Живет тот , кто хочет жить !

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Безбольные роды на методе (продолжение)
 Главный враг доктора Бутейко в акушерстве и гинекологии.
 "Вы не сможете сами разродиться при ваших болячках!.."
 "Если вы не согласны на кесарево сечение – давайте тогда стимулировать роды".
 "Вы не сможете сами разродиться!!"
 "У вас есть на примете другой роддом? Выписать ее сейчас же!"

 "Если у нее будут осложнения при родах,.. меня к этой женщине не вызывать!"
 Имени автора Открытия болезней глубокого дыхания главный врач не переносил
даже чисто физически.
 И скольких тогда еще женщин спасли бы его золотые руки...
"У меня, видимо, в здешних отвечающих, за роды, медицинских кругах нет более
яростного ненавистника, чем этот Нестер. Сколько женщин, которые могли бы родить на
методе, он оттолкнул своим полным его неприятием! Сколько женских судеб на этой
почве переломал!!" – сжимая побелевшие кулаки, буквально, прокричал на планерке
Бутенко на следующий же день после "боя" Людмилы с Сергеем Германовичем.
Воронцов хорошо запомнил ту Бутенковскую среду в октябре восемьдесят девятого.
"Эта проклятая западная медицина!.." – с пеной на губах возмущался Бутенко,
взбешенный наглостью главврача, позволившего непростительные выходки и грубость
по отношению к его беременной ученице.
Константин Павлович ни за что не позволил бы себе выкрикнуть: – "Эта проклятая
фармацевтическая медицина!" Он клял западную... Но после случая с Сергеем
Германовичем, а потом, после случая в обкоме партии, когда уже самого Бутенко
напрямую, глаза в глаза, принародно оскорблял местный, посмеивавшийся в бородку
клинышком, облеченный властью терапевт с большими аптечными связями, даже
лопоухий в этом вопросе Воронцов начал кое–что понимать.
Планерка с гневной протестующей речью Бутенко против нестеровского произвола
состоялась в среду, восемнадцатого октября восемьдесят девятого года. А издевался,
топал ногами, брызгал слюной на свою беспомощную беременную жертву Сергей
Германович во вторник, семнадцатого октября.
– ...Часа через два после УЗИ и разговоров со Светланой и заведующей отделением меня
вызвали к самому главврачу, – прервала невеселые размышления супруга рассказчица.
Он принял меня в не слишком просторном, но весьма изолированном от постороннего
глаза кабинете. Тут имелось и кресло для осмотра беременных, и плакаты различной
отчетности.
Высокий, рослый, плотного телосложения, лет под пятьдесят–пятьдесят пять мужчина
смотрелся весьма импозантно. Черные вьющиеся волосы, прямой, хорошо очерченный
нос лишь подчеркивали его холеную аристократическую внешность.
Я немало слышала о Сергее Германовиче. И не только от Бутенко. Нестер был на
хорошем счету как специалист. Именно он выбил французский проект этого родильного
дома. Спас много рожениц, так как он и его специалисты хорошо освоили процесс
кесарева сечения...
"Вот–вот, – вновь заволновался про себя Воронцов. – Хороший специалист, потому что
хорошо кесарит. А, ведь, если бы Сергей Германович не отвергал с порога
Открытие болезней глубокого дыхания, скольких таких кесаревых сечений можно
было бы избежать?!!
Беременность протекала бы совершенно иначе. Все спазмы снимались бы с помощью
накопления СО2. И не надо было бы в итоге умело вспарывать животы роженицам".
– И вот этот властного вида, крепкий мужчина в белом халате начал мне выговаривать
своим уверенным барственным тоном: "Мы подняли вашу карточку, – Нестер потряс в
воздухе моей истинной, весьма пухлой историей болезни. Оказывается врачихи
услужливо заказали ее из поликлиники для решающего сражения. – Я насчитал у вас
двадцать пять тяжелых заболеваний!.. – Сергей Германович не спеша полистал мое
досье. – Вы не сможете сама разродиться, так как при этих заболеваниях организм не
выдержит родовой деятельности!"

Но ведь буквально через два дня после этого Людмила родила сама ", – опять
застучали молоточки воспоминаний в возбужденном мозгу литератора. И что же?
Ответил ли главврач хоть каким–то образом за свои, так напрягавшие в эти
последние дни психику беременной, предупреждения–угрозы? Ведь, ни одно из них не
сбылось. А сколько нервов и здоровья потеряла при этом Людмила?!! И как это
отразилось на их ребенке...
