганными и абсолютно незамутненными. Бери их тепленькими на законных основаниях.
Закончила рано утром, вышла в маленький уютный дворик гостиницы - тишина, мягкие предрассветные сумерки, тени от магнолий, острый запах южных цветов. Постояла и пошла к папе в номер - работу свою показывать. Из соседнего номера голоса - шеф с сыном. Зачем этого недоросля с собой в командировку взяли, я так и не поняла. Был он на пару лет старше меня, ни на одном иностранном языке не говорил, на переговорах откровенно скучал. Тогда думала: отец хочет мальчику мир показать. Сейчас подозреваю, что у шефа была ревнивая жена.
Так бы я, может, прошла мимо, хоть и была всегда любопытна. Но внезапно услышала из-за двери свое имя:
- Про Ксюшу эту вашу мне Катька говорила - мол, одноклассница у нее есть, такая дура, ну такая дура, что бесит просто! Она про нее каждый раз рассказывала. Реально, дура какая-то. Я вообще офигел, когда ее здесь увидел!
Историю его с Катькой я знала. Вся школа была в курсе. Он учился на класс старше и был влюблен. Безответно. Даже с крыши грозился спрыгнуть. А она им пренебрегала, лишь изредка позволяя идти рядом по дороге домой. Внешне они были очень похожи - небольшой рост, нервная походка, невзрачная худоба, нос с горбинкой, длинное лицо и тонкие напряженно поджатые губы. Только цвет волос разный: Катька была жгучая брюнетка с большими серыми глазами слегка навыкате. От чего лицо ее почти всегда имело выражение, как бы поточнее выразиться... нагло-вопрошающее: чего, мол, надо?
В классе ее побаивались, резкую, громкую, грубоватую. Мальчишки ее не трогали, а девчонки собирались вокруг на перемене, хихикали, шептались. Я же привычно раскрывала книгу и отключалась от реальности.
Больше всего на свете люблю тишину. А после целого дня в школе - вторая смена, гулкие коридоры, шумные, забитые под завязку классы, вонючие меловые тряпки у доски, от которых пальцы становятся изнурительно-шершавыми, занозистый стул (убийца колготок), ненавистная сменка в мешке, противный крикливый голос истеричной химички, почему-то очень похожей на фельдмаршала Суворова - после всей этой канители, ну какое общение с одноклассниками? Домой бы скорее, закрыть дверь, забраться с ногами на диван и дочитать "Десять лет спустя" скорее, пока родители с работы не вернулись.
И вот Катька, как только пришла в наш класс, люто меня возненавидела, буквально с первой же недели. Заметила я это не сразу, а осознала окончательно и того позже, ранним февральским утром стоя у чужой двери в маленькой гостинице южного французского города. К тому времени я уже год училась в другой школе, жила в другом районе, а о Катьке и думать забыла.
А она, видимо, помнила. Бывало, зачитаюсь и вдруг услышу смех за спиной; поднимаю глаза - вокруг Катьки кружок девчоночьих голов, она им шепчет что-то и пальцем - на меня. Или вдруг пальто мое в раздевалке кто-то на пол бросит. Прихожу - валяется. В открытую меня травить она боялась, уж очень меня любили учителя, а одноклассники ценили за возможность списать домашку по английскому и участие в разных конкурсах: посылали всегда меня, а они жили себе и в ус не дули.
Вернулась я в свой номер и долго сидела, думала: почему так вышло? Я ведь ничего плохого ей не делала, не говорила. Тогда, в шестнадцать, я решила, что бывает - не нравится тебе человек, вызывает отторжение, раздражает. Обратная химическая реакция. И когда много лет спустя, в эпоху расцвета Одноклассников, Катька мне написала и попросилась в друзья, это вызвало во мне всего лишь недоумение, даже отвечать не стала.
А совсем недавно у меня была клиентка с очень интересными заморочками - как всегда, пришла с одним, а выяснилось, что злая собака зарыта совсем в другом месте - в какой-то момент разговора всплыла история с ее старшим братом, которого она никогда не видела. Потому что он умер еще до ее рождения. Пошел на Обь купаться и утонул. А родители, чтобы пережить горе, решили родить еще ребенка. Буквально сразу, в тот же год. Думали, родится мальчик, как тот, прежний. А родилась девочка. И девочка это всегда знала, ей зачем-то рассказали. Bсю жизнь она мучается своей никчемностью. Не дотягивает до идеального образа. С мертвыми вообще конкурировать невозможно.
И пока я слушала эту историю, перемежающуюся всхлипами и слезами, у меня возникло четкое дежа вю: сентябрьский вечер, я возвращаюсь из школы, по дороге меня догоняет Катька и говорит, что нам по пути. Отвечаю, что мне не прямо домой - надо младшую сестру забрать. Она почему-то хочет меня проводить. Я не знаю, о чем с ней говорить и, чтобы хоть как-то поучаствовать в беседе, спрашиваю: а у тебя есть брат или сестра? Брат, говорит. Но его нет. И дальше, слово в слово: пошел купаться, утонул, а потом родили меня.
Теперь я понимаю, что возненавидела меня Катька люто именно за ту свою минутную непрошенную откровенность.
Теперь за ее нарочитым грубым смехом и постоянной готовностью дать всем сдачи я распознала бы гримасу отчаянья.
Но тогда я сказала что-то вежливо-сочувственное. А она ждала от меня другого. Может, ответной откровенности? Или священного ужаса? Помощи? Интереса? Желания дружить?
Я твердо убеждена: нельзя позволять другому человеку наступать тебе на ботинки, на том лишь основании, что он, этот человек, глубоко несчастен. Потому и от Катьки я с самого начала отошла подальше - чувствовала, что у нее это вошло в привычку, другим на ботинки наступать.
Катька, милая, да разве могла я тебе тогда помочь? Я сама с собой-то не дружила, а на других меня и вовсе не хватало.
Но на прошлой неделе у меня получилось. Пусть не тебе, а совсем другой женщине, но с очень похожей историей, я помогла.
Xочется верить, что и тебе кто-то помог, и ты тоже переросла родительскую боль, свои детские страхи, гнев, ненависть.
Спасибо тебе, Катька, за это.