Только практика , приведёт Вас к желаемому результату !

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Безбольные роды на методе (продолжение)
 Перевод в родовую палату – тоже, оказывается, "большая проблема".
 Сыночка, пора тебе уже, милый мой, и на свет народиться... Назвала его
заранее Константином – в честь доктора Бутейко.
 "С Богом!" – подбодрил меня Игорь Иванович.
 Мне пришлось соврать будто я не могу рожать на спине. Поза лежа на спине
– поза трупа, утверждает К.П.Бутейко.
 На методе нет болей даже в родах.
 Меня без нужды посадили на капельницу.
 На меня почти насильно надели кислородную маску. И тут такое началось...
 "Ой, какой он большой! А какой хорошенький!"
 Родовая смазка предотвращает ребенка от раздышивания через кожу на
первых порах.
 "Вы только вдумайтесь – для того, чтобы этим людям выздороветь –
приходится их тело грязью покрывать!

После этого я пошла в свою палату и стала ждать, когда мне скажут, куда нужно идти
рожать. Напоминаю вам, что все это происходило в четверг, девятнадцатого октября
тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.
В палату я вернулась около двух часов дня. И до половины третьего меня никто никуда
не вызывал.
Я уже начала подумывать, что нестеровцы опять про меня забыли, как вдруг в палату
ворвалась медсестра. И сразу же стала кричать: "Вы что здесь сидите! Вас давно уже
ждут! Давайте живо собирайтесь!!"
Я суетливо и впопыхах стала собираться, но оказалось, что это не так-то просто. В
заведении Сергея Германовича даже в родовую нельзя было уйти в срочном порядке.
Даже в моем - сверхэкстренном, казалось бы, случае.
Меня заставили сдавать по списку все больничные вещи. Предложили расписаться в
каком-то журнале. Короче говоря, произвели самую настоящую выписку по всей
чиновничье-бюрократической форме.
А потом с оставшимися уже моими личными вещами, со всеми баулами меня направили
вниз, в родовое отделение, чтобы меня там заново приняли и прописали, не пропуская
ни единой формальности. То, что у меня в любой момент может прекратиться родовая
деятельность, или прямо на пол может вывалиться ребенок подчиненных главного,
похоже, вовсе не интересовало.
Они "соблюдали порядок". Французский порядок французско-проектного родильного
дома, – Людмила Валерьевна подперла щеку рукой и опустила ресницы.
– А там, внизу, меня, естественно, также долго и нудно начали заново принимать
теперь уже в родовое отделение! Опять заставили купаться, подбриваться. Делать
клизму.
– Я же все это делала каких-то пять дней назад... – попыталась я слабо возражать.
"Положено!" – грубо и безжалостно одернули меня сотрудники Нестера.
Ну что поделаешь? – Соколовская обвела свою притихшую группу долгим задумчивым
взглядом. – Пришлось подчиняться. А чтобы не взорваться, не навредить себе и ребенку,
я старалась все время быть в методе. Попыталась как-то отстраниться от этой
ужасающей бюрократически бездушной действительности.
И говорила про себя: "Костечка, миленький! Ну, уже пора нам появляться на свет.

Больше, сыночка, тянуть уже некуда. Ну не хочется тебе, конечно, сюда, к этим сухарям-
бюрократам. Но что делать! Придется, мой родненький..."

