Участником Великой Отечественной войны её «сделали»... школьники Жмеринки. Это они разыскали Анну Бурову и приняли её в свой поисковый клуб «Подвиг» в качестве почётного члена и как освободителя города от фашистов.
Проект "Липецкой газеты" о женщинах военного поколения "Незабудки для мамы" мы продолжаем рассказом об Анне Буровой.
Конечно, она не считала себя героем — нормальным людям это вообще не свойственно. Ей казалось, что она не столько воевала, сколько работала.
Ну носила форму, выполняла приказы командиров, прошла всеми фронтами от Москвы до Будапешта. Ну имела табельный автомат, из которого только раз и пальнула — 9 мая 1945 года, да и то в воздух, от радости, как все. Но ведь никаких подвигов вроде не совершала, да и звание имела совсем не геройское — ефрейтор...
Поразительная скромность
Анна Дмитриевна редко ходила в колонне ветеранов в Задонске. Среди звона орденов чувствовала себя как-то одиноко. Зато охотно на 9 Мая уезжала в Жмеринку, где собирался её 182-й отдельный зенитный дивизион Сталинградского корпуса ПВО, точнее, те, кто от него остался. Там она была среди своих, там для всех она была всё той же Анечкой, девушкой смешливой, но с характером. И обстоятельной, к которой всегда хотелось обратиться, как к старшей сестре или матери.
Между прочим, участником Великой Отечественной войны её «сделали»... школьники Жмеринки. Это они разыскали Анну Бурову, в девичестве Воронину, и приняли её в свой поисковый клуб «Подвиг» в качестве почётного члена и как освободителя города от фашистов. А потом и в Совете ветеранов дивизиона узнали, что их Анечка никакими льготами как ветеран войны не пользуется. При этом растит одна семерых детей!
«Ну ты, Анют, даёшь!» — поразились однополчане. После этого она получила свой законный статус и нагрудный знак участника Великой Отечественной войны. О том же, что у неё есть ещё орден Отечественной войны второй степени, медали «За освобождение Будапешта», «За победу над Германией» и многие другие награды (включая гражданскую — «За трудовую доблесть») даже соседи не знали.
Сама же Анна Дмитриевна как дорогую реликвию хранила Почётную грамоту, сделанную книжечкой, № 8878 Государственного Комитета Обороны, выданную ей как «отличнику трудового фронта» в декабре 1941-го. Мотивировка такая: «За образцовую, самоотверженную, стахановскую работу и проявленную инициативу на строительстве оборонных рубежей Москвы». Это была самая первая награда Анечки Ворониной, простой деревенской девчонки. Тогда война для неё только начиналась...
Подруги
На пожелтевшей фотографии — четырнадцать бойцов... четырнадцать девчонок. Только что они взбивали кудри, оправляли гимнастерки и вот — замерли по команде фотографа: «Улыбочку! Готово!» Последние дни в Будапеште перед отправкой на Родину. Май сорок пятого.
На обратной стороне снимка надпись: «В памяти могут поблекнуть картины, до боли волнующие душу теперь. Отдалённее станет шум бури. Но память о боевых друзьях, днях суровых, всю жизнь сиянием солнца будет освещать душу. Это незабываемо, как детство, как юность, как первые слова любви».
Я думаю, в тот момент написать такое могла только женщина, натура романтичная и утончённая. Поверх снимка ещё одна строчка:
«Аничка, помни и пиши вот этой толстушке Смирновой Аське».
Анна Дмитриевна всматривалась в фотку, как в потускневшее от времени зеркало, перечисляла подружек:
— Это Тоня Богданова, это — Шура Бугина, здесь стоит Ира Максимович, тут — Валя Ильиных... Кто-то болеет, а кого-то уже и нет. А Ася Смирнова написала недавно: «Всё, это последнее письмо к тебе, подруга, умираю...»
Её прошлая жизнь чем-то похожа на качели. Только ощущения всё время разные. Раз! — и девчонка в крепдешине, заливаясь беззаботным смехом, летит к облакам. Раз! — и уже от неё самой качели уносят родных и любимых, на ходу роняя кровавые бинты и похоронки. Вот так однажды навсегда от неё улетела самая первая подружка Катька, с которой они как ушли из родной деревеньки, так назад и не вернулись... Раз! — и снова несётся навстречу судьба, очень похожая на счастье.
Нечаянная встреча
22 июня 1941 года было воскресенье, и они с Катькой — учащиеся Московского Бауманского училища — пошли туда, куда ходят все приезжие, — на ВДНХ. Надолго задержались в павильоне «Дальний Восток» — заинтересовали муляжи пограничников с собаками в натуральную величину. Они стояли, как живые, возле полосатых столбов, и по их строгому виду было ясно, что враг и шагу не ступит на нашу землю. Анечка была в переписке с одним из таких пограничников по имени Василий, хотя сама свои письма подписывала почему-то «Оля».
— Оля! — окликнул её молодой солдат с чёрным пушком на губе. — Девушка, ведь вы Оля?
Анечка крепко вцепилась в руку подруги:
— Нет, я Воронина Аня, — военному положено было говорить чистую правду.
— Но, постойте, ведь это же вы! — военный достал из кармана... фотографию Ани.
Велика Россия, а притяжение человеческих душ сильнее расстояний. Позже таких диковинных случайностей в её жизни будет много, а тогда ей показалось, что качели полетели навстречу счастью. Но в тот же час из репродуктора донёсся голос Левитана. А потом, после речи наркома прозвучала команда: «Всем военнослужащим срочно прибыть в расположение своих частей». На память о той нечаянной встрече у Ани остался подарочный набор духов «Альпийские луга».
Быстрое взросление
Взрослая жизнь для неё началась как-то сразу, без раскачки. В родной деревеньке со смешным названием Нижняя Колыбелька она с детства умела делать всё, что выпадало деревенским детям: заниматься огородом, ухаживать за скотиной, стирать, готовить. Семья была обычная — четверо ребятишек — но с «отметиной»: отец Ани восемь лет провёл в плену, куда попал ещё в Первую мировую. В сорок первом его, уже старика, взяли на войну, где он, знающий немецкий, был переводчиком. Ушли на фронт и два брата Ани. Старший из них погиб.
После школы Аня поступила в зооветтехникум — единственное спецзаведение в округе, но семья не вытянула эту учёбу, и по набору она вместе с подружкой Катькой уехала в Крым строить Симферопольское шоссе. Начальство знало им цену: эти не подведут — деревенские! Так в девятнадцать лет стала Аня десятницей: две бригады, тридцать человек в подчинении. Может быть, со своей крестьянской хваткой доросла бы до какого-нибудь строительного начальника, понастроила бы много дорог, но немец уже был в Париже.
Под бомбёжкой
Перед самой войной оказались подруги в столице — «Главоборонстрой» направил их на курсы лаборантов по бетону при Бауманском училище. А сразу после начала войны их командировали на строительство оборонительных сооружений под город Осташков в Селигерском крае. Работали ночами, а утром забрасывали ДОТы ветками — немецкие самолеты-разведчики летали тогда безнаказанно. Бесконечным потоком шли на восток беженцы. Аня стояла на обочине, закусив до крови губу, и смотрела, как сотни недоеных коров с диким рёвом бежали по дороге: в каждой она видела свою, из далёкого детства бурёнку. И летел немец, нещадно поливая свинцом это стадо и гуртовщиков на обочине. Тогда казалось, что фашист ищет именно тебя. В тот первый авианалёт Ане удалось укрыться в овражке. Но немец нашел её на следующий день. В кузове машины их было трое — перепуганных девчонок, когда самолёт завис над дорогой. Грузовик помчался по ржаному полю, и было видно, как пули срезают колосья вокруг. Прыгали на полном ходу, и это спасло — немец поджёг-таки машину, а у Ани с тех пор одна коленка стала больше другой.
Потом был приказ: выдвинуться под Волоколамск, но немец уже был повсюду. Выходили из окружения на пяти машинах, бросая одну за другой на лесных дорогах и в болотах. Питались только ягодой. Но до Калинина всё же добрались. Командиры хотели покормить девчат в местном ресторане, но его заняла какая-то уставшая часть с передовой. Немецкие самолёты появились неожиданно, бомба попала в ресторан, не уцелел никто.
На последнем рубеже
Москва в те дни на Аню произвела тягостное впечатление. После лета она показалась вымершей. Мавзолей был накрыт каким-то фанерным домиком, кремлёвские башни — тоже, многие магазины оказались закрыты. Уже вечером завыла сирена, но они с Катькой в бомбоубежище не побежали, не было сил. А наутро на месте громадного дома на противоположной стороне улицы увидели пустырь, засыпанный кирпичом и бетоном. В ту же ночь от хозяйки, чей муж был военным инженером, девчонки впервые услышали о секретном оружии — «катюше».
Паники не было. Даже после на оборонительных рубежах под Москвой, когда мимо них проходили беженцы. Да и тревогу, что несли в своих глазах эти убегавшие от войны женщины с детьми, Аня в своё сердце не пускала. Тогда она не ощущала себя ни бойцом, ни защитницей столицы. Аня просто строила ДОТы и ДЗОТы, как тысячи простых баб из окрестных деревень. С той только разницей, что она знала, как сделать эти укрепления прочными. На оборонительных рубежах Аня снова была десятницей. Как и все радовалась новым валенкам, куску хлеба, который замерзал так, что его приходилось разогревать на костре. Она ничему не удивлялась — ни страшным морозам, ни вшам, которым эти морозы были нипочём. Просто знала, что с Урала и из Сибири идут и идут наши свежие части, и что нужно сделать всё, чтобы до их подхода удержать Москву. Не отвлекалась на разговоры о войне, просто работала, не ведая, что Гитлер уже бросил на Можайск новые дивизии из Бретани, из Бордо, из Голландии. Под насквозь промерзшей Москвой снова качнулись в сторону качели: её подружка Катька навсегда осталась где-то там, среди засыпанных снегом дотов, надолб, противотанковых ежей и наспех зарытых братских могил.
Из строителей в зенитчики
Про парад в Москве она услышала позже. А вообще, 7 ноября сорок первого запомнилось двумя событиями: сначала им в честь праздника выдали колбасу, а потом почтальон принес Ане телеграмму — умерла мама. Маленький братишка остался один, и надо было ехать. Её отпустили. До дома добиралась, расплачиваясь не только деньгами, но и хлебом. Из Воронежа до Колыбельки — шестьдесят вёрст — шла пешком. Дома её ждали вырубленный яблоневый сад, выстуженная хата и Сашка, младший из Ворониных. Немец уже был недалеко — под Большой Верейкой шли сильные бои.
Целый месяц Аня работала прорабом в местном Дорстрое — наводила переправу через Дон, а когда та была готова, в одну ночь мост взорвали диверсанты. Тогда она пошла в военкомат. И война снова заложила вираж в её судьбе. Сначала она работала на американских СОН-2 (станция орудийной наводки), помогая зенитчикам выцеливать вражеские самолеты. В Лисках по наводке расчёта, где служила Аня, было сбито сразу три «мессершмитта», офицеры получили ордена, а она — лычку ефрейтора. После одного артналёта была ранена. Отлежав положенное в госпитале, бросилась догонять свою часть, да куда там! Так она попала в зенитный дивизион, с которым дошла до Будапешта.
Война всегда вспоминалась Анне Дмитриевне в калейдоскопическом виде. Вот в обрушившейся землянке девчата находят присыпанные почти новенькие сапоги, кто-то тянет их — и вытаскивает мертвеца! Вот девчата с соседней батареи делятся раздобытым где-то сахаром и шутят при этом: «Давайте съедим, а то убьют — не достанется». Через час — прямое попадание в батарею — сразу девять убитых подруг. Вот Аня сама раскапывает свежую могилу (почему она? — А приказ!), оставленную немцами, и находит женщину с ребёнком, прижатым к груди (как выдержала это психика двадцатилетней девчонки?). Вот её посылают с командного пункта по линии связи: там что-то случилось, подруга Наташка с сержантом ушли восстанавливать обрыв и не вернулись. Через двадцать минут они находят и обрыв, и Наташку с сержантом — убиты ножом в спину (а ведь на её месте могла быть и она!). А вот — и самая памятная картина: по ярко-красному маковому полю бегут наши солдаты и кричат: «Победа!»
Первый танец
На войне не до романтических грёз. Но Анечка, хоть и украдкой, но любила, хоть тайком, а ждала своего счастья, того, которое сможет обмануть смерть и войну. И снова летели качели — то вперёд, то назад. Сначала перестал писать с фронта пограничник Василий, что могло означать только одно, самое худшее. Позже где-то среди фронтовой кутерьмы познакомилась Анечка с молодым лейтенантом с ясными глазами. И была у них вместо встреч переписка — через фронты, сквозь войсковые операции крепла взаимная симпатия. И снова вмешался в её жизнь его величество случай. После госпиталя оказалась Аня в новой части и увидела вдруг на бумаге знакомый адрес полевой почты. «У меня там брат служит», — на всякий случай сказала она новым подругам, а те сразу откликнулись: «Да это же в нашей третьей батарее! Хочешь, сейчас и позвоним твоему брату?» И был звонок, и был сбивчивый разговор двух влюблённых — вот только свидания сразу не случилось, потому что шла война, и люди не были предоставлены сами себе. Оно состоялось позже, это свидание. На общем комсомольском собрании. Аня с Яшей сидели рядом, но как брат с сестрой. Кстати, так они потом и оставались для всех родственниками. С собрания расходились по местам строем. Так и дружили. Первый раз танцевали уже после победы в городе Сольноке под Будапештом. Об этом событии напоминает надпись на обратной стороне фотографии, которую Аня подарила Яше (снимок потом вернулся в общий семейный альбом): «Вспоминай иногда в часы досуга о днях, проведённых в Сольноке, Тиссу, и всё, что можно припомнить. 15.07.45 г.».
В анечкиной части были большие строгости по части неуставных отношений с мужчинами. Командир так и говорил: «Отставить любовь до победы!» Сегодня в это трудно поверить, но в расположение их батальона являлся даже старичок-доктор, которому предписывалось проверить девушек на предмет девственности! И первой, кто осмелился нарушить тот приказ, была Аня Воронина, за что командир прозвал ее «дикаркой» и отправил на сутки на «губу». Но однажды в части всё же случилось ЧП: забеременела радистка. Меры были приняты крутые: нарушительницу пропесочили на комсомольском собрании, в стенгазете, одели во все поношенное и отправили в сопровождении сержанта домой, в тыл. Сержант понадобился для присмотра: девушка хотела выброситься из поезда.
Но природа брала своё. И письма душевные отправлялись, и сердце билось отнюдь не в унисон с армейскими командами. Из парашютов девушки шили платочки, белье. А однажды, ободрав трофейные кожаные кресла, смастерили себе даже туфли, показаться в которых, впрочем, не смели.
А Анечке повезло больше других. Она довоевала эту войну рядом с любимым.
Личная победа
И увёз Яша свою Анечку к себе на родину, на Вологодчину. Жили хорошо и как бы взахлёб, торопясь любить и беречь друг друга. Будто знали, что счастья этого отмерено им всего-то на две послевоенные десятилетки. Дети появлялись один за другим. Первой была дочка. На третий день после родов Аню, бухгалтера лесопункта, вызвали на работу. Ясли были напротив, и когда нянечка выставляла в окошко красный флажок, это означало: надо бежать кормить ребенка. В пятьдесят восьмом у Анны Дмитриевны было уже шестеро детей и медаль Материнства первой степени. Так она отомстила войне за отнятые у неё годы...
В шестьдесят четвертом Анна Дмитриевна стала вдовой. С ней осталось семеро ребятишек мал мала меньше. К тому времени она жила в крохотном Задонске, работала в местном лесхозе кассиром за 35 рублей в месяц и там же подрабатывала уборщицей. В отпуск не ходила, брала денежную компенсацию. Временами было совсем туго. На работу, в гору, она шла с тремя остановками: от голода кружилась голова. Спасал огород, но надо было поднимать детей, а на это денег не было. Иногда школа покупала кому-то пальтецо, кому-то- платьице, но чаще давала совет: отправить ребят в интернат. И однажды она было решилась, но узнали дети. И какое материнское сердце выдержит эту просьбу ребенка: «Не отдавай нас, мама, мы будем помогать тебе во всём!».
Они и в самом деле жалели мать, сами установили график уборки и работы на кухне. Даже в пионерлагере, когда другие дети резвились, её, Буровы, мыли бутылки, чтобы немного заработать. Когда приходило отчаянье, Анна Дмитриевна доставала фронтовой альбом и разговаривала со своими: «Я-то живу, слава Богу, а их уж нет. А что бы сказали Клава, Яша? Они бы сказали: держись!»
На заслуженный отдых Анна Дмитриевна вышла с пенсионом в 57 рублей: живи-не тужи! Правда, тогда её ещё не «нашли» школьники Жмеринки. И всё же детей она подняла. Все, как раньше говорили, «вышли в люди», и это главное, что сделала в жизни эта женщина.
В сорок пятом каждому уцелевшему был дан шанс, как команда: а теперь — жить! И Аня им воспользовалась вполне, и выполнила ту команду, как привыкла их выполнять за долгие годы войны. Двенадцать внуков — таков её личный вызов судьбе, такова её личная победа.
