Так характеризует Шуйского А.К.Толстой в своей статье «Проект постановки на сцену трагедии "Смерть Иоанна Грозного"». Статья очень любопытна сама по себе, так как в ней Толстой показывает своё ви́дение исторических персонажей (затем будет и другой «проект» - о постановке «Царя Фёдора»). Толстой считает необходимым, чтобы исполнитель роли Шуйского «получил ясное о нём понятие», и для этого рассказывает о его положительных чертах: «Он неустрашим в опасности и твёрд в несчастии. Когда он сделался царём, он соблюдал законность; когда народная дума свела его с престола, он показал достоинство; когда его насильно постригали, он отказался произносить монашеский обет; когда Жолкевский привёз его, пленником, в Варшаву, он не хотел кланяться королю и, лишённый престола, явил истинно царское величие».
И, вместе с тем, главное в характеристике Шуйского, такого, как он выведен в трилогии, - его хитрость: «Шуйский… любит хитрость для хитрости. Он в ней катается как сыр в масле. Ему доставляет удовольствие сначала притвориться, а потом поразить всех неожиданным эффектом».
«Он по своей природе заговорщик» - и в трагедии «Смерть Иоанна Грозного» мы сразу же видим, как замышляется заговор против набирающего силы Бориса Годунова, как вместе с братьями Нагими готовит Шуйский тех, кто будет распространять слухи в народе:
Пусть с двух концов они волнуют горд;
Не одному удастся, так другому.
Заговор не удаётся, но Шуйскому это никак не вредит и ничему, похоже, его не учит. И вот уже в самом начале второй трагедии, «Царь Фёдор Иоаннович», мы видим этого «хитрого, но неглубокого человека» (слова Толстого) готовящим новый заговор: семья Шуйских «со товарищи» пишет челобитную царю с призывом:
Неплодную ж царицу отпусти,
Царь-государь, во иноческий чин,
Как то твой дед покойный учинил…
Цель у Шуйских едина – избавить царя от влияния Бориса Годунова, брата царицы. Но если глава рода, Иван Петрович Шуйский (Василий называет его «дядей», хотя на самом деле они были братьями, затрудняюсь только сказать, в какой степени «-юродными»), думает прежде всего о Родине («Прости ж мне Бог, что я для блага всех грех на́ душу беру!»), то для Василия главное – власть. И ради этого он готов на любую подлость. Приведённый к Годунову после раскрытия заговора, он не постесняется заявить:
…Я сознаюсь, боярин,
Что челобитня эта мной самим
Затеяна. Зачем мне запираться?
Тебе хотел я службу сослужить.
Пояснив, что всё могло «кончиться тихо», «он нисколько не ожидает, что Годунов ему поверит, но употребляет этот изворот только для благовидности, чтобы перейти на сторону Годунова не в качестве перемётчика, но давнишнего его приверженца. И Годунов, знающий его насквозь, не тратит с ним лишних слов, но принимает его уверение в преданности и верит ей теперь, потому что она в интересах Шуйского» (это фрагмент толстовского «Проекта»).
И это помогает Василию Ивановичу уцелеть…
И, наконец, последняя трагедия – «Царь Борис», где «старая лисица» Шуйский выведен, что называется, во всей красе. Семёну Годунову, советующему остерегаться его, Борис скажет: «Он служит мне исправно затем, что знает выгоду свою». Именно Шуйский посоветует Борису «выписать» инокиню Марфу: «Пускай перед народом свидетельствует крестно, что Димитрий во гробе спит».
И поразительна сцена в доме Фёдора Никитича Романова: сначала Шуйский прочитает «указ государев», как нужно пить во здравие царя («я выдолбил»), а затем будет очень уклончиво отвечать на вопросы о погибшем царевиче: «Скажи хоть раз по правде, по совести: убит аль нет царевич?» - «Убитого ребенка видел я». – «Да Дмитрия ль?» - «Сказали мне, что Дмитрий». – «Да сам-то ты?» - «А где ж его мне знать?»
И практически тут же появится Семён Годунов с сообщением, что Романовы «по царскому указу под стражу взяты», и с приказом Шуйскому:
Князь Василь Иваныч!
Тебе велит великий государь
Вести допрос над ними.
И «князь Василь Иваныч» тут же изобразит верноподданного слугу:
А мне Господь свидетель,
Я вашего не ведал воровства!
Помыслить сметь на батюшку царя!
Ах, грех какой!
Потом он получит приказ от Бориса:
Ты выедешь на площадь
И с Лобного объявишь места: сам-де,
Своими-де очами видел ты
Труп Дмитрия, — и крестным целованьем
То утвердишь.
А вот клясться он будет весьма своеобразно - рассказав, что «некий… Отрепьев Гришка, Бога не убоясь, диаволу в угоду, дерзнул себя царевичем покойным, Димитрием Иванычем назвать… И хочет он, расстрига, великого, почтенного от Бога царя Бориса Фёдорыча свергнуть», говорит, что в Угличе видел «младенца бездыханна, пред алтарем лежаща, и его пресечена была гортань». А «крест целует» лишь на том, «что Гришка же Отрепьев не Дмитрий есть, а некий беглый вор, от церкви отлучённый и проклятый». Снова те слова, которые можно по-разному понимать… Недаром прозвучат реплики в толпе: «Да в чём же он клянётся?» - «Что Дмитрий не Отрепьев». – «Без него мы знаем то!»
И последнее «деяние» Шуйского – на пиру, который даётся в честь призванного к Москве по его совету Басманова (и который неожиданно закончится царской смертью), мы узнаем, что Самозванец «вновь собрать успел свои дружины, к нему идёт подмога от Литвы». И сообщит это сам Шуйский, но… он не хочет портить пир этой вестью, а переживающего за происходящее Басманова («Но лучше бы меня теперь у войска оставил он. Не надо б дать врагу опомниться») будет успокаивать: «И без тебя, боярин, его добьют. Ты ж для совета нам здесь надобен».
И пророчески прозвучат предсмертные слова Бориса:
Князь Шуйский, подойди!
Друг друга мы довольно знаем. Помни,
В мой смертный час я Господа молю:
Как ты мне клятву соблюдёшь, пусть так
И он тебя помилует!
А дальнейшее развитие событий – уже у Островского.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь