Один укол, и ты можешь получить как успокоение, так и самый настоящий скандал. В этот раз после процедуры из центра её забирал Тим. Разговоры с ним будто только делали хуже, заставляли задуматься, почему она рядом с этим человеком. Но вот ей приходит сообщение от человека из прошлого. Как она поступит?
Читайте рассказ «Травма» Валеры Дагим — о вопросах, на которые нельзя найти ответы.
— Я вам сейчас отключу сознание, постарайтесь не шевелиться, чтобы картинка не была смазанной, — тонкая рука иглой прокалывает мою ключицу ближе к шее, я чувствую едва уловимое прикосновение холодных пальцев в латексных перчатках.
— Почему так холодно? — спрашиваю я.
— Потому что до этого вам было тепло. Так бывает, — ласково отвечает доктор, сидящий рядом.
Я надеваю поскорее худи, чтобы согреться.
— Результаты будут скоро?
— Очень скоро, нужно подождать совсем немного.
В моём кармане вибрирует телефон, приходит сообщение, почему-то волнительно. Скорее всего это обычный спам. Мельком смотрю и на заблокированном экране вижу, что пишет Митя. Хочу поскорее выйти на улицу и прочесть.
Пока меня не было, успело стемнеть. Каждый раз, когда я не успеваю проследить смену времени суток, наблюдаю волшебство, оно ничуть не хуже ощущения от смены времён года. Это чувство, когда выходишь из самолёта в жарком Египте в начале ноября и не успеваешь за несколько часов полёта выключить снег в своём сознании. На что ты потратил время? На просмотр сериалов, на срочную работу, на крепко-накрепко с тобой связанную жизнь в холодном городе, где на Покров выпавший снег останется с тобой на полгода.
И ты выходишь из самолёта в своей зимней одежде, спускаешься по трапу. Всё вокруг тебе намекает, что ты неуместно одет, ты чужак, тебе душно и, кажется, начали потеть ноги. Криво косишься в сторону, где такие же, как ты, странные люди переобулись в сандалии, и тем более необычен их вид. Потребуется время, чтобы добраться до чемодана и достать летнее, разложить его прямо у ленты выдачи багажа, стянуть тёплый свитер, сложить зимнюю куртку.
Ночь моментально принимает меня, ударив по голове темнотой, сразу что-то интимное появляется между нами. Хорошо, что улица плохо освещена, так даже ближе связь, точнее, обещание близости. Мне говорили, что в некоторых городах Европы почти нет ночного освещения, там должно быть проще простого слиться с окружением и стать чёрной кошкой в тёмной комнате, если только не бояться. Страх всегда ломает кайф, но я не боюсь. Мой телефон. Почти забыла о нём. Достаю из заднего кармана джинсов и долго пытаюсь его разблокировать. По влажному стеклу с трудом получается провести пальцем.
«Здравствуй. Я завтра буду в твоём районе, давай встретимся». Мне радостно. Мы с Митей не виделись уже почти десять лет. С того момента, как мы расстались тем душно жарким летом, когда дым не давал увидеть ничего на расстоянии вытянутой руки.
«Конечно, — быстро пишу я, — завтра, в том кафе, куда мы часто ходили. В восемь, тебе ок?»
Печатает…
«Скинь адрес, посмотрел на карте и не смог найти».
Ищу кафе на карте и отправляю ссылку. Раздаётся звонок, беру трубку, звонит Тим, он уже выехал с работы и хочет подхватить меня. Хочу идти пешком, но отказать ему не могу, скидываю локацию и иду навстречу его движению. Десять минут, и я сижу в машине.
— Как прошло?
— Вроде нормально, если считать нормальным, что ничего не было.
— А что ты ожидала?
— Ничего конкретного, думала, что будет, как с любовью — сразу пойму, что что-то произошло.
Тим смотрит на меня, а не на дорогу, слишком долго, пытается что-то разглядеть. Мне иногда кажется, что он видит меня насквозь.
— Ничего непонятно до самого последнего момента.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я и внутренне сжимаюсь.
— Любовь. Люди узнают друг друга только перед разводом.
— Я не про отношения, а про чувства.
— И какая разница?
— Большая.
— Ты считаешь, что развод не даёт чувств?
— Даёт — негатив.
— Вот именно. Лучше не полагаться на это.
— Но я заплатила за сеанс, и как-то хотелось бы что-то получить.
— Нужно точно знать, что ты хочешь получить, и ходить туда, где тебе могут это дать.
— Может, это покажется странным, но я не с потолка пришла туда.
— Тогда всё получится.
— А ты всегда знаешь, что хочешь получить в итоге?
— Конечно.
— Интересно, а что же ты такое хочешь получить от меня?
