6
В дверь позвонили. Звонок был длинный, настойчивый. Потом еще раз. И еще. Елагин прошёл в прихожую и открыл дверь. На пороге стояла Соскина и блаженно улыбалась – как видно, она уже успела принять очередную порцию допинга.
– Иван Иванович, – сказала она, – у тебя спичек нету? Хочу, блин, зажечь газ на плите – а все спички, блин, закончились. Представляешь?!
– Представляю, – сказал он.
У неё была электрическая зажигалка – и он знал об этом. Так что спички ей могли понадобиться лишь для того, чтобы прикурить. А, может быть, это был просто предлог для того, чтобы поболтать с ним?
– Заходи, – сказал он и прошёл на кухню.
Она последовала за ним. Он вынул из ящика кухонного стола коробок со спичками и протянул ей.
– Держи.
– Ой, спасибо! Спасибо тебе, Иван Иванович! Сейчас зажгу газ – и сразу же верну!
Глаза её блестели как у мартовской кошки. Он махнул рукой:
– Да, ладно, забирай, у меня ещё есть.
Соскина прижала коробок к груди. Казалось, она сейчас прослезится от переполнявшего её чувства благодарности.
– Спасибо! Вот спасибо тебе, Иван Иванович!
– А что это к тебе милиция так зачастила? – спросил Елагин. – Прямо как к себе домой уже ходить стали.
– Так это же они всё по убийству Вики шастают. Уже затаскали, блин, уже ж так затаскали, мать его за ногу!
Он приподнял бровь:
– А ты тут каким боком пристегнута?
– А вот ты спроси у этих придурков! – воскликнула Соскина, округляя глаза. – Говорят, у тебя были ключи от её дома – так, может быть, это ты их Генке передала?
– Какому Генке?
– Ну, рыжеволосый такой, конопатый, Ирки Негоды сынок. Да ты же должен знать его. Он же постоянно в нашем дворе ошивается вместе со своим братцем – такой же рыжей соплей.
– А, – кивнул Иван Иванович. – Знаю. Так это тот гусь, что трётся с твоей Элеонорой?
– Ну так и что? Она уже девочка взрослая, и сама может выбирать себе женихов. А они прицепились ко мне, пидеры позорные, говорят, мол, это ты, либо Элен передала ему ключи от Викиного дома. Представляешь?
– А она не давала?
Соседка сделала удивлённые глаза и перекрестилась сухими почерневшими пальцами:
– Да ты что! Вот те крест святой, она же к ним и пальцем не притрагивалась.
Похоже, ещё одна рюмашка ей бы сейчас не повредила.
– А откуда же тогда эти ключи у тебя появились?
– Ну, так как же! – горячо воскликнула Соскина. – Ведь Викин муж – мой родной дядя! Догоняешь? И когда с ним случился инсульт, Вика попросила меня, чтобы я присматривала за ним, пока она на работе. Так я ж, такая дура! Такая ж дура! За копейки буквально, за чисто символическую плату, буквально, ходила за ним! Чисто по-родственному, блин, ходила! И кормила его, и поила, и горшки за ним выносила! Всё, всё, блин, для него делала! И вот такая мне благодарность за всё моё хорошее! Вот так вот, Иван Иванович, и твори людям добро!
– Ну, – сказал Елагин, – ключи же как-то попали к этим субчикам, не так ли? Вот милиция и бьет копытом, строит разные версии…
Галка Пьяные Трусы выкатила зенки:
– Какие версии? Какие ещё версии! Господь с тобою, Иван Иванович! Окстись! Да как дядя Толя ласты склеил – я тут же ключи Вике и вернула! Вот те крест святой.
Она опять перекрестилась.
– Да… Но до того, как ты их вернула, – сказал Елагин, – кто-то мог сделать с них дубликаты – твой Юрка, например, или Элен – а потом предать их этому рыжему барбосу. Во всяком случае, такая версия гуляет в нашем дворе.
Галка Пьяные Трусы уперла руки в бока и пошатнулась:
– И кто это говорит? Баба Тоня? Или баба Оля?
Она кипела гневом праведным.
– Неважно.
– Нет, ты скажи мне, Иван Иванович! Кто? Я сейчас же пойду – и им всем морды понабиваю!
– Угомонись, Гала.
– Нет, это же надо такое придумать! Чтобы мои дети – и были замешаны в таких делах! Но ты же ведь знаешь, Иван Иванович, прекрасно знаешь моих детей! Они же и копейки чужой не подымут, не то, чтобы взять ключи! У них же – моё воспитание! А я – как ты и сам прекрасно знаешь – для хорошего человека всё сделаю, последнюю сорочку с себя сниму!
На губах Елагина промелькнула едва заметная улыбка: «понятно, снимешь, – подумал он. – Особенно, если тебе налить сто грамм».
– Но я же ни в чем тебя не обвиняю, Гала, – спокойно произнёс он. – Я только говорю, что милиция должна во всем разобраться. Вот они и роют землю носом. Работа у них такая.
– Конечно! Бабуины! Гамадрилы! А ты видал, Иван Иванович, на каких лимузинах эти черти разъезжают?
– И что?
– А то! Я вчера помидоры на рынок тянула, и у меня одно колесо на тачке отвалилось – так еле-еле её допёрла. Это как, нормально? Вот тебе, Иван Иванович, и справедливость!
– А в чем проблема, Галя? – спросил Елагин. – Я что-то тебя не понял. Иди работать в милицию – и тоже будешь разъезжать на лимузинах.
Она махнула на него рукой. Было видно, что его замечание ей не понравилось.
– А ты знаешь, что твой Юрка курить начал? – спросил Елагин.
– Так это же я ему даю, – пояснила Соскина с безмятежной улыбкой.
Елагин опешил:
– Как это? Ты это что, серьезно?
– А то! – она удивлённо пожала плечами. – Он же мне ультиматум, блин, выдвинул: не дашь сигарету – в школу не пойду. И начал уроки прогуливать. Уж я его, блин, и матюкала, и обещала выпороть – а ему, блин, всё как с гуся вода.
Елагин только лишь подивился такой педагогической методе.
– А водочки ты ему не пробовала наливать за хорошие отметки?
Но она не поняла его юмора:
– Да ты шо! Чи я совсем дурная, чи шо? – она покрутила пальцем у виска. – Вот вырастит – и пускай, блин, тогда хоть зальется.
Он вспомнил о её бойфренде:
– А что это я твоего дружка не вижу?
– Какого ещё дружка?
– Ну, того, с которым у тебя любовь-морковь.
– Ростика, что ли? Так я ж его попёрла.
– Любовь прошла, завяли помидоры?
– Да он же, сука конченная, у меня Альпиниста спёр!
– Какого Альпиниста?
– Да радиоприёмник такой, советский ещё был. Толик же его своими руками починил. И хотя он и шипел, как змей-Горыныч, и ловил всего две станции, но дорог был мне, как память. Понимаешь? А этот козёл вонючий спёр его, пидер конченный.
– А это точно он?
– А кто ж ещё? Эта тварь конченная ко всему, что плохо лежит, лапы тянет.
7
Море лежало у берега – ласковое и безмятежное. Дул легкий бриз, и Толик Сасс сидел у костерка, наяривал на гитаре, и пел приятным баритоном:
Колокольчики-бубенчики звенят,
Рассказать одну историю хотят
Как люди женятся и как они живут
Нам об этом колокольчики споют.
А у хозяйки, Катерины молодой,
Муж был старый, некрасивый и худой.
Поистратил все силенки в стороне,
Не оставил ничего своей жене.
Отблески огня падали на его широкую грудь, смуглые щеки, длинный горбатый нос и густую копну вьющихся волос, нависающих над выпуклым лбом. Стального цвета глаза были немного навыкате. На нём была клетчатая рубаха и потертые джинсы, а на ногах красовались бежевые мокасины. Это был рослый, хорошо сложенный мужчина, производивший впечатление сильного хищного зверя. Передвигался он упругими кошачьим шагами, и у него был хорошо поставлен боковой удар. Он и впрямь любил поохотиться – на женщин, понятно, и по этой причине частенько попадал в различные переделки. Ему было тридцать лет, и он полагал, что это наилучший возраст для мачо, ибо именно в этой точке жизненного пути открывается самый широкий диапазон для отстрела – от семнадцатилетних курочек и до солидных опытных гусынь.
Его жена, Виктория, сидела рядом с ним, прислонясь красивой кудрявой головкой к его плечу, а он с Томой и Мишей – их сыном – расположился напротив них.
Вечер стоял чудесный. В небе высветились звезды и загадочно мерцали в небесной вышине. Пламя костра завораживало, и пение Толика, игравшего на гитаре, настраивало на минорный лад:
Муж уехал, на диванчик я легла,
Долго думала, уснуть я не могла,
А как уснула, что же чую, боже мой!
Кто-то гладит между ног меня рукой…
Песенка эта, конечно, была вульгарная, и слушать её их сыну не пристало, однако же не затыкать ему уши ватой?
Невдалеке чернела машина Толика, на которой они приехали на лазурное побережье и сбоку от неё виднелись их палатки. Всё это происходило в начале восьмидесятых годов. В то время они ещё дружили семьями, ибо их жены работали инженерами-экономистами на заводе «Паллада», который строил доки – но только в разных цехах – и жизнь казалась им устойчивой и ясной, а СССР – несокрушимой могучей страной.
Славное, однако же, то было времечко! Леонид Ильич Брежнев постоянно испытывал чувство глубокого удовлетворения от успехов Советского народа, а все остальные – горячо одобряли и поддерживали генеральный курс компартии. Советские хоккеисты громили шведов, чехов, канадцев, Анатолий Карпов одерживал виктории на шахматных турнирах, и трудовые коллективы вызывали друг друга на социалистические соревнования, брали встречные планы, и никто не думал, и не гадал даже, что СССР может рухнуть в одночасье, как карточный домик.
Толик работал фотографом в фотоателье на улице Суворовской, однако оно было лишь ширмой, прикрывавшей основной род его деятельности и дававший ему возможность «клеить» там дамочек. Он был из тех парней, о которых пелось в кинофильме «Следствие ведут знатоки»: «Если кто-то, кое-где у нас порой, честно жить не хочет…» И с этими-то нехорошими парнями отважные, совестливые и очень умные люди в погонах и вели свой незримый бой.
Было в ходу в те времена такое словечко: фарцовка. Оно означало запрещенную в СССР спекуляцию дефицитными импортными товарами. Так вот, Анатолий Сасс начал подвизаться на этом поприще ещё со школьной скамьи.
Начинал он фарцевать шариковыми ручками, затем стал «доставать» виниловые пластинки, аудиокассеты, бобины, потом переключился на болоньевые плащи из Италии, заграничные магнитофоны, джемпера и всякие шмотки. С течением времени он оброс нужными связями, стал поставлять иностранным гражданам девочек, научился так-сяк изъясняться на английском языке… Короче сказать, мог и чёрта с рогами достать – естественно, за соответствующую плату.
Перед западом он благоговел, а к своей стране относился резко отрицательно: мол, не дает она распрямить крылья оборотистым парням вроде него. Ведь на Западе спекулянт – это же самый уважаемый человек! И там это слово не несет в себе негативного оттенка, ибо спекулянт – это же самый головастый и самый энергичный член общества. Он идет, как ледокол, впереди всех, нащупывает узкие места на потребительском рынке и снимает пенку. А уже за ним устремляются производственники и заполняют дефицитную нишу. Таким образом, рынок сам регулирует спрос и предложение. А у нас в СССР всё закостенело, на кремлёвском Олимпе засели одни динозавры и нет никакого движения вперед. А как хотелось дохнуть свежим воздухом свободы и либерализма, зажить припеваючи, как на благословенном западе! И желалось, очень желалось Анатолию Сассу, чтобы СССР поскорее накрылся медным тазом и разлетелся, к чертовой бабушке, на мелкие куски!
И сбылась голубая мечта деловара: бой с западом был проигран подчистую, и страна полетела в тартарары под громкие свистки об ускорении, гласности и новом мы́шлении. Люди на предприятиях оставались без зарплат, станки продавали за бесценок, новёхонький металл резали и увозили за бугор, как металлолом. Людей увольняли с производств, и каждый спасался с тонущего Титаника, как только мог: кто-то торговал на базаре колбасой, иной – турецким барахлом, или газетами. Толик ухватил момент, набрал кредиты в банках за небольшие откаты, и резко приумножил свои доходы. А когда Паллада окончательно сплела лапти – пристроил Вику, через полезных людей, на работу в Морском порту. Она зацепилась там, и постепенно доросла до главбуха…
– Плесни-ка еще, дружище.
