Пис – это не кличка. Это фамилия моего приятеля российского немца, он руководил строительным трестом. Он имел сотни механизмов, десятки зданий, особняк, любовницу в Волгограде, но всё продул и метался между Россией и Германией, пытаясь делать большую коммерцию. Его семья, родственники и знакомые жили в тихом городке Лаар на южном стыке Германии и Франции. Сюда Пис пригласил погостить. А я! Что там говорить, не то чтобы обрадовался...
В 12 лет на Колыме я влюбился в красавицу Марту Шифер, но тогда возникало злое пацанское: «Дурак, она немка!» А позже жизнь много раз сталкивала с немцами в Казахстане, Поволжье, и я, как многие, люди, думал невольно о ненависти к немцам, о двух страшных войнах. И это никак не вязалось с их упрямой праведностью, трудолюбием.
Их поселки отличались крепкими кирпичными домами, которые и сегодня выделяются в Камышине, в центре Голо-Карамышского (Бальцерского) кантона АССР немцев Поволжья (ныне Красноармейск), в Запорожье, в Петропавловской области, ставшей одним из казахстанских улусов, как и кусок Транссиба, где тебя российского гражданина, на исконно российской жд проверяют казахстанские слащаво-улыбчивые таможенники, зорко шаркающие глазами по сумкам. А та же немецкая Сарепта в Царицыне – некогда оазис в голой степи, частично разрушенный тоже немцами, но пришедшими с запада в лютом сорок втором.
Еду через всю Германию до Карлсруэ. Как тут не вспомнить великих русских писателей и не приосаниться, выходя из автобуса. Сразу же по приезду в Лаар мы с племянником Писа объезжаем автостоянки ближайших городков, потому что без машины здесь сложно. А мне хочется поездить по землям Шварцвельде, махнуть во Францию, которая, что называется за забором. Поселили меня у Кренца, он считается старожилом, потому что в числе первых сорвался в Германию. Ему нечего было терять, работал на гомновозке в Палласовском районе, жена дояркой на ферме. А теперь он предприниматель. Кренц на огромном рефрижераторе развозит фрукты-овощи по Европе и не торопится гасить двухмиллионный кредит. Рассказывает о покупке квартиры, и как жену не могли в автошколах обучить вождению. «Колхозница... А потом друг посадил ее в Ауди с автоматом и всё – поехала резво и безбоязненно». Вечером Кренц, не смущаясь перед женой, тянет меня в бордель, а я в ответ хохочу. Вытерев слезы, пересказываю эпизод из «Черного обелиска» Ремарка, как проститутка воткнула в зад новобранцу пилку для ногтей. Он тоже смеется, но вяло.
Вечером еду к сестре Писа Марии, чтобы передать презент. Паркуюсь возле многоэтажки – социальное жилье для переселенцев. Навстречу мне пожилой немец на велосипеде. Останавливается, оглядывает хмуро меня и мою 520-ю «БМВешку». Ругается, похоже, что-то бубнит про парковку. «Да пошел ты!»
Поднимаюсь в квартиру. Шучу, рассказываю, что старику на велосипеде парковаться помешал... Мария заполошно кричит: «Так это владелец дома! Его прав лишили, вот и ездит на велосипеде. Переставь машину, а то нажалуется в полицию. У нас и так неприятности. Обыск был. Сын у турок два блока сигарет купил по дешевке. А кто-то из соседей видел и заявил. Сигареты контрабандные оказались. Изъяли, оштрафовали. Грозятся пособия лишить».
В магазинах, в гостинице, пытаюсь оттачивать подзабытый немецкий. Но мне тут же вперебивку: «Говорите по-русски». Переселенцев в этом маленьком городке много, они здесь кассиры, уборщики, водители... После работ на скотном дворе по колено в грязи или каменщиком на стройке за «три копейки» им это всё в радость. А вот Пис недоволен. Ему, как бывшему коммунисту, не платят даже пособия, наложили ограничения. «Да и вообще, тоска тут...» – говорит он решительно после трех стаканчиков водки. – Вернусь в Россию. Многие бы остались, если б не Ельцин с его ненавистью к немцам. Ведь просили, умоляли восстановить немецкую автономию в Поволжье, как это было до войны. А он делегацию на хэ послал». Я поддакиваю, потому что в гостях. Во мне живет двоякое неискоренимое отношение к немцам. Восхищаюсь Ремарком, Гессом, Моцартом, жалею поволжских немцев, пущенных в распыл, и в то же время ругаюсь матом, когда читаю о концлагерях и зверствах во время войны.
«Молчишь, – дергает меня Пис на откровенность. – А войны с немцами могло бы не быть, кабы царь Николай не объявил мобилизацию в 1914 году. И если бы Сталин первым не полез в Финляндию, Польшу, Румынию...» Странно такое слышать от бывшего коммуниста. Мы спорим до хрипоты в горле. Но, слава Богу, что не до драки. На следующий день я переселяюсь в гостиницу.
Мало кто помнит в России о меннонитских колониях "русских немцев" Шенвизе, Розенталь... Правда сохранились кирхи, великолепная женская гимназия, добротные дома. Заводики. Здесь шло бурное промышленное развитие до 1914 года, а затем "русских немцев" (правда, их корни уходили в Нидерланды), погнали. Ненависть у мещан и работяг, похоже, копилась долго, колонистов зачислили в потенциальные предатели с поощрения властей. Начались погромы, а на государственном – изъятие недвижимости, первые депортации подальше от границы в Поволжье. Когда началась Вторая Мировая война, немцев быстро признали "пятой колонной" и погнали уже за Урал вплоть до промороженной Колымы.
Запорожские колонии меннонитов и волгоградская Сарепта (которую основали протестанты - гернгутеры, преемники гуситов), уцелевшие памятники –исчезнувшего этноса по названию «русские немцы», да кое где немецкие могилы на кладбище в Хортице, Ручаевке (Шенгорст) с музеем колонистов. Вот уж воистину: что имеем не храним, потерявши – плачем.
Рано утром с песнями еду по автобану в сторону Бреста. На перекрестке Мюнхен-Берлин заправляюсь бензином... И трам-пар-ра-рам! Не заводится БМВ. Всплывает слово «капут». Через час подъезжает аварийка, вызванная заправщиком. Мастер сует молоток к стартерным клеммам, двигатель снова сыто урчит. А я, смахнув холодный пот со лба, по квитанции оплачиваю 46 евро. И уже не пою песен.
В польском милом городишке на хвост падают полицейские с мигалками. Радостные, возбужденные от предстоящей наживы бегло проверяют документы. Требуют показать аптечку, трос, знак... Всё есть. «Пся крев! – ругается поляк. – Вижу, давно гонишь машин». Невежливо кидает документы на сиденье. Обижен.
Перед польской границей витая очередь в несколько километров. А у меня температура в красной зоне, кипит антифриз (позже выяснится – не срабатывала вязкостная муфта). «Стоять пару суток, – негодует детский врач Сергей из Волгограда. Он купил Мазду и опаздывает, обязан выйти на дежурство. По карте берем курс на пункт пропуска «Ягодин — Дорогуск», через Украину.
На польской таможне нет очереди, но есть такса за ускоренный переход границы. Как проходили украинскую – не помню. Спал с открытыми глазами, но рулил. «Ты помнишь, товарищ, милые города и поселки Украины, краснощеких пузатых «ваишников», готовых поцеловать в зад за сотню гривен?» Мчимся к Луганской таможне, трое суток без сна, глотаем крепкий чай, кофе... И вот она в жаркой степи с высокими металлическими воротами. Сергей сует в окошечко документы. «Мне без очереди, я врач, опаздываю на работу». – «Ноу проблем, – отвечает таможенник, – с доктора сто долларов и без очереди». Ворота распахиваются. Пустынный терминал и ни одной легковушки. Я хохочу из последних сил, но теперь уже вспоминаю не Ремарка, а Михаила Булгакова.
Перед Волгоградом прощаемся. Глаза, как у раков, сил нет, кофе не помогает. «Остался бы в Германии у родственников...» – «Да ну их в ж...! – отвечает Сергей. – Мне и здесь хорошо».
На свадьбу сына приезжали родственники из Германии с подарками. Мы дружно пили, ели и даже поиграли в волейбол на дачной лужайке. Они теперь каждый год присылают подарки. И все так мило, по-доброму между нами... Одна беда – немецкие танки и гаубицы снова в степях Украины. И в тихий городок Лаар, мне уже не проехать. И не понять, в чем корень этого зла и ненависти...
* * *
Настенные карты ОТРОК регионов России можно приобрести на Озоне и Яндекс.Маркете, а так же на нашем сайте.