– Меня зовут Родион, я художник, реставратор, время от времени организатор индивидуальных путешествий по Золотому Кольцу, иногда гид.
– Я мечтаю попасть в Москву и пойти на экскурсию с Родионом. Он буквально погружается в транс во время экскурсий, это его лучшее состояние, и из сна он показывает всю красоту столицы.
– Это не столько транс, хотя может, со стороны так и выглядит, это скорее, большая увлеченность, чего я сам не ожидал от себя. Я, признаться, думал, что эта встреча не для меня. Думал, час побуду здесь и дальше уеду по делам, встречать друга на вокзал. Но, посмотрев некоторых героев, я понял, что это все-таки для меня. И я хотел рассказать, спросить о своих родителях.
– Конечно. Расскажите что-то о них.
– Речь пойдет о моей матери прежде всего. С раннего детства я не помню, чтобы между родителями были какие-то теплые отношения. Я не видел, чтобы они друг друга целовали, обнимали и желали друг другу что-то хорошее. Например, хорошего дня, когда кто-то из них уходил на работу. В отпуск они тоже ездили по отдельности. В том смысле, что если я с кем-то и был в отпуске, то всегда с кем-то одним из родителей. Никогда втроем мы это время не проводили. Чуть позже уже между родителями начались ссоры. Моя мать могла в течение полутора часов кричать на моего отца в соседней комнате. Я при этом не слышал ни одного слова с его стороны. Ни возражения, ни аргументов. Примерно тогда же я стал очень бояться того, что или мои родители разведутся, или что моя мама умрет. Потому что она часто после таких сцен жаловалась на сердце. И мне было страшно, что я останусь тогда, видимо, с отцом, который был уже, с ее подачи, человеком без всякого знака. Не плюс, не минус, а просто ноль.
– Вам казалось, что вы можете повлиять как-то на ситуацию, так, по-детски?
– У меня сформировалась такая мысль, что если я буду хорошим мальчиком, то я смогу как-то эту семью склеить. Родители посмотрят, какой я хороший, как я учусь на одни пятерки, как я школу закончил с медалью, как я себя примерно веду, умилятся этому и решат, что они будут любить друг друга. И дальше я эту модель перенес на всю свою жизнь. Главным мне казалось быть удобным и хорошим для других людей. Это касалось сначала отношений на моих местах работы, потом, когда я стал работать самостоятельно, это касалось уже отношений с клиентами, когда я больше всего боялся, что мои условия не подойдут, и что от моих услуг откажутся. Где-то лет 8 назад моя мать начала пить. Родители до сих пор живут вместе. Около 2 лет назад она сломала шейку бедра. Глубокой ночью мне позвонил отец и сказал: приезжай, с мамой надо что-то сделать, с ней что-то не так. Я приехал. Она была, естественно, пьяна. Извините, что все это рассказываю. Пришлось вызывать скорую помощь. Год мы лечились. Я говорю «мы», потому что по нашей традиции родственники всё организовывает. Я потратил много сил на это. Потом была реабилитация, потом она снова оказалась дома. Прошло меньше месяца, когда снова ночью раздался звонок, и мой отец сказал: приезжай, пожалуйста, мама упала. Я приехал и увидел, что она снова лежит на полу, у нее оказалось сломано то же самое бедро, которое она сломала до этого. И опять целый год больница, опять я этим занимался.
– Вы предприняли какие-то меры? Попробовали как-то это всё остановить?
– Я сделал так, что у нее не было возможности получать алкоголь. После первого случая она уже не выходила из дома, но она нашла способ его получить. После второго я просто забрал ключи и поменял замок. Моя мать фактически сейчас находится взаперти. Она не может выйти уже в течение значительного времени. Последнее, что случилось недавно – трофическая язва на ноге, которой я опять занимался в течение года. Почему я говорю всё время «я»? Потому что мой отец работает, и он обеспечивал нашу семью с детства, когда все развалилось в экономике, а он открыл собственный бизнес. И он нас содержал. И я отцу за это очень сильно благодарен. И у нас с ним сейчас вполне хорошие отношения.
– С каким запросом вы пришли?
