В этом году история Председателя советских профсоюзов М. П. Томского явилась нашем читателям в новом издании. Преобразилась структура текста, роман обрёл интригующее название. Иллюстрации к «Пляске смерти Председателя Томского» были созданы одним из авторов, Александром Киреевым. О литературном сотворчестве, новом издании и историческом контексте — в интервью авторов книги: Олега Новокщёнова, Дмитрия Горшечникова и Александра Киреева.
Трио писателей — редкое явление. Вы выпускаете уже вторую книгу (первой был роман «Архив барона Унгерна»). Как вам удаётся продуктивно работать втроём?
Олег Новокщёнов: Плюсы группового творчества очевидны, но не все способны их разглядеть. Вот, например, физик Георгий Гамов, когда в 1933-м бежал в США, предложил сотрудничество незнакомым ему физикам немцу Хансу Альбрехту Бете и голландцу Питеру Мартинесу ван Альфену. Поскольку они имели совершенно другую специализацию, то выразили недоумение и отказались. А Гамов настаивал, он говорил: «Они не понимают, какая это красота — быть авторами какого-нибудь закона, эффекта или правила, которое бы называлось именем Альфена-Бете-Гамова!»
Дмитрий Горшечников: Да, и Гамов в американских научных кругах был известен как лучший собеседник в обеденный перерыв. Все учёные во время обеда обмениваются мнениями, но пойти с Гамовым — это было что-то особенное. От него можно было в течение одного обеда услышать 3–4 совершенно новых, оригинальных физических концепции. Правда, все они были бредовыми.
Александр Киреев: Коллективное творчество — это всегда поиск путей и достижение общих целей разными способами. Так, собственно говоря, возникла куча потрясающих вещей, например квантовая механика. В 1925 году, спасаясь от сенной лихорадки, Вернер Гайзенберг уехал на отдалённый остров в Северном море. Там его однажды ночью осенило и он стал лихорадочно записывать уравнения, которые раньше не сходились, а теперь сошлись. Он был в таком восторге, что решил тут же (среди ночи в полной темноте) залезть на скалу на этом острове, которую раньше не мог покорить. В эйфории он взобрался на эту скалу и там встретил рассвет, оглашая окрестности торжествующими воплями. А в это время другой основатель квантовой механики, Эрвин Шрёдингер, устремился в Швейцарию. От него ушла жена к очередному любовнику, но Шрёдингер совершенно не расстроился, а наоборот, познакомился с молодой девицей и поехал отдыхать в альпийский отель. Там и родилось знаменитое уравнение Шрёдингера.
Это второе издание «Пляски смерти Председателя Томского». Как пришло решение переписать книгу?
О. Н.: После того, как была издана первая версия, мы пришли к выводу, что она не соответствует нашему литературному кредо: писать изобретательно, строго придерживаясь формальных правил. Действие этого принципа лучше всего иллюстрирует история Тони Ланфранки, британского автогонщика на вторых ролях. Ему пришла в голову идея использовать в гонках советский «Москвич‑412». Это было в первой половине 70-х годов прошлого века, тогда правила регламентировали участие серийных автомобилей в гонках в зависимости от их рыночной цены, а не мощности. Сравнительно резвый «Москвич» попадал в низшую ценовую категорию, где были малолитражки стоимостью до 600 фунтов вроде MINI Cooper или Honda N600. Этим и воспользовался Ланфранки, который на «Москвиче» выиграл почти все соревнования. Так как автомобиль разгонялся не больше, чем на 145 километров в час, управление было несложным. Ланфранки даже пижонил, пилотируя «болид» с демонстративно выставленной в окно рукой и включённым на полную громкость радио. В итоге, победив в 28 гонках из 29 и набрав невероятное количество очков, он стал лидером в абсолютном зачёте, обойдя такие автомобили, как BMW 2002 Tii и Ford Capri 3000 GT. Теперь вы понимаете, в каком духе мы переписали книгу!
Как бы вы охарактеризовали свой художественный метод?
Д. Г.: У актёра Евгения Моргунова была такая шутка, он носил с собой красную книжечку, с виду совсем как удостоверение сотрудника КГБ. С ней он останавливал такси и, указав на какую-нибудь случайную машину, говорил шофёру: «Давай за ней». Накатавшись, Моргунов отправлял таксиста по своему домашнему адресу. Когда таксист спрашивал, а как же та машина, тот с каменным лицом отвечал: «Не волнуйся. Всё в порядке». Вот, мы делаем примерно то же самое.
В основе ваших романов лежат исторические события. С чем связан ваш интерес к истории?
А. К.: История — неисчерпаемый источник вдохновения. К ней можно обращаться снова и снова. Бытует мнение, что история развивается циклически, но это не так. История имеет особенность повторяться, причём буквально и во всех деталях. Прекрасный пример — Ян ван Бракель. Это голландский капитан, чей корабль прорвал боновое заграждение англичан в ходе рейда на Медуэй в 1667 году. Названный в его честь минный заградитель участвовал во Второй мировой войне, причём героически продолжал сражаться с фашистами даже после капитуляции Голландии. 14 декабря 1941 года, сопровождая один из английских конвоев на восточном побережье, он случайно налетел на боновое заграждение шлюза, закрывавшее вход на рейд Медуэя (шлюз служил защитой от наводнений). Командир заградителя отправил на британскую базу радиограмму: «"Ян ван Бракель" протаранил боновые заграждения у Медуэя». Англичане немедленно отреагировали: «Что, опять?»
В романе «Пляска смерти Председателя Томского» встречаются десятки вымышленных биографий. Трудно ли было придумать столько разнообразных жизнеописаний?
Д. Г.: Тут дело не в трудности, а в убедительности. Ведь реальность всегда интереснее любого вымысла. У нас в романе действительно много биографий, но они все уступают истории Чарльза Джокина, старшего судового пекаря с Титаника. У него было хобби — самогоноварение. В ночь крушения, услышав глухой скрежет вдоль правого борта, Джокин вышел на палубу, прихватив с собой увесистую фляжку с горячительным (самогонный аппарат был у него под рукой, в каюте). После объявления тревоги он помогал женщинам и детям сесть в шлюпку, командиром которой был, согласно расписанию. Своё место в шлюпке он уступил одному из пекарей. Когда фляжка опустела, Джокин вернулся в каюту и, собрав оставшиеся запасы спиртного, снова поднялся на палубу. Он покинул Титаник последним и, по свидетельству членов команды, абсолютно не стоял на ногах. Впрочем, этого и не требовалось. Следующие четыре с лишним часа он провёл в воде, барахтаясь и продолжая пить. Алкоголь обеспечил его калориями и помог выжить в холодных водах Атлантики. После этого случая Джокин ещё неоднократно выходил в море и, не изменяя привычкам, дожил до глубокой старости (умер в 78 лет).
О. Н.: Мне этот сюжет напомнил историю пьяных ежей, в честь которых в Венгрии отмечают народный праздник. Там в Средние века крестьяне, чтобы избавиться от змей, крыс и прочих вредителей, расставляли под кустами тарелки с пивом. Несметные полчища ежей наводняли участки и устраивали оргии. А когда наступала абстиненция, они атаковали вредителей с особой яростью, вымещая на них свою обиду по поводу так некстати закончившейся попойки. Ведь угощали их с комфортом: крестьяне на время этого рандеву даже собак запирали в сараях, чтобы не мешать ежам предаваться наслаждению.
В своих книгах вы уделяете большое внимание образам советских вождей: в романе «Архив барона Унгерна» это образ Ленина, в новой книге — Сталина. С чем это связано?
Д. Г.: Ленин — персонаж, вдохновляющий на подвиг. Мне вспоминается его бюст — тот, что находится в Антарктиде на южном полюсе недоступности. В 1956 году туда добралась советская экспедиция, которая, разбив лагерь, украсила крышу штаба бюстиком Ильича. Станция давно разрушена, кругом почти 2000 километров ледяной пустыни, а бюст так и стоит, мерцая маленькой точкой, еле различимой на горизонте…
О. Н.: Что касается Сталина, я бы не стал преувеличивать его значение в истории. Вот говорят, Сталин открыл храмы после гонений на церковь. Да, но ведь ему приказали! Не кто иной, как Франклин Делано Рузвельт. Обязательным условием ленд-лиза была свобода вероисповедания в СССР. Несправедливо после этого выпячивать роль Сталина. Человек, приказывавший ему, заслуживает куда большего внимания.
А. К.: Кстати, по поводу Сталина. Наиболее сильная, на мой взгляд, художественная работа, ему посвящённая, принадлежит кисти Маркуса Мановски, нашего современника. Сталин изображён в избе, без усов и торчащий из стены. Работа настолько редкая по сюжету, что, мне кажется, уместно назвать её шедевром. Хотя лицо Сталина не детализировано, совершенно очевидно, что это он. Моя версия относительно торчания из стены заключается в следующем. Изображён чердачный этаж (на картине это видно отчётливо), Сталин входит на чердак через дверь снаружи дома. Угол обзора не даёт нам увидеть саму дверь, но рискну предположить, что он влез туда по приставной лестнице. Сталин дурачится, показывая товарищам по партии, что он вот-вот упадёт. А вот почему он без усов — ответа на этот вопрос у меня нет…
Александр, вы иллюстрировали новое издание «Пляски смерти Председателя Томского». Расскажите, как создавали иллюстрации.
