Все никак не разделаюсь с одним большим классическим романом: мучаюсь уже около месяца, даже забросил чтение печатных книг (уже не помню, когда брал их в руки), к тому же параллельно начал читать Пруста, и скорее всего это надолго. Для того, чтобы хоть как-то вернуться к своим читательским привычкам, вновь обратился к книгам Мишеля Уэльбека и за день прочел два его совсем крохотных текста: повесть «Лансароте» и сборник стихов «Очертания последнего берега». Собственно ничего нового для себя не открыл: та же легко узнаваемая авторская тоска и меланхолия, что и всегда у него, то же сочетание поэтики беспросветного отчаяния с грязным натурализмом в описании половой жизни человека. После знакомства со стихами, вошедшими в «Очертания последнего берега», стало понятно, почему Уэльбек бросил поэзию почти на десять лет: стихи писать он совсем разучился, надрыв сменился апатией, проникновенность лирической исповеди – стихосложением без души.
Большинство стихов в книге – четверо или восьмистишья с довольно скудными рифмами, сборник, впрочем, читается взахлеб, как и предыдущие, но в остатке не остаётся почти ничего. Физиологический натурализм, привнесенный в западную поэзию битниками (французы держались до последнего), убивает даже самый пронзительный лиризм на корню, и если в своих первых трех стихотворных сборниках Уэльбек еще как-то дозирует свое пристрастие к описанию телесной жизни, то в «Очертаниях последнего берега» дает себе волю. Тем не менее, именно после знакомства с четвертым поэтическим сборником Уэльбека для меня стала явной его концептуальная связь с Ходасевичем и Георгием Ивановым. «Розы», «Портрет без сходства» и «Европейская ночь» - первые и наиболее устойчивые ассоциации, возникающие при чтении «Очертаний последнего берега». Хотя Уэльбек вряд ли знает русских поэтов-эмигрантов, их роднит ощущение тотальной экзистенциальной отчужденности. Мир перестал быть для них домом, став всего лишь временным пристанищем, где все чужое.
Не менее безрадостное впечатление оставляет и «Лансароте» - полуавтобиографический отчет о туристическом путешествии. Безымянному главному герою (заметим, что повествование во всех прозаических произведениях Уэльбека всегда ведется от первого лица) некуда деть себя, он неприкаян и постоянно ищет необычных ощущений в бессмысленных перемещениях в пространстве. Многие читатели «Лансароте» замечают, что этот текст страниц на тридцать, - конечно, никакой не роман, а подготовка к следующей за ним «Платформе». Здесь есть и объединяющая их проблема превращения туризма в современном мире в поиск эротических приключений, и эсхатологические ожидания всеобщего коллапса накануне третьего тысячелетия. Что же касается темы грядущего всеобщего клонирования и роли «нью-эйджевского» сектантства в его популяризации, то они будут развиты в «Возможности острова».
Удивительно, как на тридцати страницах Уэльбек умещает описания природы острова, сексуальные похождения своего героя и размышления о новой, посттрадиционной религиозности. Текст в этом смысле насыщен, но довольно коряв, написан без обычно присущего Уэльбеку мастерства. Если вы пройдете мимо «Лансароте» и «Очертаний последнего берега», ничего не потеряете, впрочем, если и прочтете, времени тоже почти не потратите: книги эти совсем короткие. Однако, если вы ищите весомых социологических наблюдений, далеко идущих философских выводов или просто лирической исповедальности, советую прочесть из прозы «Элементарные частицы», а из поэзии «Смысл борьбы» и «Возрождение». Право слово, они дают куда более обстоятельное представление о таланте Мишеля Уэльбека и как прозаика, и как поэта.