Вот и всё, кончилось тепло, даже символическое. Теперь дневная температура выше минус двух не поднимается. Ну что ж, пора. Не может же бабье лето до весны длиться. Понятно, что темноту и холод уже следует воспринимать как данность и неизбежность. Вот только где-то в глубине души промелькивает шальная и глупая надежда: а вдруг не наступит зима?
Как и положено, мой последний выходной не обошёлся без приключений. А ведь всё начиналось очень хорошо и по-доброму. Купил я супруге её любимой свежей клубники. Импортной, как оказалось. Ну а я почему-то совершенно равнодушен к этим ягодам, причём как к покупным, так и огородным. Нельзя сказать, что не люблю, но и не восторгаюсь. И тем не менее, вечером, Ирина дала мне пять ягод и заставила съесть.
Посреди ночи проснулся я от нестерпимого зуда в руках и на животе. «Клопы, что ли, завелись?» - мелькнула жуткая мысль. Нет, дома у нас их никогда не бывало. Но познакомился я с этой мерзостью в юности, когда мы, студенты, приехали в колхоз «на картошку» и жили в деревенском доме. Когда встал и включил свет, то увидел, что руки, грудь и живот покрыты уртикарной сыпью. Проще говоря, крапивница приключилась. Ну а причина её стала понятна сразу: конечно же, клубника! Раньше ел я её в гораздо больших количествах и аллергией отродясь не страдал. А вот в этот раз – пожалуйста!
Из антигистаминных препаратов дома был только блистер д***золина с давно истекшим сроком годности. За неимением лучшего, проглотил я пару драже. Но, как и следовало ожидать, ощутимого эффекта не последовало. Так и прошёл остаток ночи в тяжком полусне, мучимый неукротимым зудом. Утром, как и следовало ожидать, встал не выспавшимся, с тяжёлой дурной головой. Однако пока добирался до работы, чуток взбодрился.
Придя на «скорую», сразу явился в пункт подготовки укладок и попросил фельдшера Светлану уколоть меня с***стином и п***золоном. Вскоре, к великой радости, положительный эффект наступил и прекратил я чесаться как пёс шелудивый.
Бригада, которую мы меняем, и в этот раз была на месте.
– Привет, господа! Ну как поработали?
– Гыыы, Иваныч, у Димы опять беда! – весело сказал врач Анцыферов, кивнув на одного из своих фельдшеров.
– Что, опять ручку посеял? Теперь уж, наверно, тысяч за сто?
– Да блин, ну чего тут смешного-то? – раздосадованно ответил Дмитрий. – Зажигалку я потерял, «Зиппо». Три дня назад купил.
– Стесняюсь спросить, а сколько ж она стоила-то? – поинтересовался я.
– Ровно десять. Модель необычная, под золото, с масонской символикой.
– <Офигеть> не встать! Ну и как же тебя угораздило потерять-то? Это ж не ручка, на вызовах ты ей не пользуешься.
– У меня в куртке карман порвался. Я даже предположить не могу, где она вывалилась.
– Нет, Дмитрий, значит не судьба тебе дорогими вещами владеть!
– Да ну, Юрий Иваныч, не травите душу!
Объявили конференцию. Небывало большое количество народа вызвало у меня удивление.
– Андрей Ильич, – обратился я к сидевшему рядом со мной главному фельдшеру. – А что сегодня случилось-то? С чего такой аншлаг?
– С того, что всех предупредили под роспись об обязательных посещениях конференций. Под угрозой лишения стимулирующих.
– А меня никто не предупреждал, – ответил я.
– После конференции у Викентича распишешься. Хотя тебя-то чего предупреждать? Ты и так всегда ходишь.
Оглянувшись, я обомлел от увиденного: в зале присутствовали Анцыферов с фельдшерами. Ну и дела, даже их, убеждённых и несгибаемых диссидентов, всё-таки заставили подчиниться требованиям администрации!
После доклада старшего врача, слово взяла начмед Надежда Юрьевна, сидевшая до этого с насупленным и мрачным видом.
– Коллеги, я всё больше убеждаюсь, что для некоторых из вас мои слова вообще ничего не значат. На конференциях мы то и дело говорим про ошибки в оказании помощи при болевом синдроме. И каждый раз они повторяются. Вот у меня карточка фельдшера Григорьева. Ребёнку двенадцати лет с сорокапроцентными термическими ожогами он сделал к***рол. Вы чего творите-то?
