Вера Ивановна не удалась ни лицом, ни фигурой, ни ростом. И кличка у нее соответствующая – тарапунька. Правда, это было ужасно смешно: метр с кепкой на коротеньких ножках, пузико – вперед, носик пипочкой, а на нем (ха-ха) сидят круглые очечки. И глазки в этих очечках круглые. Вылитый пионер Ваня, тот самый, который бабу-ягу, кощея и кота Баюна победил при помощи всяких немудреных средств.
Несмотря на смешную внешность, Веру Ивановну боялись и уважали и пациенты, и персонал маленькой поселковой больнички большого села, растянувшегося на границе Вологодской и Новгородской областей. Так это интересно с больницей вышло: обе волости вели долгую и нескончаемую борьбу за принадлежность больнички тому или другому региону.
Пока Вера Ивановна туда не пришла, учреждение считалось вологодским. А спустя пять лет новгородские власти подсуетились, прикатили на служебных машинах и привинтили гранитную вывеску: «ГРБ Новгородской Области пос. Утишье» Привинтили и… свинтили.
Вера Ивановна на крыльцо вышла, усмехнулась и вернулась в кабинет, в углу которого потрескивала круглая, обитая железом печь.
- С центральным отоплением лучше бы разобрались, - буркнула она и позвонила в управление, где через пятое-десятое ей объяснили, что теперь больница находится в попечении Новгородской области. Приказ придет по электронной почте.
- У нас компьютер не работает, - огрызнулась Вера Ивановна.
- Чините! Информации нынче много, и всю ее надо заносить в программу, - гавкнули на другом конце провода и положили трубку.
- Хрен редьки не слаще, - фыркнула Вера Ивановна и вышла из кабинета на обход.
***
Характер у Веры – железный. Улыбка на лице – редчайшее явление. Казалось бы, упасть со смеху можно: катится по палатам этакий шарик и грохочет приказным тоном: утки намыть, белье перестелить, Кузнецова в операционную, Буйнова на выписку, Рыжову на перевязку… Несерьезно. А попробуй, улыбнись или хмыкни ей в ответ… Вон, Петров Василий Андреевич, ординатор из вновь прибывших, хмыкнул. Такая буря была! В голосе Веры Ивановны – металл, аргументы – броня.
- Если для вас я – не авторитет, прошу покинуть помещение. Живо!
Покинул. Потом пришел извиняться. Извинений не приняла. Так и уехал Петров, не солоно хлебавши.
- Туда ему и дорога, - отшила Вера Ивановна какого-то ретивого начальника, решившего прочитать борзой врачихе мораль по телефону, - выращиваете болванов, а потом на наши плечи бросаете. Мне людей лечить надо, а не бестолочей, которые клизму от катетера отличить не могут, воспитывать.
Таким образом, ни один пациент маленькой больнички от действий безмозглых недоучек не пострадал. Вера Ивановна обладала талантом: наметанным глазом она сразу отличала неопытных интернов от разгильдяев. Она ковала кадры – неопытные пахали, как волы, но в конце интернатуры набирались практических снаний и умений по самое горлышко. Из желторотиков вырастали настоящие орлы от медицины. Жаль только, что большинство орлов улетали из гнезда в столицы. Там деньги, слава, практика… Жалко. Очень жалко.
Больницу Веры Ивановны окружал сосновый бор. Воздух там был изумительный. Летом и осенью местные выкатывали оттуда короба белых грибов и красноголовиков. Черничное варенье из бора всегда присутствовало в рационе больных. Чаю можно было всегда и сколько душа пожелает. «Нехватчики», как их величал медперсонал, не страдали отсутствием вкусняшек. Вера Ивановна на свои деньги покупала сушки, печеньки, дешевые конфеты и чай в пакетиках – для стражущих. Передачки не каждому ведь приносили: как родственники больных смогут посещать своих, если автобусы нынче ходят, как хотят. А тут, в шкафике буфета, всегда есть, чем полакомиться.
Со временем больные, поняв принцип работы шкафчика, сами старались его пополнять: что родственники к чаю принесут, тем шкафчик и пополняют. Вот тебе коллективизация в натуральном виде. Вера Ивановна организовала дополнительную подкормку в виде кефира. Молоко давать побаивалась – не каждому оно подходит. А кефир – ради бога, пейте на здоровье перед сном. Так и кормились помимо скудного больничного пайка – не разгуляешься. Но нормы сливочного масла не урезались никогда, и дешевым пальмовым маргарином не заменялись.
Чистота в помещении была стерильная. Занавески на окнах подсинены и накрахмалены. Цветы все здоровые, жирные, зеленые – ухаживали, конечно. Вера Ивановна делала все, чтобы в больнице человек себя не чувствовал… как в больнице. Всеми силами создавала уют. Уют выходил бедноватый, но уж рваного линолеума допотопных советских времен здесь не было – не позорились, как районная поликлиника.
Медикаментов отчаянно не хватало, инструментов, узи и мрт – золотая мечта. Зато профессионализма – хоть отбавляй. Смотавшись в город на ультрозвуковое исследование, пациенты, проклиная этот город, возвращались к Вере Ивановне и бога молили, чтобы попасть на операцию именно к ней, а не к городским врачам. Та чуть не плакала – она умела все. Время не умела растягивать до сорока восьми часов в сутках.
Вроде бы – могла успеть. Дома пусто. Одни стены – ни мужа, ни детей, жила в своем кабинете. А все равно – время неумолимо неслось вперед, не щадя никого, в том числе и Веру Ивановну, подкатив ее к опасному для женщины сроку – сорока пяти годам. Сорок пять – баба ягодка опять. Это если она изначально калинкой-малинкой была. А что делать Вере? А ничего – работать для людей, и жить ради людей. Вроде бы своих, но по факту – чужих. Вера Ивановна – не первая учительница, к таким в гости с тортом не ходят. Только с болью, только с несчастьем. Счастливые и здоровые о Вере не вспоминали.
***
В промозглом ноябре, в самое предзимье, в кабинет к Вере Ивановне постучался странный человек. По виду – сущий бомж. Куртка драная, штаны дырявые, шапка колом стоит от грязи. Вонь от бомжа такая, хоть святых выноси. Вера Ивановна зыркнула на него стеклами очков.
- Уважаемый, кто вас к нам вообще пустил?
«Уважаемый» пополам согнулся и рухнул на пороге. Вера к нему:
- Что?
Тот уже на грани потери сознания прохрипел:
- Аппендицит, судя по всему. Медлить нельзя – лопнет с минуту на минуту.
Вера Ивановна сестер: геть! Мужика на каталку и в операционную. Успели только-только. Вере пришлось дренаж ставить после – сколько гноя было! Но это ладно. Проблема в другом…
Всю одежду Вера приказала выкинуть на помойку и сжечь. Или наоборот… В общем, на мужике даже трусов не осталось. Потом его поселили в изоляторе, ибо пациент распространял вокруг себя такое амбре – мама не горюй! Если голову побрили и обработали от вшей, то как смыть с бедолаги слои грязи, коркой наросшей на шкуре? И ведь справились. Аккуратно, не трогая шов, терли мочалками и губками многострадальное тело, пока не отдраили.
- Здесь бы рубанок или стамеска подошли бы, - ворчала нянечка Катерина Андреевна, - или наждак, елки-моталки!
Мужчину переодели в чистую пижаму. Нижнее белье Вера Ивановна купила на свои кровные. Ей не привыкать. Больше всего Веру волновало наличие инфекционных болезней, а особенно – туберкулеза. В срочном порядке полный набор анализов был взят и отправлен в город. Обошлось. Мужик обладал богатырским здоровьем и крепким иммунитетом. Даже признаков цирроза не наблюдалось.
Из-за этого бомжа у Веры нарисовались большие проблемы: не все больные отнеслись к существованию бездомного в изоляторе с пониманием. Мало ли… Кому рисковать своим здоровьем хочется? Не прошло и суток, как из на бедную голову Веры посыпались телефонные угрозы от начальства. Ага – здесь обошлись без электронной почты, своими, так сказать, словами!
