На тайский мыс Желаний как в сталкеровскую зону отправляется шеф-редактор «РП» Игорь Мартынов. Аномалий и флюктуаций там предостаточно, а вот сталкера пускай читатель сам выбирает — кандидатуры представлены, включая желтого карлика.
11:48 (ЗАКАТ 17:58)
Когда Сомрак Манимай (Йен) делает свое дело, он делает так: плеснувши краску из стакана, наклоняет лист и смотрит, куда течет, а потом по тому следу что-нибудь рисует — как получится, сугубо наугад и наобум.
Когда солнце (звезда типа G2V) делает свое дело, оно делает так: восходит на востоке, заходит на западе, по неизменной траектории и строго по расписанию. Казалось бы, у солнца не меньше энергии и креатива, чем у Сомрака Манимая, — но оно придерживается распорядка, не позволяет себе экспромтов и всяких там ноктюрнов на флейтах водосточных труб. Да, бывают затмения — так это ради профилактики, как санитарный день.
Почему-то (это предстоит выяснить, почему) оба творческих проекта до сих пор уживаются, и самым наглядным образом — на острове Пхукет, в районе мыса Промтеп (в народе — мыс Желаний, куда мы направляемся на прокатном скутере с невротически скрипучим передним дисковым тормозом, но ведь есть еще задний барабанный, и значит, все не так уж плохо на сегодняшний день. Там Сомрак Манимай с группой вольных художников устроил арт-деревню. Там солнце устраивает закаты, на которые тянутся паломники со всякими заветными желаниями — как к золотому шару в сталкеровскую зону.
12:32 (ЗАКАТ 17:58)
Почему именно на Пхукете пересеклись творческие пути Сомрака и солнца? Упомянем прогрессирующую аномальность острова. Буквально давеча на пляж Карон вынесло неопознанные ошметки, то ли фрагмент индийского спутника, то ли фюзеляж НЛО — пока полицейские изучают, жена полицейского протаранила «мерседесом» на рынке десяток скутеров и макашниц, насмерть задавив мужчину, который успел спасти от наезда ребенка. Уму непостижимо (у нас бы сказали, «бес попутал», но ведь нет в буддизме бесов), зачем дама вместо тормоза упорно жала газ. Но ведь и до появления таинственных ошметков Пхукет был рекордсменом по смертельным ДТП. Здесь нехотя тормозят на красный. А если затормозят, то стартуют, не дожидаясь зеленого. Того, кто откажется стартовать со всеми на красный, сзади обязательно поддавят, принудят: грузовики оснащены торчащими пиками, нацеленными прямо в арьергардную область тела, чуть выше седла скутера.
Из других местных флюктуаций: озверели макаки свинохвостые (а других макак на Пхукете не водится). Вот один добрый, сердобольный человек изо дня в день подкармливал макак, невзирая на знаки «Кормить обезьян запрещено», и был в итоге этими же макаками растерзан. Теперь по периметрам важных островных вьюпойнтов дислоцированы смотрители с рогатками. Они пуляют по макакам, отпугивая. Макаки в ответ швыряются бутылками, баклажками, консервными банками и прочими издержками людских пикников на обочине. Макак планируют выселить на необитаемый остров. Макаки выселяться не планируют. В конце концов, они тут обитали задолго до того, как на Пхукет завезли людей для добычи олова и каучука.
Прочие диковинки острова связаны с наклонностями (безусловно, героическими) самой многочисленной этнической группы свежих пришельцев. Свой отчаянный статус — «я русский, я иду до конца» — они доказывают поступками. Так, не вняв уговорам, один россиянин до конца ушел — точнее, улетел — с крыши чеди Ват-Чалонг. Тогда как компания его компатриотов, невзирая на шторм и даже назло тому, выступила на скалу мыса Промтеп и была смыта набежавшею волной.
— Слышь, зёма, — на высокой смотровой площадке возле Большого Будды обратился ко мне мужчина с забинтованной головой и фляжкой рома «Сан Саныч» в деснице. — Я отогну решетку, а ты прыгай, не мешкай.
Внизу, во глубине, призывно кудрились оснащенные макаками кроны гладкоствольных янгов.
— Ну ты чё телишься?
— Надо еще в пару мест заскочить…
— Ты прыгай, а потом хоть куда, скатертью дорога. Слабо?
— Не то слово…
— Ну все, вычеркиваю. Не соответствуешь.
И зёма рывком припал к фляжке.
14:47 (ЗАКАТ 17:58)
…А мыс Желаний уже виден весь как на ладони. Но сперва — в арт-деревню. Хотя на поверку деревня — пяток стихийно раскрашенных лачуг вокруг сумбурного, как подсознание, дерева. Работники, они же художники, как раз сваривают листовую крышу над гамбургерной. Не артом, стало быть, единым. Можно и перекусить среди полотен и скульптур.
Сам Сомрак Манимай — а мы узнаём его по троцкистской бороденке-эспаньолке — всецело поглощен развешиванием цветочных горшков на дереве. Каждый горшок знай свой вершок. Ведь чем хорош художественный стиль Сомрака? Безотходностью. Заимствованное у природы (ракушки, коряги, облака, цветы), ставши арт-объектами, раскрашенное или распиленное, в любой момент может снова сделаться натурой, вернуться в лоно — ибо использованы только органические, безобидные краски, пилы, глины.
Слово за слово — разговорились о предтечах. О Марке Шагале, об Алексее Хвостенко, о том, что все необходимое достаточно и всегда под рукой, на виду. Вспомнил я, как это было в те девяностые, когда бездомные парижские живописцы под ночным покровом внедрились в пустующую бывшую фабрику детских игрушек и развернули там мастерские, а верховодил Хвост. Вот и волнующий момент, очная ставка с мэтром: был тогда он, кажется, с такой-же бороденкой, с электропилой в руке — по-хозяйски обозревал распластанную на полу исполинскую, как от Divina commedia, деревянную дверь. Несуетные жесты, крепкая леска сигаретного дымка, мятая роба — Хвостенко работает цикл «Добровольцы света». Плоскость окрашивается однотонно, к плоскости крепятся стойкие деревянные солдатики, которые были заготовками для настольного детского футбола, а теперь решают задачи поважнее — стоят на страже света, стерегут мир от жлобов. Вот так и у Сомрака. Уверенность окрыляется уже и только на лету, отсюда его постоянные looks like…: картины — похоже на картины, песни — похоже на песни, мясо — похоже на мясо. А как на самом деле — так ли важно? И что такое «самое дело», на что оно похоже на самом деле?
Сомрак родился в Краби, в глухой провинции у моря, в деревне, где городьба урбанистики не застит текучего простора во всей его непредсказуемости, неопределенности, — подыграть такому можно только импровизируя, стоя на земле, но с головою в облаках. Как в похожей на песню песне Сомрака: «Мальчик смотрит на небо в хлопковых облаках, видит лодку, плывущую туда-сюда, а в лодке корова о восьми телах, а в лодке тигр, рычащий пятью пастями, а еще там буйвол, черепаха, кот… Это море воображения. Альберт Эйнштейн качается на его волнах, Сальвадор Дали распускает паруса, Да Винчи стоит у штурвала».
«Человек, который увидел мир в капле росы, — сказано в мантре Сомрака, похожей на мантру, — смотрит на мир глазами рая».
Но оказалось, на одном воображении далеко не уедешь. Спонтанности надо учиться. Сомрак учился в бангкокском Университете искусств с принцессой Сирибхачудабхорн. Потом были годы творческих исканий в Тасмании, галеры галерей, и нарастающая многодетность, и обретение непредвиденности как единственной основы, на которую можно опереться в своем нечаянном деле. И теперь, в новом искусстве Сомрака, похожем на искусство, все лаконично: чернила на бумаге. Остальное как-нибудь.
16:26 (ЗАКАТ 17:58)
— Скоро закат, — напоминает Сомрак, похожий на Сомрака.
Спохватываюсь: времени в обрез, а желания не доформулированы, вьются расплывчато, в общих чертах… Как с таким клубком сунуться на мыс?
— Я сегодня с крыши посмотрю, заодно пару горшков привешу, — Сомрак кивает на площадку вроде капитанской рубки. — Есть на мысе маяк, позвоню смотрителю. Там Кайрос встретит и объяснит в лучшем виде.