А. К.: Своим учителем и идейным вдохновителем я считаю Хана ван Меегерена, поэтому старался работать в его духе. Хенрикус Антониус ван Меегерен — самый коммерчески успешный художник первой половины ХХ века. Ближайший к нему по цене картин Пикассо не мог и мечтать о таких заработках. Сальвадор Дали, известный своим болезненным тщеславием, ставил его выше себя. Ван Меегерен продавал не свои работы, а Вермеера Делфтского, которого виртуозно подделывал. Наследие Вермеера бедно по части религиозной живописи, и этот недостаток ван Меегерен принялся восполнять. В 1934 году он изобрёл особые масляные краски, которые после нагревания в печи при температуре 100 градусов затвердевали настолько, что их не брал никакой растворитель. После этого он обрабатывал полотна формальдегидной смолой и запекал снова, чтобы краска растрескалась. А потом раскатывал поверхность картины железным валиком, добиваясь обилия кракелюр, придававших шедевру подлинно исторический вид. Он также имитировал пыль, создавая китайской тушью видимость грязи, въевшейся за века во все поры и трещины. Фальшивки были настолько виртуозны, что заслужили признание как истинный Вермеер у тогдашнего главного знатока голландской живописи Абрахама Бредиуса. Вершиной мастерства Меегерена стал «Христос в Эммаусе», хитроумно «обретённый» в Италии и выполненный в стилистике, отсылающей к Караваджо. О «Христе в Эммаусе» заговорили искусствоведы, картина была продана музею Бойманса в Роттердаме и демонстрировалась среди 450 шедевров голландской живописи. Начавшаяся мировая война застала ван Меегерена за работой: с 1939 по 1943 год он написал 13 новых «Вермееров» — и все отличного качества. Одной из работ, картиной «Христос и судьи», соблазнился Герман Геринг, питавший слабость к подлинно арийскому искусству. Кстати, благодаря этой сделке Меегерену удалось вернуть на родину 200 украденных фашистами из музеев оригинальных работ голландских мастеров. А картина «Христос и судьи» вместе с другими артефактами из коллекции рейхсмаршала была найдена американцами в австрийских штольнях после самоубийства Геринга в 1945 году. Тогда же перед ван Меегереном замаячил Нюрнберг с обвинением в коллаборационизме. Недолго думая, он сделал сенсационное заявление, что все картины написал он сам и продал фашистам исключительно в целях нанесения им финансового ущерба. Экспертиза подтвердила его авторство, и дело практически развалилось. Меегерен получил всего год тюрьмы за фальсификации, который, впрочем, не пережил, потеряв смысл существования. Самое интересное — помните, я говорил, что история повторяется буквально, — во второй половине ХХ века бум фальсификаций пришёл снова, только на этот раз рынок наводнили подделки уже «Вермееров» ван Меегерена.
Каковы ваши планы, что будет после Томского?
О. Н.: Мы хотим продолжать заниматься литературным творчеством, но делать что-то выходящее за рамки литературы, что-то большое. Это как с поиском самого большого числа. Большие числа получают так: берут число и возводят его в степень самого себя. В определённый момент оно становится настолько большим, что говорят уже не о числе, а о бесконечности. Математические операции с бесконечностями те же, что и с числами. Это работает так, что иногда для продолжения вычислений требуется сделать что-то помимо возведения в степень, например прибавить к бесконечности единицу. Долгое время самым большим числом считался порядковый номер Фефермана — Шютте, который обозначается как Г0 и называется «Гамма-ноль». Но в 20-х годах прошлого века американский математик Веблен догадался, как можно увеличить это число. Путём сложных вычислений он породил ещё две бесконечности: Малый ординал Веблена и Большой ординал Веблена, который и является на сегодня самым большим бесконечным числом. Он записывается в виде «эпсилон, умноженный на омега в степени омега в степени омега». Фигурально выражаясь, это и есть наша следующая цель в искусстве.
Интервьюер: Валерия Горкун
Читай демо и полную версию романа «Пляска смерти Председателя Томского» на сайте Чтива по ссылке: https://chtivo.spb.ru/book-predsetatel-tomskiy.html