– Ну а что не так, Надежда Юрьевна? – сказал Андрей Григорьев. – К***рол ничуть не хуже и риска нет.
– Ну надо же, какие выводы глубокомысленные! Вот прямо сразу видно настоящего профи! А вы в курсе, что к***рол нельзя применять до шестнадцати лет? Причина, по которой вы не сделали наркотик – это незнание детских дозировок. Значит так, Галина Владимировна, тяжёлые детские вызовы фельдшерам больше не давать! Никаких шокогенных ожогов, травм и тому подобного. И в других сменах я тоже распоряжусь. Далее, фельдшер Цветкова из четвёртой смены обезболила к***лом переломы бедра и большеберцовой кости. Я не понимаю, вам что, наркотиков жалко? Вы из своего кармана их покупаете? Ну а кроме того, речь идёт о нарушении стандарта! И это ещё не всё. Фельдшер Ильин из первой смены сделал этот чёртов к***рол при почечной колике. А у больного в придачу ещё и бронхиальная астма! Слушайте, ну вы хоть почитывайте на досуге инструкции по применению препаратов! Сейчас же всё можно найти в интернете, причём быстро и совершенно бесплатно! А иначе будет ставиться вопрос о профпригодности.
- Коллеги, вопросы есть? – спросил главный врач.
– Есть, – сказал молодой врач Гусев из предыдущей смены. – Вчера у нас возникла конфликтная ситуация с Галиной Владимировной. Мы выехали на инфаркт с кардиогенным шоком. Больной был крайне тяжёлый, с нестабильной гемодинамикой. Я пытался вызвать на себя реанимационную бригаду, но Галина Владимировна не разрешила. В итоге всё кончилось смертью в присутствии.
– Да, не разрешила и не разрешу, – твёрдо ответила старший врач.
– Кирилл Станиславович, а вы не забыли, кем здесь работаете? – проникновенно спросила Надежда Юрьевна. – Вы, вообще-то, врач.
– Так я же на «общаке» работаю!
– И что дальше? Покажите мне нормативный акт, запрещающий врачам общепрофильных бригад самостоятельно оказывать помощь тяжёлым больным! У вас есть право вызвать на себя только психиатрическую или педиатрическую бригады. Во всех остальных случаях вы должны действовать самостоятельно. Поэтому Галина Владимировна полностью права. Теперь перейду к вам, Александр Сергеевич, - обратилась она к Анцыферову. – Очень не хотелось выносить этот вопрос на публику. Но раз вы не считаете нужным являться, когда я вас вызываю, то давайте будем говорить при всех. Итак, вы безобразно оформляете карты. Вот сейчас у меня в руках одна из них. Написана всего одна строчка: «Жалоб нет, сознание ясное, обманы восприятия отрицает». Диагноз: «Органическое поражение головного мозга», больной оставлен на месте. Ну и что это такое?
– Надежда Юрьевна, у меня всё написано по существу. Ну мы же не в школе, чтоб целые сочинения писать!
– Вот уж нет, Александр Сергеевич! Как раз по существу тут вообще ничего нет! Повод к вызову – психоз. Вы ставите органику, психический статус не расписываете, больного никуда не везёте. А где обоснования всего этого? Почему нет психоза? В чём выражается органика? Почему больной оставлен на месте? Ни на один из этих вопросов ответа вы не даёте. Такое безобразие у вас везде, что на психиатрических вызовах, что на соматических. У нас страховая запросила на проверку двести с лишним карт. Вы человек далеко неглупый и прекрасно понимаете, чем это всё чревато. Впереди у вас три выходных. Давайте прямо сразу говорите день, когда вы придёте переписывать карточки.
– Надежда Юрьевна, ну ведь вызовов же завались, когда всё это расписывать?
– Александр Сергеевич, а как же все остальные успевают? Не только вы, а все в поте лица работают и как-то справляются. Так, говорите, когда придёте!
– Послезавтра, часам к десяти.
– Всё, буду ждать.
Дальше слово взял главный фельдшер:
– Коллеги, умерла бывший фельдшер Людмила Осиповна Лебедева. Старые работники её, думаю, помнят. Деньги собираю я, кто считает нужным, подходите, сдавайте.
Поскольку я прекрасно помню Людмилу Осиповну, то выйдя из конференц-зала подошёл к Андрею Ильичу поинтересоваться подробностями.
– Сколько же ей было-то? – спросил я.
– Восемьдесят один. Альцгеймер скосил.
– Так он у неё давно начинался, когда она ещё работала. Сам же помнишь, как она чудила.
– Да уж, такое не забудешь. Сын сказал, что в последнее время она уже как овощ лежала. Ох, не дай бог никому такого!
– Вот, возьми денежку, Андрей Ильич.
Людмила Осиповна была наглядным примером работника, нарушившего правило «Уходить надо вовремя». Уволься она пораньше, то осталась бы в памяти коллектива как прекрасный человек и фельдшер экстра-класса, неотличимый от врача. Да что там неотличимый, превосходивший многих из нас.
Но всё получилось по-другому. Дело в том, что старик Альцгеймер по-разбойничьи не нападает и прямо сходу весь разум не отнимает. Он не спеша действует, резких движений не совершает, события не форсирует. Вначале забывчивость и рассеянность появились. Одно сделала, да не так, другое вообще не сделала. Выручала Людмилу Осиповну её бессменная напарница Тамара Васильевна, присматривала, поправляла, если что не так.
Но дальше – больше: стали серьёзные трудности появляться в оформлении карт, ошибка на ошибке и путаница сплошная. Вот тут-то и надо было уйти с почётом на давно заслуженный отдых. Однако этому разумному шагу воспрепятствовали два обстоятельства. Во-первых, из-за сниженной критики, Людмила Осиповна не могла в полной мере, трезво оценивать своё состояние. А во-вторых, руководство проявило излишнюю мягкость. Не стали настаивать на увольнении, а перевели с самостоятельной работы на врачебную бригаду, в помощники. Первое время, худо-бедно, справлялась она. Ведь там ей не нужно было принимать самостоятельных решений и оформлять документацию. Тем более, что при деменции профессиональные навыки сохраняются дольше, чем знания.
Болезнь прогрессировала неумолимо. Людмила Осиповна стала плохо понимать указания врача и требовала непрерывного контроля. Но она ещё и по характеру сильно переменилась. Появились в ней подозрительность, недоверчивость и бескомпромиссная резкость. Всё отчётливей проявлялась профессиональная несостоятельность. Не осознавая свою болезнь, но всё же чувствуя какие-то нехорошие перемены, Людмила Осиповна винила во всём окружающих. Конфликты, возникавшие буквально из ничего, стали её постоянными спутниками.
Понятно, что долго так продолжаться не могло. И в конечном итоге, с величайшим трудом, администрации удалось-таки уговорить Людмилу Осиповну уволиться по собственному желанию.
Да, жестока и коварна болезнь Альцгеймера, превращающая личность в некий биологический объект, беспомощный и лишённый не только разума, но даже примитивных жизненных инстинктов.
Обычно Анцыферов, уходя с работы вовремя, бывает весел и жизнерадостен. Но в этот раз, после нагоняя от Надежды Юрьевны, пребывал в мрачно-угрюмом настроении.
– Не переживай, Александр Сергеич, перепишешь ты эти карточки и всё будет нормально! – попытался успокоить я его.
– Не, Иваныч, достало тут всё. Надо увольняться отсюда к <такой-то> матери.
– Ну уволишься и куда пойдёшь? Во всех больницах и поликлиниках бюрократии в разы больше, чем здесь. Там только и будешь писаниной заниматься с утра до ночи, да ещё и <люлей> получать за каждую неправильную закорючку.
– Нет, я хочу вообще уйти из медицины.
– И чем же ты будешь заниматься?
– Да в охранники подамся! А что, чем плохо-то? Смену отсидел-отстоял и спокойно ушёл безо всякого <мозголюбительства>.
– Нет, не горячись, Александр Сергеич. Ничего ужасного не случилось, перепишешь ты эти карточки и всё устаканится. Сейчас как домой придёшь, сразу смой весь негатив коньячком в дозировке quantum satis.
– Вот ты, Иваныч, искуситель! А я ведь даже и не помышлял об этом. Короче, если жена будет ругаться, я на тебя стрелки переведу, скажу, что это ты меня плохому научил!
– Переводи, что же с тобой сделаешь!
Первый вызов, как всегда, прилетел в десятом часу: в отделе полиции психоз у молодого человека двадцати четырёх лет.
Дежурная часть встретила нас громкими воплями из помещения, называемого «обезьянником». Невысокий коренастый капитан с солидным животом, даже не пытаясь скрыть раздражения, поведал о случившемся:
– Этот козёл чуть было к начальнику отдела не прорвался. Сказал, что пришёл на работу устраиваться. Но постовая его не пустила и «вертушку» заблокировала. А он взял и перескочил. Я в монитор всё это увидел, и мы его сразу задержали.
– Погодите, я не понял, а что тут криминального-то? Ну хочет человек в полиции служить и что в этом такого?
– Да какой там служить, он же ё…, эээ, пробитый на всю голову! Заявил, что может любое преступление раскрыть с одного взгляда. Мне только одно непонятно: то ли он под наркотой, то ли на самом деле больной.
Виновник торжества, среднего роста длинноволосый парень, забитым тихоней явно не выглядел.
– Э, кэп, погодь! – крикнул он дежурному. – Ты чё меня закрыл-то, при*урок? Вызови сюда начальника! Вызови, он тебе сейчас <люлей> навалит! Ну чё, боишься, что ли?
– Рома, а ну-ка остынь! – одёрнул я его. – Сядь на лавку и давай пообщаемся малость!
– Не, ни фига, сесть я всегда успею! А вы зачем приехали? Ааа, блин, вы – шестая бригада, что ли?
– Да, она самая.
– Ха, и чё? Вы думаете, что я с катушек съехал? Да? А вы ко мне уже приезжали. Ну не именно вы, а какие-то другие. Там такая тётенька была прикольная! Она тоже психиатр, да?
– Так, Роман, давай ближе к теме. Рассказывай, что случилось. За что тебя здесь закрыли?
– Да блин, я-то откуда знаю? Я на работу пришёл устраиваться, а меня эти де*илы заломали и не выпускают!
– И чем же тебя привлекает эта работа?
– Я могу любого преступника вычислить! Причём сразу! Мне достаточно на лицо посмотреть и всё. Детектор лжи можно обмануть, а меня – нет. Потому что я напрямую в мысли могу проникать!
– Замечательно. Роман, а ты где-нибудь работаешь?
– Ну как… Я пока числюсь сисадмином в одной конторе, но теперь мне это и на фиг не надо. Теперь я нашёл своё призвание. Работать нужно только по призванию, согласитесь?
– А образование у тебя какое?
– Я на айтишника учился, но со второго курса ушёл. Зачем вся эта бодяга? Я и без «корочек» всё знаю, меня куда угодно возьмут.
– В армии служил?
– Не, у меня тогда проблемы были. Такая депрессуха накрыла, ваще жесть!
– А каким же образом ты с нашей бригадой познакомился?
– Родаки меня в дурку отправляли.
– Вот прямо ни за что ни про что взяли и отправили?
– Ну в первый раз я вены порезал, говорю же, депрессия накрыла. А потом вообще ни за что, просто поругался с ними.
– У психиатра наблюдаешься?
– Да, раньше ходил, мне таблетки выписывали.
– А сейчас?
– А что «сейчас»? У меня всё нормально, никаких проблем нет. Зачем мне эти «колёса»? От них же можно импотентом стать, а я без сек*а не могу!
– Свой диагноз знаешь?
– Конечно! «Биполярка»!
– Ладно, Роман, поехали в больничку.
– А чё мне там делать-то? Я не больной, у меня всё наладилось! Зачем вы мне опять всё портите? Вам премию дадут за это, что ли?
– Да, Роман, мы теперь озолотимся. Обрати внимание, я не спрашиваю твоего желания, а просто ставлю перед фактом: в больницу ты поедешь. Но при этом у тебя есть выбор: едешь с нами по-хорошему, либо в наручниках в сопровождении полицейских. И ещё, если дашь письменное согласие на госпитализацию, то через пару месяцев выпишешься. А если откажешься, то больница обратится в суд с ходатайством о недобровольной госпитализации. И тогда раньше, чем через полгода ты оттуда не выйдешь. Ну а теперь говори своё решение.
– Всё, ладно, я согласен.
У Романа была маниакальная фаза биполярного аффективного расстройства. Мания представляет собой сочетание болезненно повышенного настроения, ускорения мышления, вплоть до скачки идей и двигательного возбуждения. При этом, как правило, имеет место переоценка собственной личности, вплоть до бредовых идей величия. Ещё больные склонны к совершению, мягко сказать, необдуманных поступков. Собственно, это Роман и показал, заявив о своём «даре» проникать в мысли и получать информацию о человеке с одного лишь взгляда. Но мания далеко не всегда выражается лишь в безобидном веселье и благодушии. Она зачастую сочетается с гневливостью, доходящей порой до серьёзной агрессии. При этом гневливость рождается не на пустом месте, а в ответ несогласие и противодействие, даже порой малейшие.