– Моя мама меня очень сильно цепляет, когда мы с ней встречаемся. Она упрекает меня в том, что я недостаточно часто бываю у нее, хотя я бываю очень часто. Мы с ней созваниваемся ежедневно. Она мне говорит: ты бы хоть заходил почаще. Или: ты бы хоть что-нибудь сделал по дому. Притом, что отец со всеми обязанностями справляется. Когда я пытался последнее время ей объяснять, почему меня это так цепляет, а это меня действительно цепляет вплоть до вспышек гнева, что мне самому очень не нравится. Пытаюсь объяснять, что не могу я так общаться, в постоянных упреках, она этого не понимает. Хотя после таких стычек она чаще становится мягкой и покладистой на какое-то время. М потом у нас снова происходит то же самое. Я подозреваю, что у меня с ней существует некоторая созависимость, которая не очень преодолевается. И наверное, мой вопрос общий сейчас: хотя бы для начала так себя не расходовать в отношениях с ней. С одной стороны, я не могу проглатывать молча все ее манипуляции, которые она производит, с другой стороны, эти мало управляемые вспышки с моей стороны меня опустошают.
– Прекрасный рассказ. Очень искренний, чувственный, нелегко дающийся. Какие-то частные вопросы. Буду отвечать сейчас. У меня есть своя картинка, как у начинающего художника и начинающего архитектора. Задайте три любых вопроса по этой теме.
– Какими способами я мог бы взаимодействовать со своей матерью так, чтобы сохранять свою психику в более или менее сохранном состоянии?
Если это созависимость, то какие пути могут быть ее преодоления?
Я уверен, что вся эта история с родителями, как у многих, оказала сильное влияние на мою жизнь. и как от этого освободиться и жить более свободно?
– Выкладываю эскизы для обсуждения. Два противоположных свойства: с одной стороны - агрессивность, жесткость, ярость, ситуативная бескомпромиссность, с другой – повышенное сочувствие, сентиментальность, очень высокая способность воспринимать чужую боль, желание помогать и душевная размягченность. Вроде бы полярные свойства, первая группа и вторая, но они кажутся связанными. Я знаю, что Родион очень благородно и очень практично помогает животным, выхаживает собак, возит их в лечебницы. Это существенная часть жизни. Родиону важна вообще справедливость, облегчение боли и несчастий.
– Да.
– С другой стороны – постоянное опасение и зажим собственных реакций ярости, гнева, злости и так далее.
– Абсолютно верно.
– Это 2 группы качеств, которые находятся фактически в 1 обойме.
– Да.
– И мне кажется, что мы сейчас рассматриваем, что происходит у человека субъективно внутри, чтобы потом отвечать на вопросы на уровне поступков, действий. Нужна некая система быстрых реакций, чтобы не задерживать в себе свои импульсы и чувства. Если пришел гнев, а он складывается из накапливающегося раздражения, как мазки на картине художника. Мазок, мазок, а потом возникает целое пятно, которое не нравится. Раздражение переходит в гнев. Лучше, когда на отдельные раздражения происходит в моменте отреагирование. Глупейшим образом, совершенно вне того, чтобы это кому-то показывалось. Дулю в кармане, щелкнул пальцами, выругался, написал ругательство на бумажке, порвал бумажку. Написал и порвал – это действия. Нам нужна реально мелкая моторика, потому что в состоянии, когда реакции зажимаются, возникает повышенная скованность, вплоть до буквально сжатия тела.
– Да.
– И это сжатие настолько невыносимо, что нужно это как-то сбросить. Иначе происходят наращивание такое: напряжение, желание сбросить, сдерживание реакций, напряжение, желание сбросить и так далее. Нужен балет на месте. Щелкнуть пальцами, топнуть ногой, нахмурить лоб, зажать палец прищепкой. Простые, не выходящие за какие-то пределы, действия в моменте. Любое сдерживание чувств, любое подавление чувств — это картина папы. Что такое сдержать чувства? Или превратиться в напряженный вибрирующий каркас, или превратиться в студенистый ком, который «ни рыба ни мясо». У вас есть два страха. Первый: стать студенистым комом а-ля папа.
– Да.
– Это образ физического ничтожества. И другой страх: настолько разозлиться, чтобы взять топор и убить. Не убить, но стукнуть.
