Жизнь — бесконечный круговорот мгновений. Сначала тебя сажают перископом на шею, несут в парк, и ты с замирающим сердцем съезжаешь через трубу. Потом сообщаешь отцу, что не поступил. Убегаешь от него, рассерженного, к подруге детства Таньке. Работаешь, учишься, хочешь жениться. И вот уже не тебя, а ты сажаешь перископом на шею белокурого мальчишку и несёшь его в парк. А что, если этих мгновений и вовсе не существует?
Читайте рассказ «Глобальность иллюзий» Александра Балтина о быстротечности жизни и о том, что может случиться после неё.
Отец, наливаясь тяжёлым соком и чуть ли не сжимая кулаки, говорил:
— Потому что пробалбесничал столько времени — и… что теперь? Не поступил… Как жить-то будешь, а?
— Спокойно, — отвечал худой и рослый сын. — Устроюсь в тот же вуз, в библиотеку, попробую на вечерний, — должно получиться, потом, через год, переведусь на дневной…
— Ага… «Должно получиться»… Опять прошляешься…
Мать, накручивая петли толстого вязания, молчала.
Как примирить такого становящегося коряжистым и тяжёлым отца с тем, кто, легко подняв в воздух мальчишку, сажал его перископом на шею и шёл с ним в парк, где всё мелькало на пёстрых детских площадках, и мальчишка с замирающим сердцем съезжал через огромную трубу, вылетал из отверстия и смеялся так резво, будто ничего плохого не могло случиться вообще.
Вечером, распростёршим свои летние муары, он вышел из дома — Танька ждала.
— Ну как? — перекипая нежными, которые так нравились, вымпелами щёчек, спросила она.
— А… орал, конечно…
— А мать?
— Вязала, как всегда.
— Ну, ты решил?
— Да что тут решать? На вечерний точно поступлю. В библиотеке год дурака поваляю, многие так делают.
Они пошли вдоль проспекта, потом свернули в переулок, знакомый с детства, когда дразнили их женихом с невестой, добавляя нечто про вязкое тесто, и отправились на бульвар.
Хорошо тут летним вечером: пушистые комья собак носятся, сшибают друг друга, играя, тополя огромны и тенисты, и площадка такая большая — хоть и не слетишь уже в трубу.
— Ты помнишь, — спросил Таньку, — как отец тебя на шее носил?
— Не-а… А что?
— Да так, просто. У меня одно из лучших воспоминаний.
Было бы скучно в библиотеке, когда б не молодёжная компания — подобралась из таких же, не поступивших на дневное отделение.
Девчонки красивы, но Танька важнее всех, парни… всё больше насчёт пива.
Попробовал с ними, сходил в пивной бар, не особенно понравилось — горькое.
А работа — не бей лежачего: сколько-то часов на выдаче, потом можно за учебниками сидеть — ведь, как и говорил, поступил на вечерний; отец несколько успокоился, и всё вроде бы идёт своим чередом.
Только учёба не оправдывала ожиданий: финансовый вуз, поступал ради будущего благополучия, не думал, что бухгалтерия окажется скукой смертной.
— Тань, не знаю, что и делать…
— Искать другое, пока не поздно.
— Не знаю, где искать.
Он думает о том, чего бы хотел на самом деле.
Жизнь бушует, играет красками, деньги кипят вокруг, без конца идут новости, и страна, в которой рос — СССР, — вот-вот развалится.
Так и случилось. Не верилось: отец — физик в одном из НИИ — хватался за голову, мать, работавшая в Торгово-промышленной палате, успокаивала, как всегда: «Как-нибудь проживём!»
Как-то и жили: отец оказался безработным, мать смогла устроиться в одну из фирм, а он… уже студент очного отделения, втянулся в учёбу, но живёт, хоть и совсем ещё молод, по инерции.
Живут.
— Когда поженимся, Тань?
— Зарабатывать же надо… — Танька учится в Институте управления. — Вот в чём вопрос! — смеётся она.
Лицо играет вымпелами, нос забавно вздёргивается, улыбается жених.
Вот он стоит у гроба отца — и тот не дышит —потрясает сие, очевидное с такой силой, что и у самого замирает дыхание.
Ведь так любил в детстве!
Потеряв работу, отец, привыкший быть кормильцем и главой, стал стареть на глазах, походка изменилась, сидел по полдня в кресле с газетами, ворчал…
В кресле и нашёл его, вернувшись из института, сын — мёртвым, и тяжёлая сила, словно наполнившая квартиру, томила неизъяснимо.
Позвонил матери.
Потом — в соответствующие службы.
Теперь стоят над гробом — с мамой, тихо плачущей, всё повторяющей: «Прости, Ваня, прости…»
Коллеги пришли: всё так же постаревшие, сгорбленные, кривоватые.
Жизнь пошла без отца.
Поженились с Танькой, жили у них, с мамой, работавшей… да все уже работали. Танька забеременела.
Плетутся петли обстоятельств.
Фирма, на которую устроился работать, разорилась, но ничего — бухгалтерской работы прорва, а у него, несмотря на скуку, неплохо получалось; устроился на другую, зарабатывал прилично.
Малышом любовались:
— Надо же, такое произведение природы! — воскликнул он, неумело пеленая.
— Наше произведение! — улыбнулась жена.
Мама на пенсии, помогает, не налюбуется внучком — беленьким таким — и зовёт нежно: Зефиринка…
А вот уже и он по субботам ходит с мальчишкой в парк, несёт его, перископом подняв на шею, как носил отец.
— Ты счастлив, парень?
Ответ растворяется в пространстве.
Что томит?
Ощущение скорости — уже и Танька не столь хороша, и так нравившиеся вымпелы, трепетавшие на щеках, пропали куда-то, и мама старенькая совсем, и мальчишка в школу пошёл.
Зачем всё это? Стремительно уносящееся в смерть…
Маму хоронили из морга того больничного комплекса, где встречал жену с замечательным, пенистым конвертом.
Стал ходить в церковь, вслушиваться в пульсации, стремиться что-то понять, но ничего не сходилось.
«Если смерть не от Бога, а от противодействующей силы, то не всё ли мне равно, в результате чьей деятельности я умру?»
Не сходилось многое.
Бродил по кладбищу, вглядываясь в лица ушедших, мучительно открывая нечто в себе.
«Всеобщность? Все связаны?» — не понять.
Старились вместе.
Прожили.
— Где моя рубашка, Тань? Зелёная эта.
— Зелёная? Я выбросила — обветшала совсем.
— Ты что! Любимая же была…
Мелочи, наполнявшие жизнь, ничего не могут объяснить, пластаясь тёмной массой.
Сын приезжал, привозил внучку — резвую девочку в платьице пёстром, с большим бантом.
Дед водил гулять иногда.
Жена найдёт его в кресле, с газетой на коленях, как он когда-то нашёл отца. Найдёт, опустится на пол, заплачет — жизнь прошла.
Вот он просыпается среди жадно глядящих на него трёхглазых, морщинистых существ, просыпается в своём измерении, которое и есть подлинная жизнь.
Его спрашивают:
— Ну как? Вставляет?
— Стоит брать?
— Много кайфа?
Новый, недавно изобретённый наркотик, дающий возможность прожить жизнь, совсем не похожую на привычную.
И он, только что проснувшийся после этой жизни, говорит: «Да нет, скучновато. Я бы второй раз не стал».
Пока на земле хоронят то, что было телом его, не зная о глобальности иллюзий.
Редактор Никита Барков
Корректор Вера Вересиянова
Другая современная литература: chtivo.spb.ru