Елагин потянулся к бутылю с вином и наполнил стаканы. Они дозаправились. Вино было домашнее, и очень приятное, источавшее неповторимый аромат Лидии. Толик провел рукой по струнам и снова запел.
У бабушки под крышей сеновала
Хохлатка-курочка спокойно проживала.
Жила она, не ведая греха,
Пока не повстречала петуха.
Когда костерок догорел, они испекли в золе картофель и, обжигая ладони, ели его, запивая душистым вином. Их жены и сын ушли спать в палатки, а они с Толиком всё сидели у потухшего костра и решали вечные вопросы бытия.
Параллельно с этим они пытались разрешить и другую задачу: добраться до донышка трехлитрового бутыля. Задача эта была, не из легких, однако же мужчины и не искали легких путей.
Елагин в подобного рода делах слабаком не был, и мог поднять на грудь в те времена изрядное количество спиртного, однако же перед Толиком он снимал шляпу: этот бугай был способен «гудеть» всю ночь напролёт, а утром, как ни в чём ни бывало, отправляться на работу.
Толик наполнил стаканы и изрёк свою любимую присказку:
– Лучше быть здоровым и богатым, чем нищим и больным! Так выпьем же, Ваня, за то, чтобы у нас с тобой было всё, и чтобы нам за это не было ничего.
Они осушили стаканы, и Елагин вступил в дискуссию:
– Так не бывает, Толя. За всё в этом мире надо платить. А ты, как я вижу, хочешь без билета в рай проскочить.
Толик начал оппонировать:
– Туфта всё это.
– Что туфта?
– А всё. Ты этот рай видел? Я – нет.
– Но это не означает, что его не существует, – сказал Елагин. – Электричества мы тоже с тобой не видели, верно? А попробуй, сунь палец в розетку – и тебя так шандарахнет… Так что законы лучше не нарушать – ни духовые, ни физические. Себе дороже.
– Туфта всё это, – повторил Толик.
– Нет, ты аргументируй! – возразил Елагин. – Почему туфта?
– А потому, что жизнь дается только один раз. И что там, за гробовой доской, не ведомо никому. А посему, пока молодой и здоровый, бери от жизни всё, что можешь.
– А кем дается?
Но Сасс изящно обошёл эту ловушку:
– Папой и мамой.
– Так что же, по-твоему, Бога нет?
Губы Толика растянулись в снисходительной улыбке, и он посмотрел на Елагина так, как смотрят взрослые, умудрённые житейским опытом дяди на несмышлёного ребенка.
– А ты что, и в самом деле веришь во все эти сказки?
– Но ты же умный человек! – сказал Елагин. – И что же, по-твоему, и это море, и эти звезды, – он простер руку к небесам, – и вся наша жизнь на планете Земля – всё это само собой сочинилось? Без всякой идеи, без всякого смысла, лишь хаотичным сочетанием материальных частиц? Так ведь даже часы на твоей руке не появились из слепого сочетания комбинаций из элементов таблицы Менделеева, их мастер сотворил, не так ли?
– Послушай, Ваня… – Толик качнул мясистой ладонью. – Перестань гнать пургу… Давай-ка лучше еще крякнем.
Они крякнули ещё, и Толик загрыз вино помидором. По его толстым пальцам заструился сок. Елагин поднял палец и сказал:
– А ты нигилист! Именно о таких типах, как ты, и писал в своём романе Тургенев. Тебе бы только лягушек резать, а всё духовное тебе по барабану.