Ну, не верил главный в метод Бутенко, но хотя бы пригласить доктора на
консультацию мог отважиться? Ведь здесь, неподалеку, уже около двух лет
совершенно официально действовал Главный лечебно–оздоровительный центр
Бутенко!!!
Через него к тому времени прошли тысячи тяжелейших больных. Их хвалебные
отзывы, хоть и редко, но появлялись в газетах. Нет! Сергей Германович делал вид, что
Открытия болезней глубокого дыхания в природе не существует.
– Конечно, спасибо вам за то, что подсчитали количество моих заболеваний, –
продолжила между тем свой рассказ методист. – А то у меня все, знаете ли, руки как–то
не доходили. Но это ведь все в прошлом. Последние пять лет я уже ничем не болею. И у
меня прекрасно все само собой произойдет...
Воронцов даже схватился за голову. Хорошо сейчас вспоминать. Но каково было
несчастной Людмиле с огромным своим животом все это вот тогда выговаривать
властолюбивому и не терпящему возражений медицинскому начальнику?!
Выговаривать, когда и Бутенко заколебался. И карточку, толстенную от болезней, на
свет Божий извлекли. И на УЗИ угрозы узаконили...
"У вас ведь это первая беременность, – Соколовская пыталась передать даже
тогдашнюю интонацию главврача. – И первые роды. У вас нет никакого опыта.
Вы не можете знать, что у вас будет!.. И кроме того, вам уже в июне исполнилось
тридцать семь лет! А в этом возрасте ничего само собой не происходит."
По их медицинским представлениям, если женщине двадцать семь–двадцать восемь лет
– это уже большой возраст для родов. – пояснила группе Соколовская.
Они таких в роддоме зовут меж собой "перестарками". А уж тридцать семь с хвостиком
для первых родов – это и вовсе запредельный возраст. Да еще с букетом прошлых
болезней...
Правда, со мной в отделении лежали две женщины в тридцатидевятилетнем и
сорокалетнем возрасте. Но те сразу, без долгих раздумий, готовились к кесареву
сечению, – Людмила Валерьевна погладила рукой малость затекшую от долгого сидения
и психического напряжения ногу. – И меня Сергей Германович тоже склонял именно на
кесарево сечение.
"И кроме того, как это у вас нет этих заболеваний? – заявил он, продолжая листать
мою амбулаторную карточку. – Вы утверждаете, что не болеете пять лет. Однако,
остеохондроз, – Нестер, буквально, прожигал меня взглядом, – остеохондроз –
неизлечим! Или вот, – он перелистнул в карточке еще одну страницу. – Сколиоз.
Сколиоз тоже неизлечим, – Сергей Германович прямо–таки готов был сунуть мне
пухлую карточку под нос. – Пиелонефрит тоже неизлечим!!"
Надо же, неизлечимы, – хотелось и мне ответить в свою очередь. Когда я со всеми
этими болячками обращалась в больницу, там говорили совсем другое. Ерундовые, мол,
заболевания. Слабая форма. До свадьбы все заживет. А теперь, выходит, как после
свадьбы рожать, так это все неизлечимо...
"Да у вас еще страшная железодефицитная анемия, – добивал меня начальник
роддома, – которая и безо всякой беременности плохо поддается лечению."

Так что же вы тогда вообще–то лечите?!! – не терпелось выкрикнуть мне. – На чем
диссертации свои заумные защищаете?! За что сотенные купюры у кассира в получку
отсчитываете? Вся ваша зарплата тогда по праву принадлежит доктору Бутенко. Его
метод все это вылечил!
Так мне хотелось крикнуть. Но только в том кабинетике с тяжелым животом шибко не
покричишь. Кричал там только один Нестер тогда. Когда ему аргументов для спора не
хватало.
"У вас была сильнейшая железодефицитная анемия, а у беременных женщин, даже у
абсолютно здоровых, к концу беременности гемоглобин падает..." – Сергей
Германович принялся ожесточенно размахивать своими сильными волосатыми руками.
И мне на миг показалось, что передо мной не врач, а мясник, убеждающий испуганную
корову покорно идти на заклание.
"Нет, вы только посмотрите! – главный уже открыто подсовывал пухлую карточку мне
под нос. – Гипоталамический синдром. Плохая регуляторная
деятельность мозга! Или вот, – он отчеркнул толстым пальцем нужную строку. –
Вот этот диагноз: нейроциркуляторная дистония. Вы понимаете, что все это
значит?! – его, буквально, трясло от моего молчаливого упрямства. Похоже, он считывал
мои непокорные мысли.
"У вас в момент родов откажут почки, сердце и мозг!.. И мы уже не сумеем
спасти ни вас, ни вашего ребенка!!! – потрясая перед моим лицом пухлой карточкой,
нанес Нестер самый тяжкий удар.
Даже сейчас, по прошествии полутора лет с той поры, Воронцов чуть не застонал,
выслушивая все эти ужасающие подробности.
Несчастную, беспомощную женщину, с уже почти вываливающимся ребенком, ругал
врач, которому просто лень было пройти небольшое расстояние до Главного
бутенковского центра! Посидеть на занятиях. Послушать захлебывающиеся
отзывы благодарных больных. Однако, легче было пугать неизлечимым...
– Ну, я ему так мило улыбнулась в ответ: – тоже, покусывая губы, припоминала развитие
событий Людмила Валерьевна. – "Да это же все в прошлом. Сейчас–то у меня ничего
такого нет, – говорю. – Я – абсолютно здоровый человек."
А надо отметить, что у главврача был очень тяжелый, черный, прямо магнетизирующий
взгляд. И лицо у него такое красноватое, апоплексического склада. Так что Сергей
Германович и в спокойном–то состоянии внушал собеседнику этакий маленький тихий
ужас–уважение.
А тут он еще был взбешен моим упрямством! И у меня остался только ужас...
– Ну и куда же, позвольте вас спросить, эти ваши неизлечимые болезни подевались? Я
подчеркиваю – неизлечимые! – все ближе подступал ко мне Нестер. – Где вы
лечились? Чем вы лечились?
– ... Что я могла ему ответить?! – Соколовская придержала рукой раздуваемые нежным
ветерком волосы. – Что тут, неподалеку от них, за ближайшим перелеском, находится
Главный лечебно–оздоровительный центр, у руководителя которого я и
лечилась?!!...
Но я уже была предупреждена, что главврачу про Бутенко упоминать нельзя. Сразу
припомнила, как Константин Павлович лично говорил мне, что ложиться к Сергею
Германовичу мне категорически не следует."Давай я сам буду принимать у тебя
роды", – даже вырвалось у Бутенко.
Однако, я подумала, а вдруг они начнутся ночью! И как, на чем меня муж повезет к

Константину Павловичу через весь городок? Да и самого Бутенко могут в любую минуту
выдернуть из городка неотложные дела.
"Ну, ложись в роддом на левом берегу! – выслушав эти мои доводы предложил
Константин Павлович. – Там у меня есть свои люди".
Но в том роддоме, на левом берегу, рожала моя сестра. И ей делали там стимуляцию
родов, которой я так опасалась! Поэтому я и предпочла лечь туда, куда положено по
прописке.
Все эти мысли вихрем мелькнули в моей голове. А Нестер тем временем, не отводя от
меня своего пылающего жуткого взгляда, ждал ответа. Его красноватое лицо постепенно
багровело.
Я и подумала, как бы ему окольными путями объяснить суть дела, не упоминая имени
Бутенко. А поскольку в небольшом кабинете мы были не одни, тут же присутствовала и
моя заведующая отделением, мне необходимо было быть осторожной вдвойне.
Ну, и так как в то время уже понемногу начинали популяризировать Брэгга, я и решила
валить все на голод. При голодании механизм очищения практически тот же, что и на
методе, только проходит все менее эффективно.
Но, тем не менее, дыхание резко уменьшается. Одновременно нарабатывается СО2, и
начинаются фактически те же бутенковские чистки. Болезни уходят, как на методе,
только гораздо медленнее.
Я и брякнула, что лечилась, мол, голоданием у знакомого врача в Одессе...
– Да?.. Голоданием?.. – главный еще подозрительнее посмотрел на меня. – И все же
ситуация очень сложная. Вы перехаживаете вторую неделю! Давайте тогда
стимулировать роды, если вы не соглашаетесь на кесарево сечение!!... –
рубанул Сергей Германович совсем открытым текстом.
Я уже чуть не плачу, – Соколовская и вправду поднесла руку к глазам. – Говорю ему как
можно мягче: "Из–за того, что у меня беременность развивалась быстро – мне срок
завышали.
Первоначально срок поставили правильно. И по первому сроку я перехаживаю только
два дня! Не волнуйтесь – все будет нормально".
"Милая... Для кого и что будет нормально? – сейчас, уже задним числом, мысленно
заново анализировал ту ситуацию Воронцов. – Для Нестера, который за свое
начальническое кресло в элитном роддоме доме двумя руками держался? Да при
неверии в метод на его месте и любой другой главврач ожидал бы в этом случае
только гибели роженицы. А кому же нужна такая галочка в отчетности?"
– И вот тут Сергей Германович начал по–настоящему злиться! – опередила мужа
Соколовская. – Он понял в конце концов, что под моей внешней мягкотелостью
скрывается очень большая твердость... Ну и тесен же показался мне в этот миг его, и
без того не просторный, отдельный смотровой кабинет!
Кушетка, на которой я сидела, маленький стол для лечащего врача напротив, весы,
белый шкаф, кресло для осмотра роженец и напротив, на стене, знаменитая таблица,
показывающая, как мало, дескать, патологии в этом роддоме!.. Все это как–то разом
ужалось и, словно, придвинулось ко мне.
Нестер стоял. Ходил. Кричал. Брызгал слюной. А я, онемев от ужаса, сидела на
кушетке. Также безмолвно, но явно радуясь устраиваемой мне выволочке, за столом с
надменным видом восседала заведующая отделением.
"Вы не понимаете! Вы не представляете себе всей сложности и вашего, и нашего
положения!! – разгневанный Сергей Германович бросил красноречивый взгляд на
висевшую на стене малопатологичную таблицу. – Вы не сможете сами разродиться!
Вам вообще нельзя было рожать!! Категорически воспрещено!!! Но если уж вы

"хитростью" провели своего лечащего врача..."
Это я–то провела хитростью, – Соколовская смотрела прямо в глаза своим слушателям.
"...и в результате вам, непонятным мне образом, удалось доходить до конца
беременности, а потом "обманным" образом вы "проникли" в роддом... – снова
тоскующий взгляд на предмет общей гордости роддома – утешительную таблицу, – То
уж здесь вы обязаны нас во всем слушаться! – Нестер сжал свои здоровые кулаки. –
Мы хотим спасти вас и вашего ребенка."
– А я сидела перед этим ругающим меня "большим специалистом" будучи уже в
родах!!! У меня, как выяснилось чуть позже, уже шли предродовые схватки! Но
на методе они шли безбольно!!
И если бы "большой специалист" по стимуляции родов и кесаревым сечениям товарищ
главный врач вместо того, чтобы ругать меня, для начала квалифицированно
осмотрел бы меня на кресле, – возможно, и разговор шел бы по–другому.
Но он начал не с осмотра, а с крика. И лишь, доведя меня в конце концов почти до
истерики, попытался уже в таком состоянии меня осмотреть. Чего я ему, естественно,
не позволила.
– Что творят?.. Как измываются над нашим братом, – горько вздохнула опечалившаяся
Лариса Андреевна, еще помнившая и свои последние роды.
– Но истерика была не сразу. Я же понимала, что мне нужно держаться изо всех сил,
ведь, от нервного срыва страдает и мой ребенок, – не спеша вела свой рассказ методист.
– Я внушала себе: "Не раздышивайся"! Не обращай на него внимание". Показное
спокойствие давалось мне очень тяжело. Психика–то уже не та, когда женщина в родах.
Однако, кое–что у меня получалось.
И вот это–то мое внешнее спокойствие главного и доконало. Сторонник французских
проектов родильных домов стал уже по–настоящему орать на меня.
"У вас есть на примете другой роддом, где вы будете рожать?! Выписать ее
сейчас же!!" – как ужаленный повернулся он к заведующей.
Это был конец всему. Такой обиды мне еще никто не наносил. Я многое в жизни
видела.
Но чтобы вот так – в лоб вышвыривать, как собаку, на улицу женщину, которая должна
вот–вот родить!.. Этого я и в мыслях не допускала. Гражданин Нестер, вероятно,
забыл, что он лишь главный врач, а не владелец советского медицинского
учреждения. ... – Белая, как полотно, напугав своим видом даже многоопытную в
подобных расправах заведующую, поддерживая двумя руками огромный живот, я встала
перед своим гонителем. И с трудом разжимая прикушенные губы процедила ему в упор,
что у меня, конечно же, нет на примете никакого другого роддома! Но, что, если он
смеет так обращаться с женщиной, к тому же беременной женщиной, то я
немедленно уйду отсюда!!
Воронцову опять стало дурно. Слышал все это он не впервые. И каждый раз переживал
все заново. Всякий раз Виктор Георгиевич представлял жену. Как она там стояла перед
этим облеченным медицинской властью монстром. Как придерживала вздрагивающими
от волнения руками уже готового вот–вот вывалиться ребенка. Слушала, как ее
приговаривают к немедленной выписке–выбросу. И все же не роняла человеческого
достоинства. Даже в такой страшной ситуации.
