Давно я обещала моей подруге очередную сагу, да всё никак руки не доходили. Но совесть заела. Светка, получай. Это рассказ о моей бабушке. Конечно, не совсем сага. Много здесь художественного вымысла, но основное - всё правда. Что-то я писала с рассказов мамы, что-то по своей памяти, а что-то додумывала сама. Так что это не документальный рассказ. Бабушка была сложным человеком и прожила богатую разными событиями жизнь, достойную книги. К сожалению последние её годы были омрачены жесточайшей деменцией, погрузившей её в страшный, одной ей видимый мир. Эта история посвящена ей.
Отпустите… Мне надо идти.. Какие нити, прочные, как стальные троссы, держат её здесь? Кто она? Где она? Иногда в узкий коридор зрения вплывает чье-то лицо… Мутное… Незнакомое… Уши слышат звуки… Отдельные из них вроде бы узнаваемы, но что они означают? Потом наступает какая-то суета. И что-то страшное… Как это? Когда не знаешь, как стерпеть… И её крутят, крутят… А потом снова покой… забытьё… пелена… И ничего… И никого… И надо идти… Но не пускает…
Ах как здорово было в деревне! Можно было убегать за околицу и часами лежать в траве и смотреть на проплывающие в небе облака. И плевать, если укусит шальной муравей, заползший под ситцевое платьишко. Зато как приятно басовито жужжат полосатые шмели. А стрекозы? Изумительное творение природы! Всегда хотелось сесть напротив и заглянуть в гигантские чудо-глаза. Дядька Тимофей, что живет через улицу, говорит, что они состоят из многих-многих маленьких глазок. Вот бы рассмотреть их все!.. А цветы пахнут мёдом. Или мёд цветами?.. Город недалеко. И название у него какое медовое. Медынь! Говоришь, а во рту появляется сладкий липовый привкус, а воображение рисует его, янтарный, тягучий, переливающийся золотой вязкостью, мёд. Пчёлка на гербе города всегда подмигивала Нюрке: радуйся, что живешь в медовом краю - жизнь, как мёд, будет… А по травинке ползёт божья коровка. Раз, два, три… семь пятнышек на бурой спинке… Нюрка считает лучше всех! Даже отец обращается к ней за помощью. Некогда ему. И на железной дороге работать надо, и трактир содержать, да разве все успеть? А Нюрка тут как тут. Вмиг сосчитает: сколько прибыло, сколько убыло, кто сколько должен. А без счёта как же? Так и прогореть недолго. А так они живут хорошо. Как трактир держать разрешили, так совсем замечательно стало. Дом большой, зажиточный. Мать, Фёкла, бывало, запряжёт коляску, и выезжает, точно царица. В Медыни таких выездов раз, два – и обчёлся. Да и держится она под стать. Все её боятся. Строгая, за словом в карман не полезет. Дочек соберёт вокруг себя в стайку – ни дать, ни взять, орлица со своими птенцами.
Нюрка третья была. А старшие – Полина да Зина. Обе матери в рот смотрят, каждое слово ловят. Боятся. Муся – малышка совсем, она без мамки никуда – оно и понятно. А вот с Нюрки где сядешь, там и слезешь. Домашних дел не любит, все больше вокруг отца вьется. От него ждет поручений. А он и рад стараться. «Ну ты, Нюрка, у меня голова! Подучишься – бухгалтером будешь. А придет время – трактир тебе оставлю».
А вот Фёкла к дочке теплых чувств не питала. Вредная она, Нюрка. В кого только? Ругаешь ее, а она набычится и молчит. А потом всяк по-своему сделает. А ведь и восьми лет, паршивке, нет. Мечтала Фёкла о сыне, да Бог не дал. После Муси родились рядком Серафима да Клавочка – обеих Господь прибрал. Клавочку особенно жалко. Красивая была, глазки голубые, кроткие, как у ангела. Вот была бы маме радость. Не то, что Нюрка. Лежала Клавочка в гробу, словно царевна спящая. В цветах вся, лентами увитая. Фёкла с горя возьми и скажи нелюбимой Нюрке: «Вот ты б померла, уж так я тебя бы убрала! Так бы нарядила!». Нюрка на то ничего не ответила, только губы поджала. Клавочку ей тоже жалко было, да только заместо нее в гроб ложиться Нюрка не собиралась. А потом и Вовочка родился, и так же быстро умер. На том и смирилась Фекла, что суждено ей четырех девок растить, да ждать, когда все замуж разлетятся.
