В тот городок наша команда приехала поздно вечером. По дороге от вокзала в гостиницу уши ещё были полны фантомного стука вагонных колес, но глаза уже упорно искали из автобуса хоть какую-нибудь потенциальную точку общепита, которая могла бы в этот час работать. Есть хотелось всем.
«Быстренько размещаемся и спускаемся в холл. Мне администратор подсказал, куда еще можно попасть», - сказал по приезде тренер. И вот я вместе с Вовкой Станякиным и Серегой Глущевским иду в выделенный нам на троих номер.
«Номера»… «Гостиница»… Чушь. По моим представлениям, такие определения совсем не подходят к тому месту, куда нас поселили. Может быть, официально оно и числилось гостиницей, но любая из знакомых мне по прежним посещениям общаг ничуть не проигрывала в сравнении с этим заведением. Или учреждением. Да как ни назови – громким словом такое не украсишь.
Впрочем, не мне было судить, что с чем вязалось. В гостиницах я прежде не бывал, хотя и в общагах-то – тоже не так чтобы очень. В ту поездку нас с Вовкой прицепили ко взрослой команде, определили в нее «на вырост», чтобы мы поосмотрелись, пообтерлись в настоящем мужском баскетболе. А вот чтобы «пороху понюхать», шансов у нас было мало.
Однако не скажешь, чтобы я был сильно расстроен. Меня угнетала необходимость делить время на площадке с одним парнем из взрослого состава, который раньше, на тренировках, глубоко проел мне виртуальную по тому времени плешь. Чуть что - в крик, а если, бывало, не выдержишь, огрызнешься – не орет, но начинает картинно закатывать глаза при каждой твоей ошибке. Это еще хуже.
Наверное, я мог бы с этим смириться, если бы он сам был безгрешным или хотя бы лучшим в команде. Так нет – вовсе и отнюдь. Лучшие как раз были к нам снисходительны: лишь посмеивались над нами в усы, независимо от того, присутствовал ли на их лицах этот атрибут в действительности. Кто-то из них иногда даже подбадривал: «Не дрейфь, мы тоже такими были».
С Вовкой Станякиным мы не просто вместе играли в клубной юношеской команде. Мы и в школьной вместе с ним играли, и в классной. Мы одноклассники.
И вот сейчас мы втроем движемся к отведенному нам номеру гостиницы – мы с Вовкой и Серега Глущевский. Это ему не в наказание – что с молодыми. Просто так получилось.
Серега в команде центровой. Вы избалованы нынешними трансляциями баскетбола. Его игровая позиция заставила вас живо представить себе высоченного американского красавца с рельефными мускулами, обтянутыми лоснящейся черной кожей. А я вам здесь рассказываю о человеке, до игры которого телевидению не было ни малейшего дела. Не дотягивали до телевидения ни уровень его игры, ни уровень его команды, да и само телевидение тех времен, к тому же - провинциальное, в сравнении с нынешним - что нищий против принца. А сам этот человек попал в те дни в городок, живущий советской, абсолютно безамериканской действительностью и меньше всего думающий об американских центровых.
Серегу красавцем не назовешь. Да и вообще «красавец» - это, по сути, женская оценка. Однако – тут же приостанавливаю я поспешную сентенцию, - с чего это она женская, если в красоте я Сереге отказываю, а в отношениях с женщинами у него всё было более чем в порядке? Вот и тогда: оказались среди встречающих две женщины. Он, понятно, выбрал себе место в автобусе позади них и, пока мы глазели по сторонам, всю дорогу о чем-то рассудительно с ними толковал. А когда доехали до гостиницы, аккуратно записал в маленькую записную книжку их телефоны.
Как он это делает? Больше всего удивляло, что он не балагурит, не мобилизует внутренний нерв. Вот бы научиться его мастерству, перенять волшебные слова! Да где их услышишь: вся беседа идет в ровном, спокойном, доверительном тоне, но при этом - вполголоса.
Все же мужчины и женщины - разные существа: в нашей команде было принято смеяться над серегиным косноязычием, над нелепостью его реакций и рассуждений. А тут две женщины – не из дурочек - слушают как завороженные. И в конце – телефоны! Так, может быть, неважно, что он говорит, а важно – как? Не хочется признавать, но, должно быть, для этих женщин не менее важно – кто говорит. Есть, значит, в Сереге что-то, чего нет ни у кого из нас.
Серега могуч, как кедр. Такими рождаются, а потом выживают в суровой природе сибирские мужики. Откуда мне известно, что в Поморье Сергей приехал из Сибири? А ниоткуда. Скорее всего с Сибирью он никак не связан, но мне представляется правильным считать его сибиряком. И здесь менять я ничего не буду.
Вообще-то кедр – это банальная дань сибирской флоре. Однако для образа этого дерева важна его соразмерная стройность. На самом деле, нескладностью и узловатостью своей мощи Серега больше смахивал на саксаул или даже гигантский фикус. Такие я много позже видел в Буэнос-Айресе.
Для занимаемой игровой позиции Сереге не хватало роста. Поэтому на своем номере он был не главным исполнителем, а дублером Саши Анохина. Столь серьезный игроцкий недостаток Серега компенсировал крепостью телосложения, своеобразием корявой, но эффективной техники и всегдашней невозмутимостью. Последняя игровая комбинация в равной концовке часто разыгрывалась в расчете на него: если и не забьет, то потом успешно поборется за отскок.
Нет в мире ничего такого, что лишило бы его уверенности, сбило бы с обычного неистребимого позитива, могло бы противостоять его напору. Своеобразно то, что напор этот был не злым, а скорее добродушным, однако все равно неостановимым. Такими – конечно же, льстя животным – часто изображают медведей. Что до Сереги, то у меня нет ни оснований, ни поводов, льстить ему в этом своем рассказе. Хотя – зачем врать - аналогия с медведем приходила на ум не однажды.
Итак, наша троица подходит к гостиничному номеру. Мы открываем дверь. Видим помещение с максимально спартанской обстановкой. Ничего неожиданного: на иное мы не настраивались, нас она вполне устраивает. Стены без украшений. Лишь на одной висит выполненная на холсте репродукция неожиданно большого портрета Пушкина.
И тут наш товарищ делает пару шагов навстречу поэту и, радуясь узнаванию, громко и задушевно восклицает: СЕРЕГА! ПУШКИН!
Второго моего товарища разбирает жуткий, идущий из живота смех. Я не смеюсь – от неловкости и из опаски. Сама мизансцена мне кажется совершенно органичной – другая в этой ситуации показалась бы излишне картинной и нереалистичной. Забегая вперед, скажу, что, встречаясь со мной в последующие годы, этот случай неизменно вспоминал именно Вовка, а не я.
Ну а здесь Серега, довольный удачной импровизацией и реакцией на нее со стороны публики, заговорщически подмигивает Вовке и бросает свой баул на кровать. Мы отправляемся ужинать.