– Есть, к сожалению.
– Полярность реакций. Или ты мягкий пузырь, или ты сходишь с ума и начинаешь бегать с топором. Это отнимает средний уровень реакций. Я предлагаю позволить себе нормальные человеческие реакции в середине. Открываем веер, и там не только 2 крайние полосы, там есть все, что есть в середине. И этим веером обмахиваемся. Веер - хорошая вещь. Носим с собой. Стало страшно жарко, обмахиваемся этим веером. Это одна история. Предельная, рыхлая, пугающая мягкость, вплоть до ничтожества, типа. И с другой стороны – жесткость непоправимых реакций. К той части, которая про мягкость, относится и сентиментальность, и сочувствие, и невозможно пережить рядом чужую боль. Масса позитивных чувств. Я совершенно не рассматриваю эту оппозицию как какую-то негативную. Тем не менее, необходимость промежуточных разных реакций.
– Как всё это во мне уживается? Какая схема?
– По поводу «схемы». В каждой из рассказанных историй есть агрессор и жертва. Агрессия может принимать формально пассивную форму. Беспомощная мама: «Ты мне должен, ты бездушный, ты сволочь, ты как отец». Неважно. В данном случае много реконструкций можно сделать, невысказанных, но подразумевающихся, месседжей. Такая вот подлянка исподволь, агрессия, которая камуфлируется под слабость, что Родиона бессознательно, в силу двусмысленности, страшно раздражает, это лицемерие, которое исходит от фигуры мамы.
– Действительно раздражает.
– Это лицемерие и двойственность, которые сводят с ума. Типичная, как сказали бы просвещенные психологи, двойная связка. Ты мой любимый, единственный, замечательный, какая же ты сволочь.
– Именно так.
– Два сигнала одновременно. Сведет с ума кого угодно. И даже Родиона, человека крепкого, умного, талантливого. Это прекрасный способ сойти с ума. Никто не виноват. Просто двойная связка: ты самый любимый, ты сволочь. И способ выйти из безумия – впасть в бешенство. А когда впадаешь в бешенство, начинаешь себя блокировать и становишься папой. Ничтожеством. Не можешь двигаться. Убил бы, но это же мама. Это сцена между агрессором и жертвой. Не хочу быть жертвой и не хочу быть агрессором. Если бы Родион начал с начала свою жизнь, он бы стал ветеринаром и профессионально помогал кошечкам и собачкам. Вот схема: агрессор - жертва.
– Да, кстати, я бы стал ветеринаром.
– Третья позиция в моей картине мира – это наблюдатель. Это художник, который смотрит на эту сцену с разными степенями отстранения, как это ни сложно сейчас себе представить, потому что для него интересна фактура. Цвет маминого лица, а-ля Рембрандт рисует портрет, мамина пена у губ, папины зажатые плечи. Если в себе разбудить художника, как профессионального наблюдателя, делающего эскизы, то фигура агрессор – жертва размыкается. Возникает наблюдатель. И только после этого возникает 4 фигура. Я ее называю спасатель, человек, который может разомкнуть этот круг, выйти из этой двойной связки, выйти из круга агрессор – жертва, скомпенсировать наблюдателя и реально смотреть на эту ситуацию, как на то, что тебя выпустило из этого злосчастного круга.
– Леонид, вот про круг вообще очень узнаваемо – я его физически ощущаю.
– Надо перестать быть тараканом, которого эти привычные чувства с детства гоняют по замкнутому кругу. Спасатель — это человек, который может вырасти, спокойно выйти за дверь, хлопнуть дверью. У него появляется набор или спектр реакций. Пока удерживается этот безумный клинч между агрессором и жертвой – трудно стать наблюдателем, потому что тебя втягивает обратно, это же твоя личная схема, ты же такой, как мама в чем-то, ты не находишь своего спасателя. Вот мой такой, может быть, разбросанный, но в чем-то цельный, ответ на ваш вопрос.
– Могу я уточнить?
– Да.