…На балюстраде, над мысом, уже толпятся. Амфитеатр полон разноязычной публики. Телевики и смартфоны нацелены на запад. Но главное действующее скрывается, кроется за тучами. Призвуки разочарования угадываются в репликах. Звезда типа G2V как будто набивает цену: маловато, дескать, желаний у вас. Да и желания всё какие-то мелкие, не те.
Так и я пристыжен, поднимающийся к маяку. Ведь с каким желанием я заявился? Я пришел просить за наречия. За наречия, которые часть речи моего родного языка. Которые свешиваются, болтаются — наизнанку, неспроста, всмятку… насухо, вприкуску, взаперти… дальше, ближе, в упор… Наречия, как заусенцы, как обрывки, как морщины — их пытаются подчистить, отскоблить — но если их не будет, что останется? Вроде излишние — но при этом неизменяемые, только им и можно доверять. Неизменяемые, как маршрут звезды типа G2V — кто же еще вступится за наречия, если не звезда?
…Послышались возгласы. В разрезе туч как в щели кулис что-то мелькнуло. Еще не солнце, какой-то желтый карлик.
17:09 (ЗАКАТ 17:58)
Кайрос, смотритель маяка, как две капли воды похож на Сомрака, но при этом без эспаньолки (неужели сбрил для конспирации?). Приглашает на смотровую площадку маяка. За нашей спиной — лампа и линзы искусственного глаза, которому поднимут веко, только когда дневное светило зайдет.
— Вот вы спрашиваете, почему именно закат так влечет нас, — вступает Кайрос с места в карьер, хотя вопроса такового не было. — Ни один закат не похож на другой, несмотря на повторяемость процесса, которому миллиарды лет. Преломление света… релеевская дисперсия… атмосферная рефракция… и — вуаля: каждый закат неповторим. Но что влечет человека к созерцанию именно заката? Поговорим о переживании красоты. Вещи, которые мы называем красивыми, очень разные. Это может быть лицо ребенка, «Гарольд в Италии» Берлиоза, вид Хокусая на гору Фудзи, гол в финальном матче чемпионата мира по футболу…
— Месси или Мбаппе?
— Роналдо в две тысячи втором…
— Какой из двух?
— Тот, первый, на шестьдесят седьмой минуте… «Звездная ночь» Ван Гога, пьеса Чехова, пляж на острове Пхи-Пхи-Лей, танцующая на экране Ума Турман… В списке и люди, и природные формы, и произведения искусства. Чем объяснить, что все это выглядит красиво для любого человека, независимо от его национальности и вероисповедания?
— Чем?
— Самую крепкую теорию красоты мы находим не у философа, не у теоретика постмодернистского искусства или у арт-критика. Нет, эта теория исходит от эксперта по ракушкам, червям и голубеводству. Вы понимаете, кого я имею в виду? Чарльза Дарвина.
Тут дрогнули кроны дерев, и бросилось в глаза, что макаки тоже на мысе и чего-то ждут.
— Многие люди наивно полагают, что знают ответ на вопрос, что такое красота. Якобы красота — в глазах смотрящего, то есть в их правильной настройке. Или, как формулируют искусствоведы, красота находится в культурно обусловленном взгляде смотрящего. Люди как бы договорились считать определенные картины, фильмы или оперы прекрасными, потому что их культуры определяют эти произведения как образцы высокого эстетического вкуса. Эстетический вкус к природной красоте или к искусству перемещается между культурами с легкостью необычайной. Бетховена обожают в Японии. Перуанцы любят японские гравюры. Скульптуры инков считаются сокровищами британских музеев, а произведения Шекспира переведены на все языки земли. Между видами искусства много различий. Но явно существуют какие-то универсальные, межкультурные эстетические удовольствия и ценности.
В этот момент, как бы ассистируя Кайросу, занавес небес наконец-то раскрылся. Раскрылся? Нет! Резко, рывком поднялся, и выкатилось Оно. Золотое, тяжелое, бывалое. По имени Солнце.
— Идемте ближе к закату? — предложил Кайрос.
— Идемте! — согласился я, еще не ведая, как глубоко придется шагнуть.
Мы сошли из маяка в публику, махнули через балюстраду и оказались на крутой тропе, вьющейся прямо к скалистому клину. Кайрос не умолкал.
