Одна немногочисленная читательница, случайно забредшая в наши лопухи, сказала, что я сама себя комментирую. А я ей говорю нет, это я подпищиков кусаю просто. Так что записывайтесь, не бойтесь.
Сегодня дядечку добрым словом весь день поминала, прям желала ему всего-превсего хорошего и даже лучше. Ну дядьку, который у меня давеча не взял чинить, а сегодня взял и взял, и даже улыбался. И не из-за того, что я ему после пиисят рублей накинула, а сразу. То ли выспался, то ли дома погода хорошая. Потому как на улице хлябь. Да еще голуби эти.
Сезон же голубей начался. Подоконник обгадили, на кормушку лезут всей сворой. Я их гоняю словами пшелвонтварина и делаю страшные глаза. Они отлетают ненадолго, и снова возвращаются. И сморят на меня с издевкой и даже как-то с состраданием: беснуйся там, трепыхай ручонками, давай стекло еще расколоти, жадоба белопальтовая.
А еще бесит, когда зявают. Смачно, с оттяжечкой. Как в деревне на картинах передвижников. Обожаю деревню, коровки, пастушок. Сидит малашка, грязные пятки спустила с печи, и как выдаст руладу ротом нараспашку, ажно муха-боинг успела слетать туда обратно и опять туда. Малашка плюнула мухой, спрыгнула с печи, сопли рукавом утерла, из засмолёного чугунка картофелину выудила, ногтем шкурку поскребла, в солонку тыкнула, вкусна! Так вижу. Но мы-то городския. И знаем, что в приличном обчестве громогласно и широкорото зявать некомильфо. Да ито, если когда крестьянин зевал, так должно ему было рот-от перекрестить, чтоб нечистый не влетел. А тогда уж надёжней совсем рот не разевать, то есть не отсель ли пошло неприличие зевка прилюдного? не из-за того же, что оленькин изысканный слух сие удручает?
И стою, значит, я, с манерами-то наперевес, вечером в кухне, где шторки кисейные, сквозь которы всё видно-видно, из опустевшей кастрюльки остатки хлебушком вымазываю. И себя уговариваю, что меня же никто не видит. Совсем совсем никто, все девять этажей напротив.