Наступала зима. Люди по-быстрому праздновали Новый год и приступали к трудовым будням. А мать плотно задергивала занавески и, тайком доставая из сундука старинную икону Николая Чудотворца, шептала молитву и выпивала рюмку сливовой настойки. За Рождество. Нюрка подглядывала в щелку. В школе говорят, что Бога нет. А мать вон – верит. Чудно! Отец ругался на Фёклины обряды. «Вера – она в душе, Бог не осерчает, если ты ему меньше поклонов отдашь. А на деле вдруг кто властям доложит? Семье – беда, детям – позор. К чему рисковать?» Но Фекла со свойственным ей упрямством была неумолима. И несколько раз в год икона исправно вынималась из кучи тряпья и выслушивала Феклины молитвы о благополучии ее большого семейства. Да и сама Нюрка, что греха таить, иногда тихонько перед сном просила Боженьку о своих детских мечтах. Вдруг мать права, а в школе врут все? А то, бывало, натянет валенки, тулупчик маленький, обвяжется платком, подговорит сестер, да и побегут они с ребятней деревенской колядовать. Ходили с мешком от двора ко двору, песни пели, а сладкое угощение потом поровну делили. Весело было! Пока идешь, и в сугробах наваляешься, и мальчишки снежками обкидают, и на укатанной ледяной колее пару раз грохнешься, домой придешь - все равно, что снежная баба. Мать ругается! Всю одежду с них снимет, да на печь. И стоит вокруг печи пар, да прелый запах мокрой шерсти…
Наступил 1930 год. Не помогли молитвы. А, может, так и надо было. Ох, как Нюрке было страшно! Никогда прежде так страшно не было! Вся ее маленькая жизнь перевернулась с ног на голову. И не было с тех пор ни дня, чтобы она не вспоминала то, страшное… Не рассказывала никому, в себе держала, словно боялась, что вместе со словами выскочит страшное наружу и воплотится в явь. Но помнила она, как вьюжным февральским утром ворвались в дом красноармейцы. Кричат, матерятся, всех их словами плохими обзывают. Были просто Нюрка, Зина, Поля, Муся, а теперь - кулацкое отродье, которое зачем-то извести надо. А за что их изводить? Что они кому сделали?
Полуодетого отца швырнули на пол, а девчонок вместе с матерью – в сени. А ветер завывает, холодно… Они к матери прижались, ревут. Фёкла их успокаивать даже не пытается, видать, сама обомлела от ужаса. Наконец, шатаясь, вышел избитый отец. Красноармейцы по дому рыщут, мимо них, забившихся в угол, то и дело шастают - добро выносят. Приказ – ничего не оставлять, ни единой тряпочки, только одежду – наготу прикрыть.
Нюрка дергает мать:
- Мама, нас убьют? Убьют нас?
А мать не отвечает, только шепчут губы молитву.
Пришел в себя отец. Велел быстрее покидать дом, пока ироды забыли о них в азарте грабежа. Всколыхнулась мать. Как бежать? А шубы-то детям? А деньги? А паспорта? Отец цыкнул на жену: «Жить хочешь? Детей хоть пожалей!» Ну и схватили то, что тут же, в сенях лежало (полог от саней, да старый, облезлый дедов тулуп) и кинулись прочь.
На улице творился сущий ад! Вопили бабы, плакали дети, кого-то ударили прикладом, и снег окрасился алой кровью. Женщины бросались к ногам военных, умоляли оставить хоть что-то, хоть ради детей. Ответ все получали один: кулацким выродкам не место среди советских людей. Нюрка не узнавала своей милой, родной медовой земли. Где-то полыхал пожар, люди бежали, топали сапожищами красноармейцы, росла куча отобранных вещей. В одно утро люди потеряли всё. Не деньги, не еду, не жилье, а просто всё. Всё, чем жили, о чём заботились, что собирались оставить детям. У них отобрали всё до последней тряпицы, до последнего кусочка хлеба. Советской власти понадобились и квашеная капуста, и стираные-перестиранные детские пелёнки, и разбитое колесо, и старая курица, со дня на день планировавшая умереть своей смертью. Стараясь не смотреть по сторонам, не привлекать к себе внимание, Николаевы стайкой побежали к дороге. От страха и холода не чувствовали, лишь бы выжить. Только поняв, что Медынь с настигшим её адом осталась позади, Нюрка вдруг ощутила металлический привкус во рту, лёгкие как будто разрывали ее изнутри, сердце колотилось. Она уже не плакала, но руки тряслись, а дыхание было похоже на истерические подвывания. Мать дала девочкам полог, и они тесно-тесно прижались друг к другу, но обутые в домашние мягкие сапожки ноги очень быстро почувствовали февральскую стужу. А Фёкла все шептала и шептала свои молитвы, как будто с неба могла упасть и шуба, и валенки, и еда…
Продолжение: https://dzen.ru/media/karinasvetlaya/babania-chast-2-6571abffc0ccac64dba1763b