17:27 (ЗАКАТ 17:58)
— Как мы можем объяснить универсальность наших переживаний красоты? Надо реконструировать дарвиновскую историю эволюции наших художественных и эстетических вкусов. Необходимо перепроектировать наши нынешние художественные вкусы и предпочтения и объяснить, как они запечатлелись в нашем сознании под действием нашей доисторической — в основном плейстоценовой — среды, в которой мы стали людьми. В этом реверс-инжиниринге нам помогут человеческие записи, сохранившиеся с доисторических времен. Я имею в виду наскальные рисунки, окаменелости… Будьте осторожнее! — воскликнул Кайрос, когда мой кроссовок поехал на коварной окаменелости, а мимо нас прокатилась, отчаянно цепляясь за кусты, группа паломников. — Я уверен, что переживание красоты с ее эмоциональной интенсивностью и удовольствием принадлежит развитой человеческой психологии. Не в глазах красота, а в сознании! Переживание красоты — один из компонентов целого ряда дарвиновских адаптаций. Эволюция осуществляется с помощью двух основных механизмов. Первый — естественный отбор. Случайная мутация и избирательное сохранение. Естественный отбор объясняет многие базовые отвращения — например, к запаху гниющего мяса. Или страхи — такие как боязнь змей или боязнь высоты, когда стоишь на краю обрыва. Естественный отбор также объясняет и универсальность удовольствий. Сексуальное удовольствие. Или предрасположенность к сладкому, жирному и белку, которую эксплуатируют производители продуктов, от шоколада до ребрышек, приготовленных на гриле. Другой великий принцип эволюции — половой отбор, и он действует совсем по-другому. Великолепный хвост павлина — самый известный тому пример. Он не эволюционировал для естественного выживания. Фактически хвост даже противоречит естественному выживанию, это лишний элемент. Хвост у павлина нужен только для выбора партнера павами для спаривания. И мы можем утверждать, что переживание красоты — это один из способов, которым эволюция пробуждает и поддерживает в нас интерес к жизни. Хитрость эволюции в том, чтобы сделать красивыми пейзажи или лица любимых, заставить их излучать своего рода магнетизм, скрашивающий бренность… монотонность… занудство нашего земного бытия… Желание снова стать человеком охватывает нас.
17: 44 (ЗАКАТ 17:58)
Сказать по правде, я давно не слушал Кайроса и предзакатная лекция его сохранилась лишь благодаря диктофону.
Между небом и морем что-то творилось. На лист плеснули, пространство наклонили, лучи растекались. Расширялись, сужались. То пропадали, то проявлялись. Творческая манера явно заимствована — и я знаю у кого. Зрители помалкивали, потерявши дар речи — но только не смотритель маяка:
— Людям самых разных культур по всему миру, как правило, нравится определенный тип ландшафта. Это тот самый ландшафт, который похож на саванны плейстоцена — той эпохи, когда мы эволюционировали и превратились, собственно, в людей. Этот визуальный опыт передается из поколения в поколение и притягивает нас. Этот пейзаж сегодня появляется на календарях, открытках, в дизайне полей для гольфа и общественных парков, на картинах в золотых багетах, висящих в гостиных по всему миру.
Кайрос обвел рукой угасающую панораму:
— Пейзаж показывает наличие воды прямо перед глазами или в отдалении. А на ней лежит линия лучей от заходящего солнца. Эта линия предлагает следовать в неизвестное, в непредвиденное завтра.
Только-только я начал прозревать, только вознамерился посмотреть на мироздание глазами человека эпохи плейстоцена — как упал занавес. И настала тьма. Это случилось в мгновенье ока. Именно так.
18:25 (ВОСХОД 6:19)
Когда мы поднялись в полной темноте, маяк уже горел. Кто-то зажег его, пока смотритель был в отлучке. Кто-то подстраховал. У входа стоял Сомрак Манимай. В свете маяка он был совсем не похож на того, дневного, Сомрака Манимая (Йена).
А по деревьям вглубь джунглей отпрыгивали макаки свинохвостые. Врассыпную. Они тоже присутствовали на закате. Но вот с какой целью — Дарвин умалчивает.
Колонка опубликована в журнале "Русский пионер" №117. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".