При всём при этом прогноз заболевания вполне благоприятный. Нет, о полном излечении речь не идёт. Но ремиссии всегда бывают полными и никогда не происходят необратимые изменения личности в виде дефекта.
Кстати сказать, в моей практике Роман не первый пациент, заявлявший о своих «уникальных способностях», и желавший поступить на службу в «органы». Правда, его такой же «особо одарённый коллега» страдал не биполярным, а шизоаффективным расстройством.
Следующий вызов был на травму кисти с кровотечением у мужчины пятидесяти двух лет.
Подъехали к большому кирпичному частному дому, возле которого нас никто не встречал. Металлические ворота с калиткой оказались запертыми, звонка не было, а потому принялись мы стучать. Открыла нам женщина, вся в слезах и заметно дрожавшая:
– Ой, извините, пожалуйста, что заранее вам не открыла! Я перепугалась, растерялась, забыла обо всём. Идёмте быстрей, а то он сейчас кровью истечёт!
Больной, худощавый, с обрюзгшим небритым лицом, сидел на кухне. Его левая кисть была толсто перевязана и представляла собой этакий шар, красного цвета.
– Что случилось? – спросил я.
– Хотел щепок нарубить и топором прямо по пальцам тяпнул…
– Да ему всё неймётся! – заругалась жена. – Как выпьет, так дураком становится! Зачем тебе приспичило баню-то топить? В честь чего? Ведь мы же всего два дня назад мылись!
– Ну ладно, хорош, чего ты заводишься-то? Мне и так х*еново… – ответил пострадавший, болезненно морщась.
Когда сняли повязку, картина предстала печальная. Во избежание санкций Дзена, воздержусь от красочного описания ран. Скажу лишь, что там была неполная травматическая ампутация трёх пальцев.
Шок развивался стремительно и состояние пострадавшего ухудшалось прямо на глазах. Появилась заторможенность, лицо стало серовато-бледным, взгляд помутнел. Первым делом наложили жгут, далее рану обработали антисептиком и перевязали. Разумеется, зарядили капельницу с одним из кристаллоидных растворов, добавив в него вазопрессорный препарат.
Состояние чуть облегчилось, но всё-таки было далеко от нормального. И тем не менее увезли мы его в стационар благополучно, безо всяких эксцессов.
После освобождения велели было в сторону Центра следовать, но по пути вызов дали. Поехали перевозить женщину сорока четырёх лет из дневного стационара ПНД в «настоящий» психиатрический стационар.
Врач Виктория Евгеньевна вручила нам направление и объяснила:
– У больной сенесто-ипохондрический синдром, у нас она совсем недавно, примерно месяц. До этого, где только не была, обследована-переобследована полностью, ничего не подтвердилось.
– А по какому поводу обследовалась?
– Если коротко, то она боится разрыва сердца.
– Ну а почему вы не хотите её здесь на дневном полечить?
– Так она сегодня суи*дальные намерения высказала. Говорит, надоело мучиться, лучше повеситься и всё прекратить.
– Где она сама-то?
– В четвёртой палате. Я ей не стала заранее говорить.
Больная лежала на кровати, отвернувшись к стене.
– Юлия Александровна, – негромко окликнул я её, слегка прикоснувшись к плечу.
Она нехотя повернулась, приподняла голову и с недоумением посмотрела на нас.
– Пойдёмте выйдем в коридор и там побеседуем, – сказал я.
Обычно женщина в любых условиях остаётся женщиной. При встрече с посторонним человеком, она хотя бы попытается прихорошиться. Но здесь всё оказалось не так. По непричёсанным сальным волосам, помятому лицу и неухоженным рукам с грязными ногтями было понятно, что собственная внешность больную абсолютно не волновала.
– Юлия Александровна, мы – «скорая помощь»…
– А зачем вы приехали-то? – весьма неприветливо спросила она.
– Узнать, как ваше состояние, что беспокоит?
– Да сколько можно одно и тоже спрашивать? Я уж тыщу раз вызывала, от вас всё равно никакой помощи не дождёшься. И везде так. Меня с больным сердцем к психиатру спихнули и успокоились, лишь бы не лечить, ответственность на себя не брать.
– Юлия Александровна, а что с сердцем не так? Что вас беспокоит?
– У меня каждый день приступы бывают. Сердце очень сильно кровью накачивается. Верней, перекачивается. И от этого оно может лопнуть, ведь кровь-то из него не сразу вытекает. Вы же сами знаете, что такое разрыв сердца, чего вам объяснять?
– Разрыв сердца возникает по-другому. Ладно, а как вы узнаёте, что сердце переполнилось кровью?
– Чувствую, как же ещё? В него начинает хлестать кровь, и оно раздувается, огромным становится. Если ещё хоть капля прибавится, то будет разрыв. Вы просто не понимаете, что значит жить на грани смерти.
– А боль в груди вы чувствуете?
– Боли нет, я чувствую, как сердце распирает и оно сразу начинает лёгкие сдавливать. От этого дышать тяжело становится.
– Вы здесь сколько времени находитесь?
– Дней десять.
– Как вы считаете, ваше состояние стало получше?
– Ничего не лучше
– Юлия Александровна, а как вы оцениваете своё будущее? Верите, что всё наладится?
– Да вы смеётесь, что ли? Моё будущее на кладбище! Надоели эти мучения чёртовы. Зачем мне такая жизнь? Всё равно я для всех лишняя и не нужна никому. Мать и та волком смотрит, думает, что я придуриваюсь. Работать заставляет, каждой копейкой попрекает.
– Нет, Юлия Александровна, рановато вам думать о кладбище. Есть у вас отличная перспектива. Сейчас поедем в больницу и там вы получите эффективное лечение.
– А куда, в Старосельское, что ли?
– Да, именно туда.
– Ой, я боюсь туда к психам ехать. Мне уж порассказали, какой там кошмар творится!
– Не надо бояться. Ведь вы же не агрессивная, не буйная, ни на кого не бросаетесь. Поэтому вас положат к спокойным больным без психозов.
Сенесто-ипохондрический синдром представляет собой убеждённость больного в наличии у него тяжёлой болезни. При этом больной испытывает сенестопатии – неприятные, тягостные ощущения, отличающиеся необычностью. Юлия Александровна испытывала не боль в сердце, а чувство его переполнения кровью и давления на лёгкие. Вообще, сенестопатии отличаются огромным разнообразием и причудливостью. К примеру, больные могут ощущать бульканье в мозге или скручивание кишечника в узел.
Сенестопатии не имеют под собой реальной соматической основы. Однако больные убеждены в обратном и используют их в качестве «доказательств» тяжкого недуга. Обязательно отмечу, что сенестопатии – это не притворство и не что-то мимолётное. Человек не может от них просто отмахнуться или подавить силой воли. К сожалению, прогноз при этой бяке не отличается оптимистичностью. Лечение всегда долгое и трудное, не стоит рассчитывать на быстрый положительный эффект.
Думается мне, что патологической основой сенестопатий Юлии Александровны является эндогенный процесс, то бишь, шизофрения. Ведь сразу бросились в глаза характерные признаки. В первую очередь – это амбивалентность, сочетание прямо противоположных устремлений. Она боится смерти от разрыва сердца и в то же время настроена на добровольный уход из жизни. Кроме того, Юлия Александровна почти лишена эмоций, речь её монотонна. И третьим признаком выступает нежелание ухаживать за собой и соблюдать хотя бы минимальную личную гигиену. Но, как бы то ни было, а это предположение я оставил при себе. Ведь ещё слишком мал срок наблюдения. Так что, как говорится, время покажет.
После этого вызова нас на обед позвали, как ни странно, вовремя.
Пошёл было карточки сдавать на закрытие, глянул, а километраж-то опять забыл проставить! Пришлось идти к водителю в их комнату отдыха, неофициально называемую «Казино». А как можно назвать по-другому, если там круглосуточно идёт карточная игра на деньги, правда, небольшие? Руководство периодически проводит кампании по борьбе с этим непотребством, но похоже, что оно неискоренимо.
В этот раз времени хватило и на обед, и на чаепитие. Потом подымили спокойно и в «телевизионке» посидели. Прилетевший вызов нас врасплох не застал, но возмутил. Дали ДТП, сбили женщину сорока пяти лет. Кроме нас на Центре были две общепрофильных бригады, такой вызов могли бы им дать. Но на нашей психиатрической бригаде словно свет клином сошёлся, всё подряд, без разбора наваливают. И всё-таки удержался я, не пошёл на разборки. Ибо заранее знаю, что дело это совершенно бессмысленное.
Место вызова находилось совсем недалеко, а потому весь путь занял не более пяти минут.
Пострадавшая была в сознании и лежала рядом со старенькой красной иномаркой. Тут же стояло шестеро зрителей, почему-то исключительно мужского пола.
– Больно, больно… Ой, мамочки, как больно! – сквозь слёзы говорила она.
Без лишних разговоров загрузили пострадавшую в машину, где я её сразу опросил и осмотрел.
– Что вас сейчас беспокоит?
– Правая нога болит. Он меня сбил и на ногу наехал. Я даже и не поняла, как под машиной оказалась. Спасибо мужчинам, они её приподняли и вытащили меня.
– Ещё что-то беспокоит?
– Тошнит и голова кружится.
Для того, чтоб добраться до повреждённой ноги, пришлось безжалостно разрезать узкие джинсы и аккуратно снять обувь. Как только мы всё это сделали, зрелище предстало удручающее. Стопа и нижняя треть голени были буквально раздроблены.
А кроме того, для полного счастья, ещё и травматический шок развился. Да и глупо было бы рассчитывать, что без него всё обойдётся.
В первую очередь пострадавшую обезболили наркотиком и стали кристаллоидный раствор лить. Когда боль стала потише, обработали и перевязали рану, а затем наложили лестничную шину.
Пока мы занимались пострадавшей, приехали гаишники. Мы объяснили ситуацию, назвали свои данные и уже хотели уезжать. Но виновник ДТП, лысоватый мужчина средних лет, сидевший в машине экипажа ДПС, крайне взволнованно спросил:
– Ну что, как она там? Всё очень плохо, да?
– Да, ничего хорошего нет.
– Но хоть на ноги-то её поставят?
– Не знаю, я ведь не травматолог.
– Эх, как я попал…
Состояние пострадавшей заметно улучшилось и безо всяких проблем увезли мы её в травматологию.
Далее поехали на психоз к мужчине пятидесяти шести лет, к которому нас вызвала полиция.
Крошечная комнатка в «малосемейке» представляла собой классическое алкоголическое жилище, отродясь не видевшее ни ремонта, ни уборки. Да это и правильно. Что, по-вашему, господин должен бросить пить и начать всякой ерундой заниматься, типа наведения порядка?
Виновник торжества, небритый, обрюзгший и беззубый, в выцветшей тёмной футболке и замызганных спортивных штанах, сидел на грязной постели. При этом он вертел головой и громко «посылал» кого-то невидимого по общеизвестному адресу. Находившиеся там двое полицейских встретили нас с видимым облегчением.
– Что случилось-то? – спросил я.
– Да вот, товарищ сам нас вызвал. Сказал, что какие-то неизвестные его из квартиры не выпускают и угрожают, – ответил старшина.
– Да чего ты тут буровишь, какие неизвестные? – возмущённо прервал его болезный. – Я же по-русски сказал, что это мои родители и двоюродный брат! Вон, смотрите, они уж сюда пробрались!
– Небольшое уточнение, – сказал старшина. – Они все мёртвые.
– Ну что ж, тоже неплохо, – ответил я. – Коль, а разве покойники могут приходить и безобразничать?
– Старый, а я-то чего? Я как увидел и сам <офигел>! Вон, смотри, какие рожи выглядывают! Видишь, у них руки вот так сложены?
– А они тебе что-то говорили?
– Отец обматюкал, сказал, что в живых они меня точно не оставят. А мать грозилась мне живот вспороть. Брат Димка стал за меня заступаться, а они ему сразу обе руки оторвали! Пап, ты чего на меня взъелся-то? Мужики, он на кухню пошёл, сейчас нож схватит!
– Тихо, у нас всё под контролем! Никто тебя не тронет! – успокоил его фельдшер Герман.
– Коль, последний раз когда выпивал?
– Вы думаете, что я до «белки» допился? Да я третий день вообще не пью! Если не верите, давайте в трубку дуну! Не, мужики, так дело не пойдёт! Вы зачем приехали-то? Просто поболтать, что ли? Давайте, выгоняйте их <на фиг> отсюда!
– Так, Николай, сначала мы тебя увезём в больницу, а потом уже покойниками займёмся.
– Вон, вон, смотрите, сколько проволоки навешали! Это специально, чтоб меня удавить! Эх ты, <распутная женщина>, когда успели-то? Ведь ничего же не было!
– Коль, всё, бери тапки, кружку, мыльно-рыльные и поехали!
– Да <имел> я всё, ничего не возьму! Увозите меня быстрей отсюда! Я боюсь, аж трясёт всего!
– Ну ладно, как скажешь.
Алкогольный делирий Николая сопровождался яркими фантастическими галлюцинациями. Но из-за полного отсутствия критики, он ничуть не сомневался в реальности происходящего. Впереди был один из трёх вариантов исхода: полное излечение, либо развитие деменции, либо смерть. Но чем именно всё закончится, заранее сказать нельзя.
После освобождения поехали к мужчине семидесяти семи лет, с травмами головы и руки. В примечании сказано, что придавило тумбой. Хм, тут была какая-то интрига. Раз вызов квартирный, то значит речь не шла о массивной и тяжёлой афишной тумбе. А о какой тогда? Об обычной, прикроватной? Но как она, стоявшая на полу, могла упасть, чтоб дело дошло до вызова скорой? Разве что кинули ею. Однако всё оказалось по-другому.
В квартире нас встретила пожилая женщина в больших очках с толстыми стёклами. Она так надрывно ревела и причитала, словно трагический исход уже свершился.
– Успокойтесь, пожалуйста! Что случилось?
– На него сервант и тумба от телевизора упали!
– О как, ещё и сервант?
– Да, а на нём тумба стояла, длинная, массивная такая. Видимо ножки подломились и всё рухнуло.
– Так он придавленный лежит, что ли?
– Нет, он вгорячах сам вылез, а теперь лежит как покойник, ни рукой, ни ногой…
Пострадавший, почти совсем лысый, с нездоровым серо-бледным цветом лица, лежал на диване, закрыв глаза. Его левое запястье было резко деформировано, а на голове никаких повреждений не наблюдалось.
– Иван Михалыч, здравствуйте! Вы слышите меня? – громко обратился я к нему.
– Да, да, слышу… – как-то не очень внятно и слабо ответил он.
– Что вас сейчас беспокоит?
– Голова болит и туман какой-то… И руку очень больно, наверно сломал…
– Помните, что произошло?
– Вроде чего-то упало…
– В каком месте болит голова?
– Вот здесь, – показал он здоровой рукой на левую височную область.
– Ваня, я же тебе тыщу раз говорила, давай выбросим это всё к чёртовой матери! – сказала сквозь слёзы его супруга. – Куда ты бережёшь?
– Всё, прекрати! – неожиданно жёстко оборвал он её.
– Да чего прекрати-то? – не унималась она. – Ты посмотри, вся квартира захламлена, живём как на помойке!
Тут я решительно прервал это неуместное возмущение:
– Так, всё, сейчас не до этого! Вы лучше скажите, он всегда такой заторможенный? – спросил я у супруги.
– Нет, что вы! Никогда он таким не был! Видно голову сильно повредил.
«Да, вполне возможно» - подумал я. И это не было голословным предположением. У пострадавшего присутствовали спонтанный нистагм, невнятность речи, сонливость и оглушение.
Выставил я закрытую черепно-мозговую травму, ушиб головного мозга и закрытый перелом лучевой кости слева. После оказания помощи, увезли мы Ивана Михайловича в областную нейрохирургию. Там мои диагнозы подтвердились и дополнились переломом левой височной кости.
Вот и всё, этот вызов оказался последним. Что ж, нормальной выдалась эта смена, ненапряжённой.
А на следующий день, рано утром, разбудил меня телефонный звонок Фёдора. Сперва испугался я, ведь нередко столь ранние звонки ничего хорошего не предвещают. Но всё оказалось куда прозаичнее. Позвал он меня в лес за какими-нибудь поздними грибами. И отказался я, обуздав своё безумство. Ведь «грибалка» в минус пять, да ещё и по снежку, пусть и необильному, является самым настоящим извращением.
Днём, около двух, Фёдор позвонил ещё раз и похвастался урожаем в виде зимних опят и лисичек. Но не проникся я завистью, не пожалел, что не составил ему компанию. Всему своё время и новый сезон непременно наступит. Нужно только подождать каких-то несчастных полгода!
Все имена и фамилии изменены