– "Мы не имеем права вас выписывать..." – тут же завилял, давая задний ход, только что
сам требовавший моей немедленной выписки Сергей Германович, – Соколовская
припоминала малейшие детали того драматического конфликта.

Я вам дам любую расписку и сейчас же уйду от вас, – непреклонная решимость опять
мелькнула в глазах методиста.
Зубовный скрежет и невольный полувскрик негодования литератора на этот раз,
похоже, услышала вся группа. Но Воронцов просто не в силах был сдерживаться. Ведь,
это же надо было довести вот–вот родящую женщину до такого состояния, что ей на
улице казалось легче разрешиться, чем во французского проекта родильном доме!
– ...И вот тогда–то главврач и начал топать на меня ногами. Махал перед моим лицом
своими красными мясистыми руками хирурга. И захлебываясь собственной слюной
кричал, обращаясь к заведующей: "Если у нее будут осложнения при родах, а они у
нее обязательно будут, – меня к этой женщине не вызывать!! – его
багровое лицо исказила гримаса самой настоящей ненависти. – Я к ней близко не
подойду! Я к ней и пальцем не притронусь!!!"
"Вот это главный врач французско–модернового роддома! Вот это Медик "с большой
буквы", – билось в мозгу у тщательно фиксировавшего каждое слово рассказчицы
литератора. – Сначала, дескать, пошла вон мерзавка. А когда собралась от такого
хамства бежать – пальцем, де мол, не притронусь.
– Ну, хоть я человек и не робкого десятка, но и меня начало пробирать, – с дрожью в
голосе вспоминала Людмила Валерьевна. Вдруг, думаю, что–то и впрямь не так делаю.
Ведь, не может же уважаемый в городке врач вести себя подобным образом без
огромных к тому оснований.
И несмотря на грохот, производимый в небольшом кабинете его яростным топаньем, я
стала примиренчески говорить Нестеру: "Не волнуйтесь. Все будет хорошо... Вам и не
придется до меня дотрагиваться."
А главный будто мои мысли читает. Ах, значит, мол не придется дотрагиваться! И,
неожиданно засучивая рукава халата, весь кипящий от гнева заявляет: "Давайте–ка я
вас на кресле осмотрю". Вы понимаете, – Соколовская сделала большие глаза, – Не
вначале беседы спокойно это предложил, а доведя меня почти до безумия!
Сам весь от злобы трясется. Я как представила, что со мной может случиться от
"осмотра" в такой ситуации, так, естественно, наотрез отказалась.
"А...!! Вы отказываетесь от осмотра!.. – прямо–таки завопил Сергей Германович. –
Запишите, запишите ей в карточку: "Отказалась от осмотра", – с торжеством повернулся
он к заведующей отделения.
"Да я не отказываюсь... Нет, я не отказываюсь... просто... ...вас... смертельно
боюсь..." – Виктор Георгиевич увидел в глазах жены тот же ужас перед
безысходностью ситуации и непреодолимую решимость стоять на своем, какими они
были в ее глазах в тот, ключевой, момент ее жизни. Эта непреодолимость и остановила,
видимо, зарвавшегося самолюбца.
И тут его осенило: "А что по поводу вашей беременности говорит Бутенко?" –
спросил, как ножом ударил. Дошло видать, откуда я силы для сопротивления черпаю.
Ну и я уже не могла больше таиться. Прямо со слезами на глазах отвечаю: "Вы же
знаете, что говорит Бутенко в таких случаях. Что все будет нормально и
естественно".
Рассказчица помолчала. – Наверное, главному было бы легче , если бы я его просто
двухэтажным матом обложила. Имени автора Открытия болезней глубокого дыхания, он
не переносил физически. И, конечно же, превосходно знал мнение Константина
Павловича о протекании родов на методе. Но когда это мнение я подтвердила вслух,
назвав в его апартаментах имя его заклятого врага... Именно, не отказалась от

знакомства с доктором Бутенко. Не отреклась, пусть и обманно, от учителя. А
подтвердила самые худшие подозрения Нестера. И эта капля переполнила до краев
наполненную чашу.
"Нет! Я больше не могу с нею разговаривать!! Пусть она получит то, чего так
хочет!!!" – не своим голосом взвыл Сергей Германович и опрометью выскочил из
кабинета.
"Вот так вот они и страдали, – подумалось, глядя на супругу, Воронцову. – Несчастные,
стойкие, неотрекающиеся от своих учителей женщины, попадая в руки ко всевластным
главврачам. В роддомах за метод Бутенко страдали они. А в психушках томились за
метод же Алеши Перепелкины.
Они несли свой крест."