Лишенные возможности увидеться (часть передислоцировали, боевые усилились, увалы отменили), они слали друг другу умеренно откровенные фоточки и видосики, стремясь показать себя в лучшем, записывали голосовые (и она млела с его выговора, он зачастую специально его подключал, чтобы сделать ей приятное), когда это получалось, болтали по телефону.
Он знал весь её распорядок, трогательно бдил, мягко контролил и немягко журил, если задерживалась где-то. Сам он летел к ней с боевых выездов или возвращаясь с передовой ночью, под утро или когда угодно, ещё не успев снять с себя экипировку, строчил: «Солнце, я вернулся. Цел. Всё хорошо. Ты спишь, наверное. До утра».
Дёма почти не рассказывал Нике про войну, берёг, да и нельзя было, как-то лишь однажды тяжело выдохнув на её немного наивное: «Чем ты сегодня занимался?» — «Ну как я тебе о таком могу рассказать…», и она аж поперхнулась, поняв — убивал и много. В другой раз, когда располагу обстреляли поздним вечером самовозгорающимися фосфорными, он, прервав разговор с ней, выскочил на улицу — посмотреть, что там: «Ниву» отогнать успели, прицеп сгорел. Вернулся расстроенный: «Хотел снять тебе как это выглядит, не успел…». «Ты в своем уме? — возмущалась она, — Мало ты рискуешь жизнью каждый день, чтобы еще из-за какой-то картинки красивой в полымя лезть? Не нужна она мне такой ценой».
Бережно окутывая его своим вниманием, заботой и поддержкой, она нередко баловала его, дистанционно разжигая в нем нешуточное желание, словами или картинками: на первые присланные в этом ключе ножки в пене из ванной, он выдал: «За такие ножки можно воевать бесконечно…». И она расслабилась — нравлюсь. Дёма, на порядок более сдержанный, в проявлении чувств, неожиданно для себя первым признался ей в любви, причем сделал это как-то так просто и естественно, что она даже не сразу поняла, что, собственно, произошло. Но её нежность к нему с той поры кратно усилилась.
Ей было приятно писать ему длинные истории, предназначенные только для его глаз, он кайфовал с этих эскизов будущего, нарисованных её уверенной рукой профессионала — так всё там выглядело органично, красиво и увлекательно, и прямо отвечало его собственным внутренним потребностям и желаниям.
Рождённые оба холодными зимами с разницей в год, он — чуть перед Новым годом, она — почти сразу после, оба представляли зодиакальный знак натур серьёзных, основательных, уверенных, знающих цену всему и готовых вновь и вновь карабкаться в гору жизни из сколь угодно глубокой предшествующей новому восхождению пропасти. Свой день рождения он встретил в окопе и ей пришлось раз пять переписывать передаваемое через бойца поздравление, чтобы оно стало более или менее похожим на то, что вообще можно огласить по солдатской связи.
— Зачитал. Он растрогался. Благодарил очень. Сказал, чтоб вы подумали — пока не поздно ещё отказаться от него. Он, ведь, известное дерьмо, — расстроенно докладывал ей о результатах своей миссии боец, но девушка не велась на подобные Дёмины пробросы, отлично зная, что ему просто постоянно нужны видимые подтверждения её крепнущей привязанности к нему.
На её ДР он успел первым, с самого ранья, написав ей что-то такое нежное, тёплое, очень интимное, доверительное и трепетное, с таким явно неприкрытым, сквозившим через строки обожанием, что растрогал до глубины души и сделал её день, и никакие последующие потрясения и неприятности не смогли ей его испортить.
Новогоднюю ночь они провели, можно сказать, вдвоём, постоянно на связи, она в промежутках успевала накрыть на стол и угодить домашним, послушать обращение Президента и загадать желание. Его располагу обложили несколько раз за ночь, он то и дело срывался по приказу, но тут же возвращался, как только мог: к ней, в их уютное воркование. Уже глубокой ночью в ТГ-эфир отсалютовавшей Москвы полетел короткий ролик от него прямо с передка: горячо, матерно, боевые стрельбы в ночи. Видео с её легкой руки быстро завирусилось, он был доволен как ребёнок.
Время несло их на своих крыльях, жизнь измерялась расстояниями между смсками, они были полны сил и надежд, мечты спускались с предзакатных небес обоим в ладони и, если чего им и не хватало в этот период, так это физической близости друг к другу, объятий и поцелуев, обещавших быть непристойно жаркими.