Существует несколько версий, кто вошёл в нашу историю под именем Лжедмитрия I, начиная с догадок о чудом спасённом царском сыне. Самая распространённая – о беглом монахе Григории Отрепьеве, чьё явление так или иначе связано с домом Романовых. Я не буду сейчас разбирать все версии: маловато у меня знаний, чтобы судить об их правдоподобии. Я пишу лишь о литературных интерпретациях.
У А.С.Пушкина в «Борисе Годунове», как, я уверена, помнят все, отражена именно «отрепьевская» версия. Игумен Чудова монастыря скажет о беглеце: «Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил в Суздале, в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям, наконец пришёл к моей чудовской братии».
А чуть раньше мы видим, как, получив от Пимена ответ на вопрос, «каких был лет царевич убиенный»:
Да лет семи; ему бы ныне было
(Тому прошло уж десять лет... нет, больше:
Двенадцать лет) — он был бы твой ровесник
И царствовал; но Бог судил иное, - Григорий замыслит свой план:
Борис, Борис! всё пред тобой трепещет,
Никто тебе не смеет и напомнить
О жребии несчастного младенца, —
А между тем отшельник в тёмной келье
Здесь на тебя донос ужасный пишет:
И не уйдёшь ты от суда мирского,
Как не уйдёшь от Божьего суда.
А.К.Толстой в «Царе Борисе» отвергает гипотезы и о чудом спасшемся царевиче, и об Отрепьеве.
Он вводит сцену с «братом Левкием» - принявшим схиму Луп-Клешниным, одним из убийц Димитрия (не могу: пишу и как будто вижу спектакль, где схимника играл почти столетний Н.А.Анненков – потрясение на всю жизнь!). Клешнин, дерзко сказав царю: «Или, мнишь ты, после того, что я видаю по ночам, ты страшен мне?» - подтверждает гибель царевича:
Убит ли он? Дивлюся я тебе.
Или мою не разглядел ты схиму?
Так посмотри же на мое лицо!
Зачем бы я постился столько лет?
Зачем бы я носил вериги эти?
Зачем живой зарылся б в землю я,
Когда б убит он не был?
А вот отвечая на вопрос Бориса, «Кто ж тот, кто называет Дмитрием себя?», - он прямо намекнёт на дьявольские козни:
Почём мне знать! Дух, может быть, иль хуже,
Но говорить с тобой об этом ночью
Я не хочу. Об эту пору чуток
Бывает тот!
Что касается вопроса об Отрепьеве (сам самозванец на сцене не появляется, о нём только говорят), то Толстой даёт свою версию использования этого имени. Троюродный брат царя Семён Годунов, выслушав приказ «Мы знать должны, кто он! Во что б ни стало его назвать — хотя пришлось бы имя нам выдумать!» - предложит назвать имя Отрепьева, («То был пустой, беспутный побродяга, хвастун и враль; монахи все ему в глаза смеялися»), который недавно бежал «и, пьяный, похвалялся: "Царём-де буду на Москве!"» При этом он отвергает возможность, что именно Отрепьев называет себя царевичем: «Тот вор умён, мечом владеть умеет, а этот только бражничал да лгал».
И Борис соглашается использовать это имя:
Он нам пригоден. Им
Того пока мы вора назовём.
Лишь то, что нам является в тумане,
Смущает нас; что осязать мы можем
Или назвать — свою теряет силу.
Островский же вообще не рассматривает какую-либо из существующих версий - он даёт свою, хотя и не очень определённую. Он отвергает «отрепьевскую» - его Шуйский скажет о Самозванце:
Ошиблись мы с Борисом. Монастырской
Повадки в нём не видно. Речи быстры
И дерзостны, и поступью проворен,
Войнолюбив и смел, очами зорок,
Орудует доспехом чище ляхов
И на коня взлетает, как татарин;
А чернеца не скоро ты обучишь
Вертеть конём ногайским или саблей.
Не поддерживается и догадка о спасшемся царевиче. О несхожести с ним скажет не только царица Марфа, но и Шуйский:
Он — вор, не царь, и сходства очень мало
С покойником; не царская осанка,
Вертляв, и говорлив, и безбород,
Обличие и поступь препростые,
Не сановит, да и летами старше.
Очень интересен монолог Самозванца, очутившегося в царских палатах, где его «гнетут» «расписанные своды» и «неприветно смотрят, не родственно, таинственные лики из тёмной позолоты стен угрюмых»:
Гляжу и жду, что с низенького трона
Сухой старик, с орлиными глазами,
Поднимется и взглянет грозно… грозно!
И зазвучит под сводами глухими
Презрительно-насмешливая речь…
Димитрий признаётся: «Я себя не знаю, младенчества не помню». Однако же скажет:
Царским сыном
Я назвался не сам; твои бояре
Давно меня царевичем назвали
И, с торжеством и злобным смехом, в Польшу
На береженье отдали.
Скорее всего, по мысли Островского, тот, кто назвался именем Димитрия, - незаконный отпрыск царя:
Как сон припоминаю,
Что в детстве я был вспыльчив, как огонь;
И здесь, в Москве, в большом дому боярском,
Шептали мне, что я в отца родился,
И радостно во мне играло сердце.
Так кто же я?.. Ну, если я не Дмитрий,
То сын любви иль прихоти царёвой…
Я чувствую, что не простая кровь
Течёт во мне…
Но, наверное, для Островского куда важнее не то, кем является Дмитрий Самозванец, а то, как он проявляет себя. А вот об этом – в следующий раз.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь