О поэзии Варлама Шаламова (1907 – 1982) вспоминают гораздо реже, чем о его прозе. Интересно, что сам Варлам Тихонович, навсегда вошедший в литературу своими «Колымскими рассказами, считал себя в первую очередь поэтом. Вряд ли с этим многие согласятся. Но и вряд ли кто-то, зная его стихи, будет отрицать, что они хороши.
Ранние строки Шаламова до нас практически не дошли. Первый архив уничтожила его сестра, второй, до ареста в 1937-м, жена Галина Гудзь. По, сути, Шаламов-поэт начинается для нас с «Колымских тетрадей». Их незадолго до окончания лагерного срока автор с секретной оказией передал Борису Пастернаку, которого ценил едва ли не выше всех других русских поэтов. Оценка не была восторженной, зато о более поздних стихах, врученные уже лично, при встрече в Москве в 1953 году, Борис Леонидович откликнулся так: «Я никогда не верну Вам синей тетрадки... Пусть лежит у меня рядом со вторым томиком алконостовского Блока».
В середине 1970-х Варлам Тихонович отошел от прозы, завершив последний цикл рассказов. Но стихи продолжил писать в самых тяжелых условиях. Даже слепым и глухим, тяжело больным в доме престарелых.
Близко знавшая его Ирина Сиротинская:
«Я входила в этот дом, пропахший беспомощной и беззащитной старостью, под блеклыми взглядами старушек и двух мальчиков в креслах-каталках я поднималась на третий этаж, открывала дверь 244 палаты. Он лежал, сжавшись в маленький комок, чуть подрагивая, с открытыми незрячими глазами, с ежиком седых волос — без одеяла, на мокром матрасе. Простыни, пододеяльники он срывал, комкал и прятал под матрас — чтоб не украли. Полотенце завязывал на шее. Лагерные привычки вернулись к нему. На еду кидался жадно — чтоб никто не опередил».
Наверное, стихи помогали ему и здесь.
* * *
Ты держись, моя лебедь белая,
У родительского крыла,
Пролетай небеса, несмелая,
Ты на юге еще не была.
Похвались там окраскою севера,
Белой родиной ледяной,
Где не только цветы – даже плевелы
Не растут на земле родной.
Перепутав значение месяцев,
Попади в раскаленный январь.
Ты не знаешь, чего ты вестница,
Пролетающий календарь.
Птица ты? Или льдина ты?
Но в любую влетая страну,
Обещаешь ей лебединую
Разгулявшуюся весну.
Но следя за твоими отлетами,
Догадавшись, что осень близка,
Дождевыми полны заботами
Набежавшие облака.
Корни даурской лиственницы
Корни деревьев – как флаги,
Флаги в промерзлой земле,
Мечутся в поисках влаги,
В страстной мечте о тепле.
Вся корневая система
В мерзлой от века судьбе.
Это – упорства поэма,
Это – стихи о борьбе.
* * *
Я забыл погоду детства,
Теплый ветер, мягкий снег.
На земле, пожалуй, средства
Возвратить мне детство нет.
И осталось так немного
В бедной памяти моей –
Васильковые дороги
В красном солнце детских дней,
Запах ягоды-кислицы,
Можжевеловых кустов
И душистых, как больница,
Подсыхающих цветов.
Это все ношу с собою
И в любой люблю стране.
Этим сердце успокою,
Если горько будет мне.
Осенний вечер
Скалами разорванные тучи
Ветром изгоняются с небес,
Когти глухариные, как крючья,
Накрепко обхватывают сучья,
Ибо – засыпает лес...
В ночь уже распахнуты ворота.
Первой торопливою звездой,
Сыплется лесная позолота
В медные холодные болота,
Кружится над черною водой.
Рыба вылетает словно птица,
На воду из ивовых кустов.
Рыбе в этот час еще не спится,
Рыбе еще хочется резвиться
Биться средь затопленных цветов.
Ходит небосвод в рубахе алой,
Гнется над застывшею травой,
Чтобы постепенно засыпала,
Чтобы не ворчала, не шуршала,
Чтобы не качала головой.
Голуби
У дома ходят голуби,
Не птицы – пешеходы.
Бесстрашные от голода,
От сумрачной погоды.
Калики перехожие
В лиловом оперенье,
Летать уже не гожие,
Забывшие паренье.
Но все же в миг опасности
Они взлетают в небо,
Где много больше ясности
И много меньше хлеба.
Их взлет как треск материи,
Что тянут до отказа,
Заостренными перьями
Распарывают сразу.
И будто ткань узорная,
Висящая на звездах,
Тот, крыльями разорванный,
Затрепетавший воздух.
* * *
Замолкнут последние вьюги,
И, путь открывая весне,
Ты югом нагретые руки
Протянешь на север ко мне.
С весьма озабоченным видом,
Особо наглядным с земли,
На небе рисунки Эвклида
Выписывают журавли.
И, мокрою тучей стирая
Летящие вдаль чертежи,
Все небо от края до края
Затягивают дожди.
* * *
Говорят, мы мелко пашем,
Оступаясь и скользя.
На природной почве нашей
Глубже и пахать нельзя.
Мы ведь пашем на погосте,
Разрыхляем верхний слой.
Мы задеть боимся кости,
Чуть прикрытые землей.