Да. И вот сразу после этого я почувствовала какие-то толчки в живот. Сыночек услышал
свою мамочку и решил выполнить ее просьбу.
А надо сказать, что еще задолго до родов муж убежденно заявил, что родится мальчик.
Ну, а я тут же назвала его Константином – в честь доктора Бутейко.
Как только я почувствовала толчки в животе, сразу же обратилась к тем, кто так долго
оформлял мой прием в родовое отделение: "Вы видите, что у меня там уже творится!" –
поддерживая обеими руками свой огромный живот, громко заявила я нянечке.
"Срочно! Срочно на второй этаж!" – завопила и сама, наконец, перепугавшаяся
приемщица. И я пошла с первого этажа на второй по лестнице, поддерживая ребенка,
чтобы он не выпал по дороге на лестницу.
На втором этаже я в конце концов-таки попала в предродовой покой. Такая огромная,
знаете ли, палата. Кругом стоят высокие топчаны. И на этих топчанах, как на нарах,
лежат роженицы, у которых пока еще идет предродовая деятельность.
Атмосферка, я вам доложу, не из приятных. Ведь, иногда они лежат там целыми часами.
Теперь меня по новой начали "принимать" уже в предродовом покое.
Крепко сбитая медсестра не спеша принялась заправлять чистую простыню, готовить
свежую наволочку. Мне чуть дурно не стало.
"Вот если бы Сергей Германович сам хоть пару разочков родил, интересно, сократил бы

он тогда здешние бюрократические проволочки или все осталось бы по-прежнему", –
невольно мелькнуло у меня в голове.
И тут, на мое счастье, появилась родовая врач. По сравнению с крепышкой медсестрой
она выглядела просто серьезной постаревшей девочкой. Худенькая, сухонькая.

Невысокого роста. Но зато очень деловая. "Не надо ей здесь ложиться", – коротко, по-
военному бросила она растерявшейся медсестре. Родовая врачиха посадила меня на

специальное кресло и стала проделывать все те манипуляции, о которых меня
предупреждал профессор Ершов.
И первым делом она проткнула полость матки. А уж затем взялась за все остальное. В
этот момент, уже перед самым своим отъездом в Новосибирск, в родовое еще раз
спустился Игорь Иванович, похоже, лишь недавно здесь побывавший.
Он внимательно посмотрел, все ли у меня в порядке. Как-никак, а, ведь, лишь благодаря
ему я в тот день оказалась в предродовом покое.
"Вот воды у нее зеленоватые..." – неопределенно протянула трудившаяся над моим
телом врач.
"Ничего, – успокоил ее профессор. – Слегка зеленоватые. Перехоженность небольшая.
Зато, как я вижу, еще осталась смазка. Так что все должно пройти нормально!"
Он в последний раз похлопал меня по плечу. Подбодрил: дескать, с Богом... И лишь
после этого уехал в город.
Тотчас, после ухода профессора, врач предложила мне сразу же пройти в родовую,
затем, чтобы там у меня, непосредственно, начали принимать роды.
В общем, в предродовую палату я попала в пятнадцать ноль-ноль. А в родовой оказалась
в пятнадцать тридцать, – уточнила для своих слушателей рассказчица. – Но еще, когда я
на первом этаже проходила предродовую обработку, со мной вниз спустилась молодая
студентка-первокурсница. Она все время сильно плакала и приговаривала: "Страшно уж
очень".
Все это,конечно, никак не могло способствовать поднятию моего духа. Лично я еще,
например, переживала из-за того, что в родовой, когда женщина рожает, ее кладут на
спину. А я смертельно боялась лежать на спине после того, как в свое время отвалялась
на спине в полупарализованном виде более двух месяцев. И вообще, читала всякую
литературу о том, что рожать нужно на корточках. Не говоря уж о том, что доктор
Бутейко называет позу на спине – позой трупа! В такой позе идет самое большое
раздышивание!! Следовательно, и самые тяжкие последствия от глубокого дыхания.
Но объяснять все это медикам в родовой было абсолютно бессмысленно. Ничего,
кроме злобы и раздражения против меня это бы не принесло.
Поэтому мне пришлось элементарно соврать. Я заявила, что не могу рожать на спине
потому, что у меня очень болит позвоночник.
Боль... Это родовики еще могли хоть как-то воспринимать. "Ну ладно, – ответили мне, –
Ложитесь на бок, потому что у нас нет здесь условий, чтобы принимать роды на
четвереньках..."
Такой вот получился полукомпромиссный вариант. Не на спине, но и не на корточках.
На корточках, ведь, было бы удобно мне, а родовики привыкли поступать так, чтобы
удобно было им, а не роженице.
Ну, положили меня на специальный, как бы, столик-кресло, да и чуть не забыли обо мне:
я, ведь, все время находилась в методе.
Копила СО2. А он обезболивает. Болей нет. Я не кричу. А неподалеку от меня лежит еще
роженица. Она кричит, как положено. Вот врачи все к ней, да к ней и подходят. А я
получилась вроде падчерицы.
Ну нет, думаю, дорогие. Так дело не пойдет. В метод ВЛГД вы не верите. Безбольные
роды принимать не умеете. Придется, видно, и мне заголосить белугой, раз уж

реагируете только на звуковую сигнализацию.
И тогда я при малейших, совершенно безбольных на методе, потягиваниях внизу живота
стала нарочно покрикивать. Даже специально раздышалась, чтобы потягивания
ощутимее были.
Тогда врачи, наконец-то, обратили на меня внимание. "Наверное, и у нее начинается",
– произнесла родовая врач и приблизилась ко мне со всей белохалатной свитой.
Но медики не просто обратили на меня внимание. Они подошли и тут же начали делать
мне уколы.
Я им говорю: "Зачем же мне уколы?"
"Вы обещали профессору нас слушаться!" – чуть ли не прошипела родовая врач.
Постепенно родовой зал наполнился медперсоналом. Видимо, был дан сигнал на роды.
Молоденькая сестричка-практикантка несколько раз не там, где положено, проткнула
мне вену. Вернее, протыкать–то вену вообще нигде не положено. А попасть в нее, как
следует, она от волнения не могла.
"Что вы делаете?" – воскликнула я с ужасом, когда практикантка сунулась ко мне с
иглой в третий раз. Тогда практикантку сменила опытная акушерка. Она не только
поставила мне укол в вену, но и посадила меня на капельницу...
В этом, безусловно, не было никакой нужды. Ведь, чувствовала я себя хорошо. Слегка
покрикивала лишь для привлечения внимания.
А капельница, вообще, штука сама по себе небезопасная. Мы все, ведь, ужасно боимся
гормонов. И доктор Бутейко к тому же утверждает, что тот, кто хоть раз побывал под
капельницей – скорее всего отпробовал из ее смеси в том числе и гормональных
препаратов. По его мнению, в том или ином виде они присутствуют, практически, в
любой капельнице. Хотя, врачи больного об этом, естественно, не извещают.
Окружившие меня со всех сторон медики начали проявлять активную деятельность.
Например, подавали мне команды типа: дышать, не дышать. Говорили: "Дыши глубже!"
Но я, естественно, глубоко не дышала.
Советовали: "Тужьтесь! Тужьтесь посильнее!" Я бы и рада была получше выполнить эту
команду. Но для того, чтобы потужиться, как положено, мне нужно было ухватиться
руками за специальные рычаги, вмонтированные сверху на родовом кресле. Они для
этого и предназначались.
Да, ведь, как за них руками схватишься, когда в левую вену делают укол, а в правую
всаживают капельницу. В общем, своими действиями врачи кое в чем сами себе
противоречили. Зато не отступали от схемы: укол, капельница, тужьтесь и прочее. Ох уж
мне эти ортодоксальные медицинские схемы!
Мне хоть и совсем не больно было, но я для порядка постанывала, чтобы меня опять
одну не оставили. Первое время, пока еще не сказалось действие одуряющих сознание
уколов, голова у меня была абсолютно ясная. И я отчетливо видела, что окружающие
меня медики сами, буквально, панически боятся всяческих родов. Не только моих. А
вообще, любых родов, как таковых. Со всеми сопутствующими им опасностями и
осложнениями. Ведь, как ни крути, а жизнь и смерть во время родов ой как близехонько,
совсем рядышком ходят.
Особенно меня угнетала врач-оператор, с сосредоточенно-каменным лицом
расхаживавшая неподалеку от моего родильного кресла-столика.
Она ходила, как маятник. Туда-сюда. Туда-сюда. Мне никто ничего не объяснял. Но я и
сама мигом сообразила, что это и есть кесариха. Та самая, которая на крайний
случай...
После первой попытки, когда мне предлагали тужиться с занятыми уколами руками,
прибежала моя палатная врач Светлана Ильинична. И с помощью длинной деревянной
слуховой трубки принялась прослушивать живот. Ничего плохого она в моем животе
услышать не могла. Ведь, я и постанывала-то, лишь отдавая дань роддомовским

традициям.
Но ей же нужно было показать, что она не зря здесь находится.
"Ребенку тяжело! Ребенку очень тяжело!! Давайте скорее кислород!!" – скривив
посиневшие губы, истошным голосом закричала Светлана Ильинична. Ну я-то разом
поняла, что она так свою "квалификацию" демонстрирует". И твердо так хотела
сказать: "Мне сейчас хорошо. Значит, и ребенку моему хорошо". Тем более, что я-то
знала, как гибелен для Бутейковцев вовсе не нужный им добавочный чистый
кислород! И уже собралась открыть рот, однако, вовремя вспомнила про обещание,
данное профессору – на родильном столе не мешать своими репликами медперсоналу.
Пришлось мне вместо выговора врачам вновь мысленно обратиться к своему ребеночку,
с мольбой о последнем терпении.
"Костик! – взмолилась я про себя. – Мы с тобой так славно провели беременность. Мы
целых девять месяцев копили СО2. Ну как нам может повредить за каких-то пять минут
этот жуткий кислород?!"
Короче говоря, я решила – Бог с ними. Будь, что будет. Пусть делают все, что хотят. И
на меня надели кислородную маску. Вот тут-то и началось... – рассказчица сделала
страшное лицо.
Не знаю уж, кому кислород помогает, но мне он, явно, навредил в первые же минуты. И
хотя я, как только надели кислородную маску, ушла глубоко в метод, чтобы почти не
вдыхать вталкиваемый в меня кислород, он все же начал свою разрушительную работу.
Не сам по себе, конечно, кислород. А его излишек – ведь, кислорода-то мне своего
хватало! Я тут же почувствовала как мутнеет сознание и будто масляной пленкой
затягиваются глаза.
А, главное, кислородное раздышивание мигом вызвало у меня сильные спазмы!!
Кислород их попросту спровоцировал. И давно уже не мучавшую меня правую
ногу будто клешнями сжали. Ее начали сводить жуткие судороги. "Нога, нога! – едва
освободившись от маски простонала я. – Судороги в правой ноге". Но, естественно, ни
один из окружавших меня медиков не понял, что судорогами моя нога обязана была
навязанному мне кислороду.
"Ох уж тут, знаете ли, не до ноги! Потерпите, пожалуйста", – раздраженно выговорила
мне акушерка Зиночка.
"Давайте– ка лучше будем, как следует, тужиться..." – вновь перешла на потуги родовая
врачиха. И тут меня, ни о чем не спрашивая, всеж-таки перевернули на спину, несмотря
на то, что мне этого не хотелось. Медикам так было, ведь, привычней... Да и не до моих
капризов.
Вокруг меня в этот момент с обеих сторон скопилось не менее восьми эскулапов. Тут

были и родовая врач, и акушерка Зиночка, и по две медсестры с каждой стороны, и кто-
то еще за головой.

А на горизонте грозным живым предупреждением маячила безмолствовавшая до поры
до времени кесариха.
"Напрягите теперь все свои силы", – продолжила между тем родовая врач. Я, ведь, уже
около тридцати минут находилась в родовом зале.
"Напрягайтесь, как будто вы хотите какать (вы уж извините за такие подробности), –
советовали ее помощники. Но это, в общем-то на мой взгляд, было неверное пожелание,
– Соколовская в упор посмотрела на ерзавшую на месте Иришку. – Надо напрягаться,
как если бы вы хотели писить. Напрягать мышцы промежности. А если
напряжение идет по типу "какать", то больше напрягаются мышцы ануса. Тогда как
промежность-то находится все же несколько поближе к мочевому пузырю.
А еще лучше в предродовой период учить женщин напрягать мышцы промежности. И
именно поэтому, когда я стала по совету медиков напрягать мышцы ануса, то эти же

медики мне заявили: "Что это вы дуетесь?". Это после ими же данного совета.
Соколовская всплеснула руками.
– И хотя всякими уколами и кислородом врачи основательно подпортили мне мозги, и
мысли пробивались словно сквозь мокрую вату, однако, рассудок я не потеряла.
Соображала, что к чему. Старалась не терять хладнокровия.
Но только в любом случае я не могла напрячься, как надо. Для этого нужно было
ухватиться руками за специальные рычаги, а руки, как я вам уже доложила, были заняты
то уколами, то капельницей. Видя все это, стоявшие у меня по бокам четыре женщины в
белых халатах, видимо, интуитивно почувствовали, что мне нужно как-то помочь. Они
стали заводить мне колени за плечи. Вот когда мне пригодились мои детско-юношеские
занятия акробатикой.
Чем дальше заводили назад колени, тем больше возрастало давление внутри. И вдруг я
почувствовала, как будто из меня, как бы, футбольный мяч вытолкнули! Словно
бы, перед выходом наружу он сжался, а сразу же по выходе разжался до прежних
размеров. И тут же наступило огромное облегчение.
Все окружавшие меня медики разом отхлынули и схватили этого мокрого, в розовой
пене ребенка. А следом посыпались самые разные возгласы.
"Ой, какой большой!"
"А какой хорошенький!!"
"А вы заметили какая у нее мощная матка? Как матка мощно сработала!"
"Он просто на фонтане взлетел!"
У врачей, как и у меня, тоже было радостно-возбужденное состояние. Как у людей,
приложивших героические усилия, увенчавшиеся в конце концов полным успехом.
Но их радость не разделял Сергей Германович Нестер. Он отсутствовал в этом зале,
страхуя себя от всяких неожиданностей. Всю ответственность за мои роды, а Нестер
прекрасно понимал, как она велика, главврач свалил на плечи своих подчиненных.
Конечно, я далека от мысли, что руководитель лечебного учреждения обязан
присутствовать на всех подряд родах. Но в моем-то случае, который довел его до
топанья ногами, думаю, это было совершенно необходимым условием. Хотя бы
находился где-то поблизости. Ан, нет! Они не соизволили. Как сказали, что в любом
случае на помощь мне не придут – так и выполнили.
Соколовская, шевельнув плечами, отбросила в сторону дурные мысли.
– Чуть позже кто-то из увлекшихся ребенком врачей вспомнил и обо мне:
"Мамаша! Мамаша! Вы только посмотрите – какой он у вас хорошенький!!"
Костика поднесли ко мне поближе.
Но сквозь застилавшую глаза пелену, вызванную приемом лекарств и кислорода,
ребеночек вовсе не показался мне душкой.
Пригляделась я повнимательнее и вижу, что у Костика волосы в крови испачкались.
Просто, знаете ли, маленькое кровавое чудовище какое-то. Криков, правда, не было
слышно. Как-никак методический ребенок.
Думаю про себя: "Господи! Такое маленькое чудовище. И что в нем хорошенького?.."
Так и не дождавшись от меня поддержки своему восхищению, врачи унесли Костика
обмывать к раковине. Хотя, ведь, везде непрестанно и говорится, и пишется, что эту
смазку с ребенка нельзя смывать в течение суток.
А в крови сынок оказался только потому, что в нестеровском родовом отделении, во
избежание любых возможных осложнений, практически всех рожениц без исключения
подрезали. Буквально, напрополую, часто даже совершенно безо всякой на то
необходимости.

