В эмиграции мне стали сниться сны про дом. Как будто что-то включили, и пошла серия снов на один манер: мне снилась наша бывшая семейная квартира в Уфе, которую мы очень любили, – это была сталинская трешка с высокими потолками. И мне снилась она на разные лады и в разных обличьях, но сюжет всегда был одинаков: там открывалась анфилада просторных комнат с большими окнами, и я во сне будто вспоминала, что ведь и вправду – там точно было комнат пять-шесть, а вовсе не три. Там появлялась мастерская с большими столами; там появлялись маленькие уютные спальни; одажды во сне мы пришли туда с моей свекровью, и я говорила, держа в руках жемчужный флакон духов Кашарель – их я поставлю в свою спальню, и спальня, моя спальня, была жемчужно-серая, благородная и прохладная. (На деле у кашарель нет такого флакона, я все потом изгуглила).
Также во сне нам с дочкой доставляли в наш новый дом огромные гардеробы, где на полках лежали футляры с изумрудами, и мы радовались, что наше до нас доехало. Апогеем этих счастливых снов был слегка комический сюжет с огромным породистым роляем, который грузчики заносили ко мне в особняк, а я мучительно думала, глядя на это в окно, зачем я еще и его купила, ведь я же не играю!
Когда я разводилась много лет, назад, сны про дом были другими: мне снились заброшенные темные дома, куда я пробиралась и обнаруживала, что пол провален, а в темной пустой комнате спит бездомный, накрывшись с головой. Я мучительно думала, как же мне теперь все это починить, особенно пол, и во сне я помнила, каким он должен быть - из крепких досок, покрытых блестящей краской, но во сне это были провалы и ямы. На поправку я пошла, когда мне приснился крошечный домик, белый, как в сказках, где полы были блестящими, мебель с изогнутыми ножками, и мы там жили с дочкой, а в саду под большим деревом сидела компания наших друзей и пила грушевое вино: золотистое, сладкое. Вот после этого сна мне стало легче дышать: развод я переживала очень тяжело.
Главным сюжетом, когда и моя жизнь стала разворачиваться так, как я хочу, стали все же сны с анфиладами просторных светлых комнат в нашей старой квартире: именно она в свое время давала мне самое прочное, самое любящее ощущение дома. И именно эти сны наполняли радостным удивлением: так вот оказывается, сколько всего там есть, а я и забыла!
Сновидения про дом для меня – про внутреннююю ёмкость, про то, как много ты можешь в себя вместить, как много для тебя приготовлено, осталось только зайти и обжить. Они через символ дома говорят нам о нашей душе, о том, чувствуем ли мы себя на своем месте в своей жизни, или место это испортилось, утратилось, повредилось. В технике символ-драмы есть упражнение "дом, в котором много комнат", когда в легком трансовом состоянии клиент открывает для себя одну дверь за другой и обнаруживает неожиданное; некоторые двери и открывать не хочется. Но силы дает то, что это – его дом, он тут хозяин, у него власть.
Недавно, когда я обрабатывала мучительно потерю дачи – а это был пусть и съемный, но первый мой дом после возвращения в Россию, и я больше не могу и не хочу снимать, а купить нет пока возможности; – так вот, мне мучительно снились какие-то темные пустые санатории, куда я бесплодно прихожу купить молока; дача была бывшим санаторием, во сне мгновенно превратившись в советские пустые прилавки 90-х. Тоскливо было до тех пор, пока не приснился дом моих дяди и тети по отцу в той деревне, где он родился и где я провела свое детство и юность.
Дядька с теткой приняли меня во сне хорошо, налив кружку молока в натопленной комнате: Юля, а что ты тут не купишь дом? Тут же тебя все знают, ты своя, тут все свои. И я во сне удивилась страшно, почему такая простая мысль мне не пришла в голову. Точно! у меня же есть своя деревня, родная, где меня все знают! Где все знают меня как Вовкину дочь (папу очень любили и уважали; да к тому же я в эти дни работала над программой группы про отцов). Они знают, чья я. А это важно – быть чьей-то. Это то крепкое наследство, которое я получила от отца и деда по его линии: про нас всегда знали, чьи мы.
Соотнести это с реальностью пока не получается, но я ищу: в той деревне можно купить дом. Но она за 2 тыс км от моего центра жизненных интересов. Значит, это не буквальная подсказка, а символическая. Ощущение, что ты своя, что тебя тут все знают, ободрило и укрепило. Значит, ответ придет. На символичном уровне я и вправду строю дом: восстанавливаю утраченные связи, когда иных уж нет, а те далече; оживают давно заброшенные дружбы – вот только что болтали с однокурсницей, не общались лет 20, а голос у нее все такой же, как и в наши 19. Возможность вживую увидеться с теми из вас, кто приходил ко мне давно и приходит вновь, тоже очень важная возможность. Я вновь создаю обжитое место. Обжитое – это и есть дом, что тут скажешь.
И особенное удовольствие и радость получает тот, кто скитался, кому пришлось видеть много нового и чужого – а для меня это и Москва в 2005, и чужая страна в 2017; тот, кто часто и много чувстовал себя бездомным, и в этой бездомности самым старшим, самым взрослым, – тот особенно ценит знакомое, обжитое, ощущение свой среди своих.
Я благодарна нашей психике за то, что она приходит на помощь, когда у нас нет больше физических мест силы: тогда она создает символические.
Такие вот у меня мысли про дом. Обживать то, где ты находишься. Даже если временно. Ощущать себя человеком, у которого есть прошлое: в старых связях, дружбе и любви, в общих приключениях и общем опыте; ощущать себя человеком, который прямо сейчас строит настоящее: печет пирожки, моет пол, варит суп, читает сказку ребенку; и человеком, у которого есть будущее: который осторожно мечтает о том, какую лампу он поставит на полку в новом доме.
Иллюстрация: знаменитая картина художника Евгения Лушпина. Когда я на нее смотрю, мне сразу 10 лет, я иду из школы зимой, иду домой, к бабушке. Я чувствую, как заканчивается день, как взрослые сейчас придут с работы и начнется вечерняя жизнь большой семьи. Уютная, своя, обжитая. Она вызывает во мне много чувств.