Мне уже напомнили изумительные строки А.К.Толстого:
Взошёл на трон Василий,
Но вскоре всей землёй
Его мы попросили,
Чтоб он сошёл долой.
Сама я приводила слова из письма М.М.Стасюлевича А.Н.Островскому: «Василий Шуйский у Вас обделан до высокого совершенства: в изображении этой личности поэт берёт верх над историком».
«Эта личность» не раз изображалась в литературе. Конечно, памятен Шуйский в пушкинском «Борисе Годунове».
Так получилось, что о трагедии Пушкина мы чаще всего судим по опере М.П.Мусоргского – бесспорно, гениальной, но, что тоже бесспорно, вместившей в себя лишь часть написанного поэтом.
Мне вспоминается в первую очередь монолог Шуйского, рассказывающего царю о мёртвом царевиче (в ответ на слова «тебя крестом и Богом заклинаю, по совести мне правду объяви: узнал ли ты убитого младенца и не было ль подмены?» - вспомним, что именно Шуйский был тогда послан в Углич):
Но детский лик царевича был ясен
И свеж и тих, как будто усыпленный;
Глубокая не запекалась язва,
Черты ж лица совсем не изменились.
Нет, государь, сомненья нет: Димитрий
Во гробе спит.
Работая над либретто оперы, Мусоргский ещё усилил это описание: «Глубокая, страшная зияла рана, а на устах его непорочных улыбка чудная играла. Казалося, в своей он колыбельке спокойно спит, сложивши ручки и в правой крепко сжав игрушку детскую…» Помню, как исполнял партию Шуйского В.И.Войнаровский, как-то по-иезуитски выпевая каждое слово, доводя царя до припадка безумия… В трагедии, правда, до страшных видений («В глазах… дитя… окровавленное!» не дойдёт, но именно здесь в ней прозвучит знаменитая фраза «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!»
Однако у Пушкина Шуйский выведен не только в этом эпизоде. Он появляется в первой же сцене, и уже здесь мы видим, по существу, все черты этого совершенно беспринципного человека. Он с самого начала уверен, что Борис примет царский венец, от которого пока отказывается:
Борис ещё поморщится немного,
Что пьяница пред чаркою вина,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится.
Расскажет он князю Воротынскому, с которым «наряжён вместе город ведать», и о гибели царевича, и о вине Годунова («возвратясь, я мог единым словом изобличить сокрытого злодея»), и о том, что не изобличил убийцу, так как страшился за свою участь:
Я сам не трус, но также не глупец
И в петлю лезть не соглашуся даром.
И тут же, уверенный, что Борис «перешагнёт» через «кровь невинного младенца», напомнив, что они с Воротынским – сами «природные князья», «и Рюриковой крови», которые «имели право наследовать Феодору» «боле, чем Годунов», предлагает:
Когда Борис хитрить не перестанет,
Давай народ искусно волновать,
Пускай они оставят Годунова,
Своих князей у них довольно, пусть
Себе в цари любого изберут.
А сразу после коронации Годунова отречётся от своих слов («Нет, не помню ничего»), добавив:
Теперь не время помнить,
Советую порой и забывать.
А впрочем, я злословием притворным
Тогда желал тебя лишь испытать,
Верней узнать твой тайный образ мыслей.
И именно после этого прозвучит фраза Воротынского, ставшая крылатой, - «Лукавый царедворец!» И очень похоже охарактеризует его царь: «Уклончивый, но смелый и лукавый...»
И случайно ли именно ему принесёт Афанасий Пушкин известие?
Племянник мой, Гаврила Пушкин, мне
Из Кракова гонца прислал сегодня…
… Кто б ни был он, спасённый ли царевич,
Иль некий дух во образе его,
Иль смелый плут, бесстыдный самозванец,
Но только там Димитрий появился.
Бояре прекрасно понимают опасность такого появления:
- Всё это, брат, такая кутерьма,
Что голова кругом пойдет невольно.
Сомненья нет, что это самозванец,
Но, признаюсь, опасность не мала.
Весть важная! и если до народа
Она дойдёт, то быть грозе великой.
- Такой грозе, что вряд царю Борису
Сдержать венец на умной голове…
... Попробуй самозванец
Им посулить старинный Юрьев день,
Так и пойдёт потеха.
Посоветовав Пушкину «помолчать до времени», Шуйский, тем не менее, сам расскажет эту новость царю - вместе с рассказом об убитом и с указанием на опасность из-за того, что «бессмысленная чернь изменчива, мятежна, суеверна»:
Ей нравится бесстыдная отвага.
Так если сей неведомый бродяга
Литовскую границу перейдёт,
К нему толпу безумцев привлечёт
Димитрия воскреснувшее имя.
Последний раз мы увидим Шуйского в Царской думе, когда он возразит патриарху, предложившему выставить в Кремле святые мощи царевича («Народ увидит ясно тогда обман безбожного злодея, и мощь бесов исчезнет яко прах»); без сомнения, уже просчитавший шансы Самозванца на успех Шуйский сошлётся на то, что «умы людей не время волновать»:
Так, государь — когда изволишь ты,
Я сам явлюсь на площади народной,
Уговорю, усовещу безумство
И злой обман бродяги обнаружу.
От слов ведь потом можно будет отречься, что Шуйский в своё время и сделает…
И всё же в своём напутствии сыну умирающий царь вспомнит и Шуйского:
Советника, во-первых, избери
Надёжного, холодных, зрелых лет,
Любимого народом — а в боярах
Почтенного породой или славой —
Хоть Шуйского…
Пушкин не дал дальнейшего развития характера Шуйского. А мы в следующий раз обратимся к трилогии А.К.Толстого.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь
