Уважаемые друзья канала LiterMort, ещё не утомлены мотивом лошадиного в литературе? Возможно, страсти ваши распалились и вам бы подкинуть ещё лошадиного? Извольте!
В чём смысл лошадиного мотива в истории коротенькой жизни белокурого казака с её земными страстями?
Вопрос №3
"Тихий Дон"
М.А. Шолохов
Дневниковые записи казака Тимофея Ивановича — любовника Елизаветы Моховой — пронизывает лошадиный мотив: то ноги у него как лошадиные копыта, то сама Елизавета так гордится совершенством форм своего тела, как будто она не женщина, а породистая лошадь на выставке достижений конезаводческого хозяйства; то в качестве полового партнёра Елизавете казак рекомендует жеребца со станичной конюшни, а то новый куртезан Елизаветы является в "жоккейских сапожках". Совпадение? Не думаем. Даже в описании мёртвого тела казака Шолохов ещё раз, напоследок, вставляет лошадиное: "<...> лежал, прижав белокурую голову к выщербленному лошадиными копытами щебню шоссе."
Так в чём смысл лошадиного мотива в истории коротенькой жизни белокурого казака с её земными страстями?
«Тихий Дон» Михаила Шолохова гениален не только по своему содержанию, но и по форме. Это абсолютная «энциклопедия казачьей жизни». В 4 томах нашлось место всему, включая жанр дневниковой записи.
Современная литературная энциклопедия под ред. проф. Горкина: «Особенность дневниковых записей как бытового письменного жанра — предельная искренность, достоверность, выражение своих чувств, как правило без оглядки на чьё-либо мнение. Дневник в литературе использует эти черты, чтобы раскрыть душевное состояние героя, показать становление и развитие его личности.»
Дневник мёртвого казака — полноценный вставной эпизод, рассказ в рассказе.
Через дневник белокурого казака Тимофея Ивановича Шолохов показал будущее Елизаветы Моховой — изнасилованной Митькой Коршуновым, которому её богатый отец отказал отдать Лизу в жёны даже после инцидента. Впоследствии Елизавета Сергеевна стала москвичкой и институткой-медичкой. Дневник необходим читателю и самому Шолохову, чтобы Елизавета не канула в Лету Москвы, чтобы её судьба получила завершение. Какое? Лошадиное.
Казачья жизнь в станице — природная, грубая, лошадиная.
Московская жизнь в столице — интеллигентная, утонченная, избалованная.
Однако это лишь внешний план. Никогда нельзя довольствоваться внешним планом, если необходимо отделить зёрна истинного от плевел мнимого.
А истина такова, что московская жизнь под внешней утонченностью, как под покровом шёлковых чулок, скрывает разврат, бездушность и пустоту.
Что есть Лиза Мохова внешне? «Дева с ореховыми глазами», студентка медицинских курсов, современная и образованная красавица.
Что же она есть на самом деле, де факто? Боготворящая своё собственное, жадное до секса тело и регулярно меняющая половых партнеров… кто? Кобыла? Ну да, кобыла.
Недаром Тимофей Иванович рекомендует ей «жеребца» в партнёры. Сам Тимофей — человек, и он не подходит Елизавете своей «человечностью».
Выходит, лошадей берут в медички? Ну, значит, берут. Взяли же у Гоголя в «Петербургских повестях» на службу один нос без человека. Остались с носом. А эти — остались с кобылой.
Чем человеческое отличается от «лошадиного» у Шолохова? Людям, помимо физической близости, нужна близость духовная — интеллектуальная, мировоззренческая, идейная, нравственная связь. Елизавете Моховой от казака Тимофея нужны две вещи — энергичный секс и чулки в подарок. Эти запросы не дотягивают до человеческих, они слишком грубы, слишком примитивны. Люди боготворят не своё тело, а Бога, истину, красоту.
Человек, боготворящий себя же, — это Нарцисс, припавший к своему отражению и целующий его. Такой человек жалок и смешон, потому что его позиция узка, а бытие широко. Узколобость не украшение чела, а уродство.
Елизавета нашла красоту в самой себе — и остановила поиск. Вернее, не «в», а «на» — на самой себе, на поверхности себя. Это самовлюблённость, даже самодовольство, и оно отвратительно. Человек, только и делающий, что вылизывающий самоё себя, как собака вылизывает свой зад, отвратителен. Возлюбить себя — недостаточно, вылизать себя до блеска — слишком мало, чтобы считаться человеком.
Униженный «запросом не по размеру», Тимофей переадресовывает этот запрос «жеребцу» — по Сеньке и шапка, подобное должно тянуться к подобному, и Елизавета должна искать «родственную душу» в конях. Как говорил Лермонтов: «Я горд, прости! — люби другого,/ Мечтай любовь найти в другом…»
Это текст столетней давности, но мы остро чувствуем его современность. А может быть, сегодняшние «отношения полов» не так современны, как думала молодежь? Елизавета Мохова — медичка. Она знает, что регулярные упражнения в сексе полезны для мускулатуры, укрепляют органы малого таза и тонизируют организм. Упражняться с «жеребцами» — значит резвиться. Быть резвым — здорОво. А шелковые чулки — оболочка, под которой можно скрыть всё «лошадиное», чтобы внешне стать шёлковым, как заправский человек.
Почему Елизавету так раздражает грубая, «конская», форма стопы Тимофея Ивановича? Потому, что все своё «конское» Елизавета уже замаскировала шёлковыми чулками, спрятала и играет роль «девы», интеллектуалки с отличным запахом, а Тимофей не играет ролей. Как говаривал Пушкин, все это низкая природа, изящного не много тут.
Что же белокурый Тимофей? Он — литературная противоположность Елизавете. Она интеллигентна внешне, «шелкова», а Тимофей интеллигентен внутри: он размышляет, ищет путь, анализирует, страдает, любит. Как это ни комично, но станичнику Тимофею от роскошной телом Елизаветы нужен отнюдь не только один лишь секс, а вот ей от него — в основном один. Для общения или духовного единения Тимофей ей не надобен.
Изнасилованная Митькой, Елизавета, подобно Атланту, расправила плечи и, как сейчас модно говорить, осознала свою женственность. И эта женственность ей пришлась настолько по вкусу, что Елизавета отказалась от всех прочих вкусов. Вот такая монохромная любовь к своему. Самодостаточность. Самодовление.
Елизавета — жертва, конечно. Но удар, нанесенный Митькой, угодил в тучную почву самодовольства и внешней прилизанности. Как Елизавета превозмогла удар изнасилования? А вот как. Изнасилование — травма для того, кто целомудрен и блюдёт свою половую культуру. Если Елизавета практикует «жеребецкую» половую культуру с массой случайных партнеров, то один случайный контакт с Митькой на берегу перестаёт быть для неё травмой. Всё, травма зализана и забыта. Неожиданный случай с Митькой — первый в длинном ряду ожидаемых случайностей. Елизавета открыла себя случайностям и сама стала их искать. Например, можно привести аналогию: избитый паренёк поехал в Москву и сам стал боксером. А теперь от Елизаветы-боксёра достается казаку Тимофею.
Елизавета у Шолохова — это аллегория фальшивого, грубого, избалованного, пустого. По-лошадиному физического, лишённого человеческой сути. Елизавета — блестящая штучка, пустая внутри. И виноват не Митька-насильник, а отцовское воспитание, убедившее её в мнимом превосходстве над всеми. Елизавета — мещанка, не способная на истинную любовь.
Казак Тимофей же — аллегория человеческого, трогательно-искреннего, уязвимого, хрупкого. Под внешней мужиковатостью (хотя казаки — это исторически не мужики, а отдельное сословие), лошадиной мосластостью, шероховатостью «быкам хвосты крутившего» казака скрывается человек, мыслящий и чувствующий.
Его природность, безыскусственность невыносимы Елизавете — они напоминают ей о её собственной грубой «жеребецкой» сути, которую не замаскировать шёлком чулок. Поэтому она заставляет Тимофея пудрить ноги. А подход должен быть не внешний, а — внутренний. Пудрить недостаточно, нужно жить внутренней, интеллигентной жизнью.
И в финале вставного эпизода Тимофей вернулся к истокам — прижался щекой к земле с конскими следами. Жизнь совершила круг, живое и мертвое соединились. Что истиннее — жизнь или смерть? Ведь Тимофей Иванович, живой и страстный в поиске истины, весь здесь, в этом дневнике.
Как уважительно Григорий Мелехов накрывает ему гниющее лицо батистовым платком — это уважение к человеку. Как часто оглядывается — потому что Тимофей незабываем, человека нельзя забыть, человек не умирает полностью никогда. И лицо у мёртвого — напряжённое, сосредоточенное. Внутренний поиск не остановился, понимаете? Мёртвый не вещь. Смерть может отнять жизнь, но не духовную суть человека.
А финал — трагедия личного в круговерти исторического. Личное и общественное. Личная трагедия — песчинка, ничто для равнодушного мира. Вновь как у Лермонтова — чтобы православный народ этой трагедией потешился.
Трагедия для одного — потеха для народа. Личное воспринимается только на личном уровне, а при отдалении на расстояние — теряется, перестаёт быть видным. Шолохов сначала приблизил нас к Тимофею Ивановичу, так что стали видны даже волоски у него на пальцах ног, а потом отдалил, так что белокурый казак стал точкой на истоптанной конями земле. Это смена художественного плана, как в кинематографе. Шолохов показал нам жизнь во всей объёмности, так как быть человеком — значит знать.