- Мне человека на улицу вышвырнуть прикажете? – не выдержала Вера.
- Как хотите! Но есть правила! – начальственный тенорок обрел визгливые нотки.
- Да иди ты, - Вере хватило ума не сказать это вслух.
Нет, она не боялась. Кто тут будет рвать жилы кроме нее? Дураков нет. Просто не хотелось связываться. Вере всегда было интересно: как это происходит: чем выше пост, тем тупее занимающий его. А потом сама и ответила на свой вопрос: профессионалы желают заниматься своим делом. Им не до интриг. И власть их не привлекает. А что до болтунов… Как, все таки, все отвратительно в этой жизни устроено…
Больной пошел на поправку. Вера каждый день приходила к нему в изолятор, чтобы справиться о его состоянии. Пора бы и выписывать бомжа. Да только – куда? На улицу? На помойку? На мороз? У него ведь не было ничего. Ни-че-го! Кроме трусов и казенной пижамы.
Познакомились они в первые сутки после операции. Звали бродягу Михаилом.
- Мне интересно, как вы умудрились сами себе поставить такой точный диагноз? – спросила тогда Вера.
- А я – врач, - улыбнулся Михаил, - был, простите!
Вера щелкнула по шее и вопросительно посмотрела на него.
- Ага, - согласился больной, - ни без этого, конечно, извините.
История падения Михаила не нова. Он оказался слабым человеком. Не каждый сможет вынести горе, упавшее на него. И Михаил не вынес. Когда-то он был блестящим хирургом. Он жил работой, и был непоколебим, как скала. Но иногда и скалы обрушиваются, не выдержав стихии.
Он любил жену и сына. Ему казалось, что дома – мощный тыл. Тем более – такой. Ирка, его любимая Ирочка, все понимала. Никаких скандалов и нытья: все работа и работа, а я? Ира не пыталась его опутать домашними хлопотами, не привязывала мужа к юбке. Мужчины – они такие. Работа для них на первом месте. А семья… Семья может быть и на втором, и на третьем, и на десятом. Для мужчин любимая работа – крылья. Зачем их отрезать?
Она воспитывала сына, сама могла починить утюг и сделать ремонт. Сама таскала сумки с продуктами и коляску на пятый этаж. Она никогда не куксилась и не ныла. Она просто любила. А любящая женщина – источник энергии. Кладезь жизненной силы. У Михаила было много этой силы. Он гордился Иришкой, любовался чистеньким и здоровеньким Ванюшкой. Наслаждался отдыхом в кругу семьи. Потому что, вкалывал как вол. Ира знала, как он вкалывал. Ира просто ждала Мишу. Грела ужин, гладила белье, окутывала Михаила теплом и любовью… А он привык. Он знал – дома тыл. И никуда этот тыл не денется.
Зависть богов, говорите? Да! Зависть богов. Боги не любят, когда люди живут счастливо. Это ведь так скучно, правда? Боги, как люди. Для них обычная жизнь без потрясений – пресный сериал. Они привыкли к роковым поворотам и испытаниям!
Ирина с сыном отправились в гости к маме. Ира была отличным водителем и вела машину чутко и аккуратно. Она отвечала за маленькую жизнь, пристегнутую к креслу на заднем сиденье. Но наркоман, севший за руль синей шевроле, не имел никакого понятия об ответственности. Он просто гнал автомобиль на ужасающей скорости. Ему было хорошо. Космос и звезды в синей бесконечности. Разве увидишь в этой самой космической бесконечности серую «ренушку» Ирины?
Жена и сын погибли. Убийцу с черепно-мозговой доставили в больницу. В ту самую, где работал Михаил. Он еще ничего не знал. Он оперировал убийцу своего ребенка. Спасал его гребаную, никчемную жизнь. Вытащил с того света за шкирку. Довольный, курил на крылечке: «ай, да я. Ай, да молодец!» А потом позвонил телефон…
Как он стал пить? Просто. По-мужски. Стаканами. Без закуски. Каждый день. Сначала – на кладбище. Потом на работе. После того, как уволили – дома. После того, как отжали квартиру – снова на кладбище. Чем жил? Сначала – копал могилы. Потом – собирал палатки на рынке. А потом – как придется. Нальют – хорошо. Не нальют – плохо.