В моем случае, естественно, тоже никакого подрезания не требовалось, поскольку СО2
прекрасно расслабляет все мышцы. Делает ткани куда более эластичными, чем у
глубокодышащих.
Но, ведь, медики впихнули в меня кислород! Излишний кислород мигом вымыл из
меня поднакопленный углекислый газ. Тем самым, спазмировал матку. Началась бурная
родовая деятельность. Однако, и родовые пути тоже при этом спазмировались!! –
рассказчица хлопнула себя по коленке. – Поэтому нестеровцы, чтобы избежать всяких
неприятностей, взяли и, недолго думая, меня подрезали, – в зеленоватых глазах
Людмилы Валерьевны снова мелькнула легкая грустинка, – А потом понесли
окровавленного мальчика мыть к раковине. Хотя, как я уже сказала, даже Никитины в
то время писали, что при нормальных родах не следует купать ребенка в течение суток,
чтобы не смывать смазку.
Это Никитины писали. Да, ведь, и они не могли точно пояснить: почему все же
предпочтительнее сохранять родовую смазку хотя бы первые двадцать четыре часа.
Ну, а я вам скажу – почему. Потому что родовая смазка предотвращает ребенка от
раздышивания через кожу на первых порах! – Соколовская хрустнула
костяшками пальцев. – Знаете такой известный анекдот про чукчу? Показывающий,
правда, лишь то, как невежественные люди, которые полагают, что они умнее всех,
готовы посмеяться над мудростью народной, просто не понимая, что это мудрость, а не
предмет для осмеяния.
– Да их, ведь, много, этих анекдотов про чукчу... – подала голос с места улыбнувшаяся
Мария Владимировна Суворова.
– Да, действительно, – соглашаясь с ней, кивнула головой методист. – В свое время, и
впрямь, ходила целая масса анекдотов про чукчу. Правда, мне лично не понятно, почему
их объектом избрали этот умный и здравомыслящий народ.
Но один анекдот мне особенно запомнился, потому что он имеет самое
непосредственное отношение к теории о вредоносности глубокого дыхания.
Это знаменитый анекдот о том, что чукча, дескать, моется всего два раза в год. И когда
он моется весной, то обнаруживает на своем теле рубашку, которая пропала у него еще
осенью, после того мытья.
В этом месте люди обычно весело смеются, – Соколовская предосудительно посмотрела
на захихикавшую Иришку. – Смеются, не понимая, в чем здесь суть.
А эта суть совершенно неожиданно вскрылась в экспериментах канадских ученых, на
которые я раньше, до знакомства с методом ВЛГД, просто даже не обратила бы никакого
внимания.
Канадские ученые занимались исследованием защитных свойств кожного покрова
канадских эскимосов, которые, как известно, являются родными братьями наших
чукчей.
И оказалось, что в естественных природных условиях, когда они не испорчены
современной цивилизацией, эскимосы, и в самом деле, моются два раза в году.
Оказывается моются они так редко потому, что у них выработалось такое специфическое
приспособительное устройство кожи.
Осенью их кожа покрывается такой специфической, очень тонкой, диэлектрической
пленкой, которая защищает их тело всю зиму. А весной эта, зимняя, пленка меняется
на свою летнюю разновидность, обладающую уже несколько иными электрическими,
магнитными, теплопроводными и тому подобными свойствами, которые приспособлены,
соответственно, к летним арктическим условиям.
Рассказчица дала своим слушателям время осмыслить услышанное.
– Канадские ученые провели, безусловно, большую исследовательскую работу. И, тем не
менее, они не поняли Главного Секрета действия этой самой зимней защитной
пленки. Ученые отметили лишь ее физико–химические свойства.

Но любой человек, знакомый с теорией Бутейко, сразу же поймет – в чем истинный
смысл действия этой пленки. Она... защищает организм от потери СО2 через
кожу!! – торжествующе подвела итог сказанному методист.
– То есть, эскимосы не от темноты и невежества своего всего два раза в году моются. А
вот у европейцев, которые за последние два века, наконец, научились мыться каждую
неделю – любовь к мытью перешла в другую крайность. Некоторые из них дошли до
того, что стали мыться дважды в день, да еще с мылом и губкой!!!
Но, разве не нужно учитывать, что в нормальном состоянии реакция кожи слабокислая,
что также сохраняет ее от потери СО2.
Мыло же, наоборот, дает щелочную реакцию. Это приводит к эффекту, которого так
упорно добиваются все европейцы – "очистить" все поры.
Демоническая цивилизация и здесь дает эффект прямопротивоположный тому,
которого она добивалась...
Стремясь к здоровью, "цивилизованные" граждане чрезмерно очищают кожу, что
полностью открывают поры для вымывания СО2 через кожу! –
Соколовская стукнула в ладоши.
Кончается же это вымывание тем, что человек не только не приобретает добавочное
здоровье – он теряет последнее... Начинает часто простуживаться. У него появляется
нейродермит. Псориаз. В общем, тяжелые кожные заболевания. Потом эти же
"чистюли" едут лечить их на самые знаменитые и дорогостоящие курорты.
И хоть бы кому из пострадавших пришло в голову, что на этих самых курортах все
воздействия самых различных процедур направлены лишь к одной цели – закрыть их
чрезмерно открытые поры!
Отсюда и всевозможные солевые и грязевые ванны. Вы только вдумайтесь, – Людмила
Валерьевна на секунду привстала. – Для того, чтобы выздороветь, этим людям
приходится покрывать их тело грязью!! Так стоило ли тогда это тело мыть
дважды в день с мылом, чтобы потом его вот таким образом оздоравливать.
– И в самом деле! – изумилась Лариса Андреевна. – Видать, беспредельна глупость
человеческая.
– Вот именно! – подхватила ее реплику методист. – А у чукчей просто срабатывал
древний защитный инстинкт. И получается таким образом, что так называемая
европейская цивилизация наряду с огненной водой и венерическими болезнями
наградила этих детей природы еще и частым мытьем с мылом, что привело их к
массовым заболеваниям и почти полному вымиранию.
Резюме: мыться с мылом следует тогда, когда кожа сильно загрязнена. И ее просто
механически нужно очищать от какой-то грязи. Для нормального человека, в
большинстве своем, достаточно просто совершать регулярные омовения в природной
воде, не пытаясь всякий раз подогреть ее и намылить при этом кожу. Это было правилом
всех древних цивилизаций – ежедневные омовения утром, на рассвете и вечером, на
закате солнца.
В этом месте Виктор Георгиевич поставил точку в своей тетрадке и подал незаметный
знак супруге – пора, мол, на сегодня кончать. Ведь, их возвращения на свой участок с
нетерпением ожидал тот самый малыш, появление на свет которого так подробно и долго
описывала своим слушателям Соколовская.

– ...В общем, ребеночек родился чудненький, – заметив условный сигнал мужа, стала по-
быстрому закругляться Людмила Валерьевна. – Можно было бы, конечно, еще кое-что

вам по поводу этих необычайных родов на методе рассказать. Некоторые характерные
детали первого послеродового периода, но... – Соколовская нерешительно взглянула на
складывавшего свои вещички литератора, – Мы с вами сегодня и так, я думаю, немало

прослушали на эту тему.
– Да уж, конечно, – мигом поддержала ее изрядно уставшая от долгого сидения на одном
месте Мария Владимировна Суворова.
– Тем более, что многим из здесь присутствующих уже никакие роды не угрожают. Ни
нормальные, ни патологические... – продолжила несколько задетая репликой Суворовой
методист.
Поэтому, давайте-ка мы сейчас разойдемся. А тем, кто желает узнать некоторые
дополнительные подробности, я от души рекомендую прочесть книгу Виктора
Георгиевича, – теперь супруга уже строго посмотрела на засмущавшегося Воронцова. –
Ту самую книгу, которую он, я надеюсь, когда-нибудь да напишет до полного, так сказать,
победного конца.
– Будем ждать! Будем ждать вашей книги! – вставая с места, поддела растерявшегося
литератора театралка. Примеру Кольчугиной весьма охотно последовали и остальные
участники несколько подзатянувшейся беседы. Через пять минут зеленая лужайка
опустела до следующего, практически последнего, занятия.