– Я реалист, – в свою очередь поднимая палец, возразил ему на это Сасс. – Прагматик. И я не витаю в облаках, как ты, а ступаю по этой грешной земле своими собственными ногами. Но, допустим даже, что ты прав. Допустим, что имеется некий Творец, и что он создал наш мир. Так ведь мы же с тобой – всего лишь маленькие колесики в его механизме, не так ли? И как устроены наши часики, мы знать не можем. Мы крутимся в часовом механизме, пока не исчерпаем свой ресурс, а потом нас выбросят, и заменят другими. Так какие тогда претензии к нам? Все вопросы к мастеру! К нему одному! Он сотворил этот мир? Он. Вот Он и пускай за всё и отвечает, я так считаю.
Они ещё какое-то время вели этот философский диспут, и Елагин чувствовал, что между ним и Толиком лежит некая незримая грань, и что стереть её никакими доводами рассудка невозможно.
Как давно всё это происходило … Кажется, в какой-то другой жизни…
Они пили душистое вино под звездным небом, калякали за жизнь, воображая себя большими умниками, а на самом деле, не понимая в ней ничего.
8
Носов подъехал к дому №17, заглушил мотор машины, вышел из неё и направился к подъеду, похожему на корешок раскрытой книги. Он поднялся лифтом на седьмой этаж и позвонил в квартиру № 72. Дверь отворилась. Перед ним стоял человек пенсионного возраста, среднего роста, подтянутый, с печальными умными глазами и благообразным лицом. Он был в трикотажных брюках и старомодной клетчатой рубахе-безрукавке, очевидно, сохранившейся у него ещё с советских времён.
– Иван Иванович? – спросил Носов.
– Да.
– Я из милиции, – он показал ему свое удостоверение. – Мне хотелось бы побеседовать с вами.
– О чем?
– Может быть, вы позволите мне войти?
– Проходите.
Елагин посторонился, и Носов вошел в прихожую. Иван Иванович провёл его на кухню и предложил:
– Присаживайтесь.
Носов сел на стул с никелированными гнутыми спинками.
– Так о чём вы хотели поговорить?
– Вы, наверное, слышали уже об убийстве женщины, Виктории Сасс?
– Да.
– Так вот, я к вам по этому вопросу.
– А я каким боком к этому причастен? – подивился Елагин. – И к тому же, я слышал, что преступники уже задержаны.
– Верно. Но есть некоторые неясные моменты, которые нам необходимо прояснить. Любая информация на эту тему была бы для нас крайне важна.
Елагин посмотрел на Носова с интересом и улыбнулся. Он сел на стул за столик напротив него и спросил:
– А с чего вы взяли, что я обладаю какой-то информацией?
– Сейчас поясню. Ваша соседка, Галина Соскина, ухаживала за больным мужем убитой и какое-то время у неё были ключи от её дома. У преступников же были найдены дубликаты этих ключей. Как они к ним попали, не ясно. Вы же живете с Соскиными на одной площадке, и наверняка составили себе какое-то представление об этом семействе. И, быть может, сумеете помочь нам разобраться с этим. Так вот, как, по-вашему мнению, её сын мог ключи им эти передать?
Елагин подумал немного и ответил:
– Юрка? Нет. Не думаю. Он, конечно, не ангел, но все же паренёк не плохой. Не думаю, что он мог бы пойти на такое. Хотя, конечно, ручаться головой я за него не могу.
– А Элеонора?
– Элеонора? Это, пожалуй, уже теплее.
– Почему вы так думаете?
– Да мутная она какая-то. Как говорили в наши времена, морально неустойчивая. И, к тому же, ходила в подругах этого рыжего босяка. Так что она подходит на эту роль больше, чем её брат, как мне кажется. Но это – только моё мнение, не подкреплённое ничем. Так что вы можете плюнуть на него и растереть.
Носов подумал, что их мнения совпадают.
Он спросил:
– А, быть может, есть еще кто-то, кто не попал в поле нашего зрения?
Елагину вспомнился бойфренд Соскиной, и её недавние слова о том, что он спёр у неё радиоприемник.
– Да… Пожалуй, – сказал Елагин. – Есть тут один тип. Возможно, он-то вам как раз и нужен.
– И кто же это? – оживился Носов.
– Да терся тут один у Соскиной… Похоже, он не совсем чист на руку. Не удивлюсь, если окажется, что он уже сидел.
– А как его зовут?
– Соскина называла его Ростиком. Так что, скорее всего, Ростислав.
– А где он живёт, вы знаете?
– Нет. Но, наверное, где-то рядом. По его виду не скажешь, что он откуда-то издалека.
– И каков он из себя?
– Ну, длинный такой, как глиста. Хлипкий, лысый. Лет тридцати, наверное, или что-то около того. Голова продолговатая, словно у инопланетянина. Возможно, наркоман.
– А кто бы мог нам подсказать, где найти этого пришельца?
– Соскина. Она же с ним сожительствовала.
– А кроме неё?
– Можете попробовать узнать об этом у Караваевой Ольги Викторовны, или Гопак Антонины Гавриловны. Они у нас как справочное бюро.
Носов выяснил, в каких квартирах живут нужные ему женщины и поднялся со стула.
– Спасибо. Вы очень помогли нам.
Елагину импонировал этот стройный, ясноглазый человек, и он решил его предостеречь:
– Но только учтите, всё, что вы узнаете от них, нужно делить как минимум на пополам. Фантазия у них – дай Бог каждому!
– Хорошо, я буду иметь это в виду.
– И ещё одно. То, что вы скажете им, будет предано самой широкой огласке. Возможно, даже опубликовано в центральной прессе.
Носов улыбнулся.
– Понятно.
Вскоре он уже стоял перед дверью Караваевой. На его звонок вышла утомлённая жизнью пожилая женщина. Фигура у неё была расплывшаяся, как студень, а лицо было пожелтевшее и дряблое, словно у старой эскимоски. В тусклых глазах залегла усталость и пустота. Носов представился ей и попросил разрешения войти. Она провела его на кухню, предложила чаю, но он отказался.
– Мы разыскиваем одного человека и опрашиваем жильцов вашего дома, – приступил к делу Носов, усевшись на стул и приветливо улыбаясь. – Возможно, кто-то видел его, или что-то знает о нём.
– А что он сделал?
– Нам хотелось бы побеседовать с ним, возможно, он что-то знает. Его зовут Ростик. Долговязый такой, лысый. Лет, где-то, тридцати.
– А! – На лице Караваевой появилось радостное оживление и её глаза наполнились жизнью. – Раиса! Так это же хахаль Соскиной! – и она со злорадством присовокупила. – Доигрался, бойфренд!
Павел удивился, что в лексиконе этой женщины имеются такие дивные слова, но виду не подал.
– А почему вы назвали его Раисой?
– Так это же ему на зоне такую кличку дали, – охотно пояснила Караваева. – Он же петух и наркоман. И, к тому же, на десять лет моложе Галки. В общем, та ещё парочка!
– В каком смысле – петух? – Павел постарался изобразить на своём лице недоумение.
– А то вы не знаете! – она насмешливо улыбнулась. – Тот самый, которых зеки используют вместо женщин. Они же его опустили. Заставляли губы красить, носить женские чулки с резинками и кружевные трусики.
– А за что он сидел, вы не знаете?
– Как это не знаю! За воровство.
– А где он проживает, вам известно?
– Естественно. Знаете, Подпольную?
– Да.
– Так вот, как подниметесь к ней по Корабельному спуску – первый же двор налево, он у них там общий, и его дом второй с правой стороны.
Похоже, она действительно могла выдать справку по любому вопросу.
– А фамилию его вы, случайно, знаете?
Оказалось, что знала. Это был Руснаков Ростислав Игоревич.
– Холост?
– Естественно. Кто же за эту глисту пойдёт?
– А кем он работает?
– А никем. Сидит на шее у Катьки.
– А Катька – это кто?
– Да мать его. Вот уж счастье ей привалило на её голову!
– И когда вы видели его в последний раз?
– Да уже, наверное, с неделю, как глаз не кажет… – и подпустила шпильку. – Галка, наверное, уже вся истосковалась по нему, бедняжка…
Памятуя о том, что их беседа наверняка получит широкий общественный резонанс, Носов решил поставить на этом точку. Он поднялся со стула:
– Спасибо, Ольга Викторовна. Вы нам очень помогли…
Беседа с Антониной Гавриловной Гопак внесла ещё несколько дополнительных штрихов в общую картину, но ничего существенного она не добавила.
Носов сел в машину и поехал в управление, решив ознакомится с делом Руснакова.