Было ли стыдно? Нет. Больно – было. И не от того, что Ирки и Ванюшки больше нет – все там будем когда-нибудь. От того, что своими собственными руками подарил жизнь уроду. Уроду, которому эта жизнь не особо-то и нужна была. Все равно издох от передоза. Через семь месяцев в какой-то заплеванной хате. Легче не стало. Михаил бродил по улицам, жрал, что придется, спал, где придется, жил – как придется. Каким образом очутился в поселке – не помнит. Плевать. Существовал как амеба. Пока не почувствовал острую боль в правом подвздошье.
Михаил ощупал живот. По всем признакам – катаральная форма. Жить осталось немного. Ну и ладно, отмучился. Но мучиться ему еще предстояло долго.
- Трусом оказался, - рассказывал он, - не выдержал боли. Сами ноги несли, или провидение, но мордой вдруг в двери больницы ткнулся. На вахте – никого. Я и пополз по коридору. Толкнул дверь. А там за столом вы. Читаете. И лампа так светит…
И лампа так светит… Он увидел ее лицо, освещенное ярким светом. Или – освященное? Почти детское личико, и тень от длинных ресниц на щеках. Будто не женщина это, а эльф. Упрямый изгиб рта. Морщинка между бровями. Эта маленькая женщина – борец. Она очень одинока – эта маленькая, несчастная женщина. Красивая женщина…
Веру никто не считал красивой. Чему тут удивляться – никто ее и не видел без очков. Может быть – так?
Нет, она не растаяла от комплимента. Но прислушалась. Миша сказал это так естественно, так проникновенно – невозможно было не прислушаться. Сам по себе Михаил красавцем тоже не был в общем понимании. Высокий, худой, даже несуразный. Впалые щеки, острый нос. Но глаза… Глаза выразительные, внимательные. Как там у Ахматовой?
Навсегда забиты окошки:
Что там, изморозь или гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.
***
Вера считала себя дурой. И все так думали: вот дура! Бомжа приютила в собственной квартире! Спорили, судили, рядили.
- А что? Бабе пятый десяток! От тоски и на бомжа позаришься! – шептались сочувственно, - Штепсель и Тарапунька, чесс слово.
Вера чувствовала шепотки и злилась. Злилась и шла на рынок. Злилась и покупала Михаилу куртку, джинсы, черный свитер с глухим воротником. Злилась и платила. Злилась и несла сумку с вещами в больницу.
Он примерил. Ему все подошло. Он был похож на того, кем был до своей бродячей жизни – практикующего хирурга с волевым лицом, с сильными руками и тонкими длинными пальцами. Вера смотрела на его руки, чувствуя, как влюбляется. В руки. В глаза. В их хозяина.
Она совсем не злилась, когда пустила Михаила в свою запущенную квартирку в голубом коттедже, построенном правлением на две семьи. Пусть говорят, что хотят. Пусть думают, что хотят. Ей все равно! Потом долго выправляли документы. Потом Миша лечился от алкоголизма. И не стоило – Вера никогда не видела его пьяным. Но Миша сам настоял – надо было пройти курс. Надо было вернуться к человеческому состоянию. Потому, что – так надо!
***
Супруги Фроловы до сих пор работают в больнице. Бок-о-бок. Вместе и навсегда. К ним не зарастает народная тропа. Все у них хорошо. Конечно, проблем куча. Не хватает лекарств, нет МРТ и УЗИ. Но люди отчего-то тянутся именно в эту маленькую больничку, крашеную белой с голубым краской. Здесь нет случайных людей – здесь – как дома. Частенько, попивая чай с бесплатным черничным вареньем, больные утверждают:
- Да на Веру Ивановну и Михаила Алексеевича молиться надо! Никогда не забуду – с того света вытащили!
Забывали. Через месяц уже забывали. Здоровые люди не помнят боли. На то они и здоровые люди.