– Очень верно то, что вы говорили по поводу сдерживания агрессии. Я всю жизнь привык, по примеру папы, сдерживаться. И в какой-то момент я уже стал ощущать, что для меня это больше невозможно. Сейчас для меня это действительно больше невозможно в отношениях. С ней, по крайней мере. И я действительно бросал и ломал предметы. Дважды было, что я бил маму по лицу. Не кулаком, правда. Это было ладонью. Но это были очень сильные удары. И я понимаю, что все равно для меня это не путь. Я выражаю свою реакцию, но для меня здесь перспективы нет, потому что перспектива — это тяжкие повреждения, слом всей мебели в квартире родителей. Нет, это для меня не подходит конечно же. И я еще могу заметить, что меня пугает немножко какое-то упоение, которое я чувствую, когда я начинаю проявлять злость и агрессию. Думаю потому, что я слишком долго не позволял себе ее проявлять. Более того, мне это даже нравилось в более нормальном режиме, потому что когда я нахожусь только в состоянии помогающего и спасающего, мне становится не то, что скучно, я тоже начинаю растекаться, как будто нет у меня опоры.
– Да. У меня встречный вопрос: где ваши зарисовки из сумасшедшего дома, эскизы этих химер, которые перед вами являются? Вы же художник. У вас в руках инструмент. Почему вы не лепите из пластилина в моменте эти безумные старушачьи рожи? Почему вы не приходите, что вам нужно параллельно лепить маму-ведьму и маму-фею? Где ваш творческий, в высокой степени в вас присутствующий, потенциал, чтобы вы на это реагировали пальцами, а не дубиной и не кулаком?
– Я об этом не думал.
– Вот вам инструмент. Когда Гойя рисовал свои «Капричос», я думаю, что он был тоже не слишком счастлив. Мы не знаем всех подробностей. Но где зарисовки из сумасшедшего дома? Где лепка пальцами этих рож? Я сейчас не говорю, что есть сопутствующие: более уравновешенное дыхание, движения корпуса и так далее. Да, вы на время оказываетесь в совместном сумасшедшем доме. Заточены вот там вместе. Но вы художник.
– Художнику в голову эта мысль не пришла. Кто этот 4 человек, который появляется после?
– Я его называю спасатель. Это тот, который в паре с наблюдателем может смотреть на эту ситуацию просто как художник. Он не просто наблюдатель. Он действует, расколдовывая эту ситуацию своими магическими действиями, имея в руках карандаш, пластилин, гипс и так далее. У вас должны быть с собой инструменты.
– То есть, он спасает не другого какого-то человека, а он спасает себя самого.
– Это пока все внутренняя сцена, где есть вы, как садист, вы, как жертва, вы, как наблюдатель, и вы, как спасатель. Когда мы это проигрываем во внутренней сцене, мы выходим во внешнюю сцену, и у нас другое отношение к этой истории, к маме.
– Хорошо.
– Если вы хотите остаться бездельником и не использовать ни перо, ни кисть, ни пластилин, ваше право. Тогда вы превращаетесь в папу без творчества. А так у вас есть все возможности расколдоваться от этого домашнего ужаса.
– Это я понимаю.
– Как только мы впадаем в состояние повышенной сентиментальности, мы вспоминаем про ситуацию жестокости. Это пара, которая тоже, в каком-то смысле, своей полярностью сводит с ума. Всех собачек вы спасти не можете, поэтому у вас появляется чувство вины.
– Да, бывает.
– Мы же еще не затронули еще одну важную тему, что вы хотите быть хорошим и боитесь потерять клиентов, поэтому берете с них мало денег. И вам все время не хватает денег, потому что вы в этом замкнутом контуре, когда мне же главное, чтобы меня перевозка психиатрическая не увезла, а деньги — это ладно.
– Я только замечу, что ваша рекомендация мысленно назначить цену и добавить к ней 30%, я ей пользуюсь, и она работает.
– Пора прибавить еще минимум 20%.
– Хорошо.
– Деньги надо хорошо зарабатывать, и это важная часть энергетики. Как вы их потом потратите…
– С этим последнее время намного лучше. В том числе, благодаря вам.
– Прекрасно. Спасибо большое. Вроде бы мы с вами сумели поговорить.
– Да, сумели. Спасибо большое. Все как нужно, в точку и с внутренними открытиями.