— Твоё время, твоё тело, — продолжая смотреть на дорогу, ответил Тим, так, словно это было очевидно.
— Звучит ужасно.
Он недоумённо смотрит на меня и пожимает плечами.
— Ну хорошо, твою руку и сердце, так тебе больше нравится?
— Значительно, — отвечаю я, хотя на самом деле ни руки, ни сердца у меня нет.
Мне никогда не нравился его нос, вздёрнутый кнопкой, его щетинистые волосы и брови, росшие, словно ровный газон — строго вверх. Я до сих пор не могу понять, как так получилось, что этот человек прочнее многих врос в мою жизнь сперва на время, потом на долгое время, а теперь, кажется, что навсегда. Он никогда не цеплялся за меня, как многие другие, был ровен и спокоен, его забота никогда не была услужливой, его слова, его немногочисленные слова всегда весомы, он не говорит лишнего. Только пару раз ещё в начале отношений его прорывало на признания в любви. Признания, которые пугали и были похожи на разорвавшийся чёрный пакет с неизвестным содержимым. Пусть бы оно лучше осталось там внутри.
Первый раз, когда Митя сказал это, он сидел, непохожий на себя, в ломке, может быть, от собственного желания этого признания, я не нашла правильные слова, и, скрывая свой страх, страх того, что это может быть всерьёз, спросила его: «Любовь? А это зачем?» Он смотрел на меня так, словно побитый пёс, брошенный и преданный. И я пожалела его, словно это его признание — какой-то пароль, и сказала: «Я тебя тоже». Что я думала в этот момент, когда произносила вырванное пытками внутренних противоречий признание, что ожидала? Он был должен передать мне папку с чертежами на мосту и уйти в туман, как в фильмах про шпионов, но он остался, остался надолго, навсегда. Я всегда представляла его в пальто с поднятым воротником и шляпе, и на меня он надел в тот день точно такое же пальто. Было ли мне хорошо? Никогда мне не было так понятно и просто всё, как в том сером или коричневом пальто, цвет уже не узнать, потому что всегда сумерки и всегда туман, а цвет — это не для меня, это для людей, которые почему-то не поднимают воротник, не живут с незнакомцами, сами ими не становятся для других.
Последние несколько лет я постоянно думаю, что бы могло пойти по-другому, почему сухарь вместо сердца стал лучше любой свежей булки. Может быть, это депрессия? Может быть, я просто не знаю, как это называется? Должно же быть плохо, а мне нет, мне не плохо, не очень хорошо, может быть, но это зависит от того, что считать плохим и хорошим. Последний мой нервный срыв — вот, что действительно плохо. Никогда не ощущала такое омерзение от себя, когда просто физически не могла находиться рядом с Тимом. Злило всё, особенно мои собственные к нему придирки. Это быстро прошло, но было совершенно неконтролируемо, а он держался так спокойно, так рассудительно, как, впрочем, и обычно.
— Мне кажется, что мне нужен скандал, — сказала я, когда пришла в центр.
Доктор с непониманием посмотрел на меня, мне даже показалось, что с сочувствием. Обычно ведь люди хотят успокоиться.
«У меня будет совсем немного времени, пожалуйста, не опаздывай».
На улице, как назло, сильный ливень, и придётся вызывать такси, а я очень хотела пройтись пешком. Опаздываю, хотя обещала прийти вовремя. Захожу в зал и ищу глазами Митю, он сидит в глубине зала, как я вчера и попросила, чтобы подальше от глаз, чтобы не было видно с улицы. «Если у вас мания преследования — это ещё не значит, что за вами никто не следит», — любит повторять Тим. Обычно он говорит это, и я холодею от ощущения своей подконтрольности. Мы никогда это не обсуждали, никаких ограничений, никаких обязательств, но я чувствую, что обязана, что игры в шпионов — это единственное настоящее, что есть у нас.
— Привет! Ты отлично выглядишь, — Митя улыбается при виде меня.
Он ничуть не изменился, разве только прибавил пару килограмм, его слегка раскосые глаза щурятся, у него плохое зрение, но он почти никогда не носит очки.
— А ты возмужал, — говорю я и кошусь на его лишние килограммы на животе.
— Никто не умеет, как ты, говорить завуалированные гадости. Я скучал.
Зачем он говорит, что скучал, словно мы станем видеться с ним чаще, словно мы будем дружить, дарить подарки, ходить в гости, слать открытки и смотреть футбол в баре.
— Это хорошо, что скучал. Надеюсь, ты теперь понимаешь, кого потерял.
— Я всегда это понимал. Ты вообще помнишь, что сама бросила меня?
— Я бы так это не называла.
— А как это называть? Если один человек говорит другому, что отношения закончены и он больше его не любит?
— Я не говорила, что не люблю.
— Значит, любила?
— Да ты вообще ничего не понял, похоже. Знаешь ли ты, как сильно я тебя любила? Я умирала от любви. Ты знаешь, что это значит?
— Ты не похожа была на умирающую, когда уплетала лосось с авокадо на моей кухне, когда заказывала три блюда в ресторане и запивала тремя вермутами.
— Ты отвратителен.
— Нет, просто я действительно тебя любил, а ты меня нет.
Мы заказываем еду, и я беру себе бокал вина, выпиваю со словами «за тебя!» и прошу повторить.
— Хочешь правду? — хмель уже ударил в голову на голодный желудок, и меня тянет на откровенный разговор.
— Конечно, все всегда хотят правду.
— Спорный момент.
— Я последние годы только правдой и живу. Так что ты хотела сказать?
— Хочешь узнать, почему мы расстались?
— Ты говорила, что наши отношения неперспективны, что мы будем ссориться, что твои родители не поймут.
— Всё верно, но ты не спросил, почему всё так. Ты не хотел знать или что?
— Может быть, сейчас уже точно не могу сказать, чего хотел тогда. Так ты скажешь сейчас?
— Помнишь тот первый раз, когда мы ссорились?
— Их было столько, который из?
— Когда ты первый раз мне сказал, что не сможешь жить без меня и не станешь?
Он молчит, ждёт продолжения, или, может быть, ему стыдно. Спустя какое-то время после того, как мы начали встречаться, произошла первая ссора, глупая, наверняка глупая, как и большинство ссор. И я сказала, что он может быть свободен от бремени общения со мной, и ушла. Когда я позвонила ему утром, он не брал трубку, потом ответил его друг и сказал, что он в больнице. Это был обман, он сидел дома, и когда я пришла к нему, его запястья были перебинтованы. Но под ними ничего не было. Потом чаще и чаще, при каждой моей попытке уйти он говорил, что не станет жить без меня. Эти отношения превратились в ад, сущий ад. Он жил, а я умирала.
— Зачем ты всё это делал? Зачем был этот отравляющий шантаж?
— Я был почти ребёнком, я не знал, как остаться с тобой, как удержать тебя.
Я смотрю на Митю, он виновато улыбается, и его красивые глаза смотрят на меня так, словно мне снова двадцать, словно он моя первая настоящая любовь. Внутри меня растекается нежность и желание прикоснуться к нему, гладить по щеке, дышать ему в шею, касаться губами, вдавиться в него, держать за руку, смотреть не отрываясь, проводить пальцами по губам и губами по глазам.
— Интересно, что бы было, если бы всё было по-другому?
— А я покажу тебе. — Он достаёт телефон и открывает фотографии, протягивает мне, и я начинаю листать.
Митя в бетонных стенах квартиры с панорамными окнами смотрит со своего двадцать третьего этажа на любимый город. Он сидит, укутанный в плед, на большом бежевом диване в той же квартире, больной, с чашкой горячего чая, обнимает её обеими руками, пытаясь согреться. Маленький ребёнок сидит у него на шее и щурится на солнце на какой-то улице в немецком Любеке. Митя на лыжах стоит на склоне с ещё двумя детьми. Я с бокалом белого вина в открытом платье закрываю объектив свободной рукой — не хочу, чтобы фотографировал. Мы стоим вдвоём на дурацкой фотосессии в Египте. Двое детей, мальчик и девочка, пьют молочные коктейли, украшенные шапкой сливок и коктейльной вишенкой, из высоких бокалов. Дальше идёт серия фото из парка аттракционов, где мы вчетвером с разбитыми встречным потоком воздуха лицами держимся за поручни на мёртвой петле. Я поднимаю глаза на Митю и не понимаю, что происходит. Он сидит и увлечённо ест свой тартар, запивает моим вином, подмигивает мне. Такой милый, добрый, родной, как же я могла забыть его? Как это всё было? Было со мной? Могло бы быть?
Я открываю глаза, передо мной стоит доктор и смотрит на меня сквозь прозрачные стёкла с интересом, словно наблюдает за ползущей по моему лицу мухой.
— Как вы? Сеанс окончен.
— Это был наркоз?
— Не совсем. Надеюсь, вы получили ответ на вопрос, с которым пришли.
О каком вопросе он говорит? Кажется, это было вчера, хотя, возможно, целую вечность назад. Я вспоминаю, что Мити давно нет, мне хочется плакать, начинает бить озноб, так холодно, скорее бы надеть пальто. Пришло сообщение — это Тим.
«Жду тебя внизу».
Редактор Никита Барков
Корректоры Дарья Ягрова, Нелли Реук
Другая современная литература: chtivo.spb.ru
